Годрик предложил ей руку, а Эмили в это время обратила внимание на красоту дома. Статуи мужчин и женщин в греческих одеяниях, как молчаливые наблюдатели, украшали ниши вдоль холла.
Эмили подняла глаза на лицо мраморной красавицы. «Интересно, что ты видела?» Статуя крепко держала край своего платья, готового соскользнуть с ее груди. Соблазнительная застенчивость в ее глазах очаровывала.
Стук высоких сапог Годрика эхом разнесся по мраморному полу, так же как и его смех, читавшийся в тоне мужчины, когда он позвал ее за собой.
– На что вы смотрите?
Эмили указала на статую.
– На нее.
Годрик, оглянувшись через плечо, улыбнулся.
– Я часто смотрел на эту фигуру в детстве и мечтал о женщине. Это было до того, как я понял, что плоть и кровь несравненно лучше.
Он опустил взгляд ниже ее лица и задержал его в области груди. По ее коже пробежала дрожь негодования. Она не была жестокой по натуре, но Годрик вел себя так, что ей хотелось дать ему пощечину.
В конюшне Эссекского держали по меньшей мере дюжину лошадей, это были отменные лощеные нетерпеливые животные. Эмили выросла на лошади, хотя и не упомянула о том. Если бы Годрик узнал о ее опыте, то, наверное, отказал бы ей. Она должна быть осторожной.
Породистый мерин был прекрасным конем, с тонкими лодыжками и сильными мышцами, подергивавшимися под его кожей. Это была не та лошадь, на которой Годрик ездил прошлой ночью. Тот конь напоминал черный монолит в тусклом лунном свете, подобно свирепому строевому жеребцу из средних веков. У мерина, стоявшего перед ней, были нетерпеливые игривые шаги молодого скакуна. Он наклонился вперед, потянул спину, мотнул головой, словно находился на прогретом солнечными лучами поле. Годрик знал толк в лошадях, нужно отдать ему должное.
Эмили изобразила робость, взбираясь на коня. Он был любознательным созданием, но, как и все чистокровные животные, выказывал высокомерие. Его темно-карие глаза с укором уставились на нее, однако он не мог устоять, чтобы не уткнуться носом в ее ладонь. Она демонстративно отпрянула назад, когда он вскинул голову и фыркнул.
Годрик стоял так близко, что девушка натолкнулась на его крепкую грудь. Его руки мгновенно обвили ее талию. Эмили затаила дыхание, осознав, какой маленькой была по сравнению со стоявшим позади нее мужчиной. Руки герцога сжались крепче, когда она попыталась увернуться. Поясница Эмили слегка прикасалась к его телу. Испугавшись, девушка подпрыгнула, но его хватка стала лишь крепче.
Пальцы мужчины скользнули вверх по ее ребрам в направлении бюста. Ее грудь напряглась, соски отвердели и терлись о ткань платья. Они стали чувствительными и болезненными, а она не понимала, чем это вызвано. «Ненавижу этого человека. Он погубил меня». Почему ее дыхание ускорилось? Пальцы Годрика потирали нижнюю часть ее груди, и дальше возбуждая Эмили. Его прикосновения манили, искушение, вызванное страстными движениями мужчины, было подобно костру, но, когда она приблизилась к нему слишком близко, он обжег ее настолько, что она пришла в чувство. Они были на людях. Он пытался соблазнить ее здесь, в конюшне, на виду у своего друга. Эмили затряслась от ярости, а еще от неведомого, незнакомого чувства, непохожего на тревогу.
«Его распутные действия уже развращают меня». Она собрала все силы, игнорируя этого человека и его касания, и вырвалась из его крепких рук.
Годрик разочарованно уставился на Эмили. Неужели его прикосновения никак не отразились на ней? Он заметил, что Седрик наблюдает за ним краем глаза; вне всяких сомнений, он все видел. Они обменялись взглядами, и виконт пожал плечами, как будто выражая другу свое сочувствие. По правде говоря, прошло уже шесть месяцев с тех пор, как герцог в последний раз был с любовницей. Когда расцвет тех отношений угас, ему не захотелось обычной близости. Эванджелина была страстной в постели, но по натуре – грубой. Она воспринимала их отношения как игру, что было справедливо, но в то же время выражала презрение к слугам. Она жестоко вела себя с Симкинсом, считая, будто тот слишком фамильярен с Годриком, как для человека его положения. Герцог не мог простить ей это. Симкинс был ему как любимый дядя, и каждый, кто вел себя с ним резко, ощущал гнев Годрика.
Эмили совсем не напоминала Эванджелину. Она не являлась испорченной, что не должно было его удивлять. Он отчетливо помнил: Парр выражал досаду из-за того, что на его шею посадили племянницу, а то, как влезал в долги, свидетельствовало о том, что он вряд ли заботился об Эмили и ее комфорте. Годрик рассердился при мысли, что Парр лишал девушку всего.
«Я должен быть осторожным. Она затянет меня в свои чарующие сети, и я никогда не выпутаюсь».
Это было правдой. Годрик ни разу не испытывал ни малейшего желания заботиться о женщине, если не считать его маму, и уж определенно не так, как он хотел заботиться об Эмили. Нет. Покупать красивые украшения и платья для любовницы означало оказывать материальные услуги, а не создавать комфорт и проявлять заботу о леди. Но с Эмили он вел себя по-другому, и, если хотел заслужить ее благосклонность, нужно перестать быть с ней резким.
Он хотел убедиться, что ее шоколад нужной температуры. Хотел, чтобы она носила самые лучшие атласные платья, спала на самой мягкой кровати, находилась в безопасности, тепле и довольстве.
Возможно, если бы она была счастлива, то потянулась бы к нему, позволила бы ему открыть в ней страсть, затаившуюся в глубине ее души. Он хотел познать ее, овладеть ею. Все эти огоньки в ее глазах, когда она думает, что он не замечает, нужно выпустить наружу.
«Я круглый дурак. И не заслуживаю такого невинного создания».
Эта неприятная мысль просочилась в его грудь, осев где-то в глубине сердца. Он и не думал, что может ощущать там боль, но чувствовал ее сейчас.
– Можно мне прокатиться верхом на ней? – Эмили указала на лошадь.
Годрик сдержал улыбку.
– Да, можно.
Эмили, вспыхнув, закрыла лицо руками. Седрик едва заметно покачал головой с немой радостью.
«Женщины… они так мало понимают».
Конюхи вывели чалого мерина для Эмили. Герцог с виконтом оседлали каждый своего коня. Ему нравилось быть самостоятельным, по крайней мере, в некоторых делах. Его светлость никогда не жаждал избалованной жизни милорда, и его конюхи знали, что он сам оседлает свою лошадь, если не просил их до того.
Годрик продемонстрировал, как седлает мерина, и Эмили наблюдала за ним с восторженным вниманием.
– Глядите внимательно, мисс Парр. Седло должно смотреть сюда. Вам следует убедиться, что эта подпруга – ремень на седле – крепко пристегнута. С усилием затяните ее, не бойтесь причинить лошади боль. Ей не больно.
Тело мужчины напряглось при виде Эмили, покусывавшей свою пухлую нижнюю губку.
– Как я заберусь на него?
Стоило этим словам слететь с уст девушки, Годрик представил, как Эмили в постели седлает его… Нет! Он не должен дать себя увлечь, но, господи, из-за нее можно легко потерять голову.
– Вот так, – угрюмо произнес он. Взял ее за талию, поднял и усадил в седло. – Вам надо поставить одну ногу с одной стороны, вторую – с другой, поскольку у меня нет бокового седла.
– Ах да. Как глупо с моей стороны.
Она устроилась на коня, для чего потребовалось поднять юбки, потому что они мешали расположиться в седле, причем открыла свои голые ноги. Все его мысли переместились с головы в эту настойчиво раздражавшую точку ниже пояса. Он лишь удивился, откуда у нее загар на ногах. Что такого могла часто делать юная девушка, из-за чего ей приходилось поднимать юбки? Годрик сдержал стон.
– Гм… мисс Парр, простите мне мою дерзость, но на вас нет некоторых деталей нижнего белья.
Глаза Годрика были прикованы к ее гладкой коже. Его руки находились так близко, что, возможно, если бы он случайно провел по ее ноге, она и не заметила бы. В фиалковых глазах Эмили сверкнула смешинка, вскоре однако она исчезла, замаскированная удивленным выражением глаз.
– О, я дико извиняюсь, правда. Мои чулки порвались прошлой ночью.
Седрик захохотал, проезжая мимо них и открыто восхищаясь ее ногами, что вызвало досаду его светлости.
– Никогда не извиняйтесь перед двумя холостяками за смелость показать им прекрасную пару обнаженных ножек.