— Очень немного. Верел разговаривал с мужчинами во дворе, и я услышала только, что некоторые собираются уезжать. Я не думаю, что вы знаете их имена.
— И кто тот, кто, тебе хотелось бы, чтобы он уехал или остался? — поддразнила ее леди Клод. — Молодой шотландец?
Элеонора изумленно уставилась на нее.
— Неужели это всем известно?
— Нет, моя дорогая. Но никто не знает тебя лучше меня, а я ничего не собираюсь обсуждать с теми, кого это не касается.
Плечи у молодой женщины опустились.
— Он не интересуется мной.
Леди Клод смотрела на печальный изгиб ее губ и не знала, как ее утешить. Она боялась, что это была правда. Она никогда не видела юношу, который был бы так занят своими собственными мыслями. И все же…
— Я не видела, чтобы он проявлял интерес хоть к кому-то, хотя у него были для этого большие возможности. — Последнее было сказано с некоторой сухостью. Некоторые молодые девушки, дочери именитых гостей герцога, чуть ли не бросались к его ногам. Он был необыкновенно красивым молодым человеком.
Выражение лица у Элеоноры просветлело.
— Я говорю себе, что не следует надеяться, но ничего не могу поделать с собой.
— Ты должна надеяться, — резко произнесла ее хозяйка. — Это чушь, что женщина должна ждать, пока мужчина сам заметит ее, это разбивает слишком много сердец. Я бы до сих пор ждала моего господина.
— И что же вы сделали?
— Очень немного в действительности. Я разговаривала с ним при любой возможности, на любую тему, особенно о том, что было дорого ему, охота, сражения.
— Я думала, что ваша свадьба была соглашением.
— Так оно и было, брак был устроен моим отцом. Но никто не мог уговорить моего мужа любить меня. Я должна была сама сделать это.
Элеонора вздохнула:
— Это совершенно другое дело, когда мужчина не имеет выбора. — И все же она почувствовала надежду при этих словах своей госпожи.
Леди Клод рассмеялась:
— Никогда не надо думать, что мужчина не может выбирать, в чьей постели он будет спать.
Румянец сопровождал ответную улыбку Элеоноры, она приняла близко к сердцу слова своей хозяйки. Кроме всего, ничего зазорного не было в ее стремлении привлечь его внимание. Для нее было большим удовольствием общаться с Гавином, и не важно, о чем они будут говорить.
***
Ее попытки привлечь интерес Гавина увенчались успехом в последующие дни, и это разъярило Квеснела. Несколькими днями позже он схватил ее за руку, когда она утром шла по двору после службы. Пальцы больно стиснули руку через тонкий шелк платья.
— Так ты стала интересоваться оружием, моя милая? — произнес он, подслушав, как она спрашивала Гавина об оружии, которое носят мужчины в его стране.
Она отшатнулась от его грубого прикосновения:
— Отпусти меня. Мои интересы не касаются тебя.
Квеснел ухмыльнулся:
— У меня есть оружие, которым ты будешь восхищаться гораздо больше, чем мечом варвара.
Ее изумление доставило ему удовольствие. Она была девственницей, но не глупышкой.
— Отпусти меня, — повторила она, — или я пожалуюсь леди Клод. — Она хотела, чтобы ее голос не дрожал.
Его рука задержалась на ее руке, прежде чем он отпустил ее.
— Придет день, когда ты будешь умолять меня овладеть тобой.
Ее подбородок приподнялся при его угрозе.
— Я никогда не сделаю этого, Квеснел. Я презираю тебя.
Холодная ярость сменила его самодовольную улыбку.
— Если ты не будешь умолять меня овладеть тобой, все равно будешь умолять меня. Клянусь.
Она дрожала, когда он оставил ее, она ни разу не встречала такого жестокого человека.
Квеснел, однако, был забыт, когда за столом в тот вечер Гавин начал с ней разговор по своей собственной инициативе. Успех окрылил ее. Совет леди Клод помог ей. Вероятно, каждому мужчине приятно знать, что кого-то интересует его точка зрения, и совершенно не имеет значения, что этим «кем-то» может быть женщина.
Со своей стороны Гавин был крайне смущен. Застенчивая Элеонора с умоляющими глазами не привлекала его, но Элеонора, разговаривающая о вещах, в которых он хорошо разбирался и много знал, давала ему возможность свободно себя чувствовать. Ее знания поразили его. Она разбиралась во множестве различных вещей - обращение с крестьянами и соколиная охота со всеми ее атрибутами.
Он даже сумел сделать комплимент ее платью, которое было такого же цвета, как и ее глаза. Вспыхнувший на ее щеках румянец доставил ему удовольствие.
— А ты, оказывается, и не такой уж неловкий, когда говоришь комплименты, Гавин. Ты, наверное, практиковался на какой-то из девушек-служанок? — Элеоноре нравилось дразнить его. Она думала, что ничего не сможет сказать от удовольствия, когда услышала такой комплимент из его уст.
Теперь настала его очередь покраснеть.
— Нет, девушка, ведь я не могу сказать тебе, из шелка или сатина сделано твое платье или какое кружево украшает его. Я знаю только, что его цвет так же прекрасен, как и цвет твоих глаз.
— Это так приятно, любая девушка счастлива услышать это, — тихо ответила она. — Спасибо тебе.
Она оставила его, когда его товарищи поднялись и направились к выходу, она не хотела смущать его своим слишком явным вниманием. Поднявшись к себе в спальню и уже собираясь погасить свечу, она была вознаграждена: служанка передала ей записку.
Имя Гавина было написано в самом низу коротенькой записки. Она заставила себя прочитать ее очень медленно, прежде чем улыбнулась поджидавшей служанке.
— Можешь передать джентльмену, что я приду и пройдусь вместе с ним по двору.
— Да, мадам. — Девушка вздохнула и затем хихикнула: — У него такие широкие плечи, моя госпожа. Если бы вы отказали ему, то я бы с удовольствием утешила его.
Элеонора знала, что должна была сделать выговор девушке за то, что она говорила так непристойно, но она была слишком счастлива. Гавин искал возможности снова поговорить с ней, наедине.
Она торопливо накинула легкую шаль поверх платья. Ночи были прохладными. Она почувствовала угрызения совести, проходя через зал, где слуги убирали остатки жареной птицы, копченой рыбы и овощей в соусе. Никогда она не встречалась с мужчиной ночью наедине, и даже то, что это был Гавин, не могло полностью снять ощущение, что она делала что-то недопустимое.
Факелы вдоль стен коридора горели совсем слабо, и от луны и звезд было больше света, чем от их мерцающего пламени. Понадобилось некоторое время, чтобы глаза Элеоноры привыкли к темноте, но затем она смогла разглядеть силуэт Гавина в затененном углу двора.
Она ускорила шаги.
— Гавин?
Он повернулся при ее приближении, и она остановилась рядом с ним и чувствовала, как его одежда коснулась края ее платья. В следующее мгновение она поняла весь ужас своей ошибки — хриплый смех Квеснела ошеломил ее. Огромная рука грубо закрыла ей рот, когда она собралась было закричать.
— Нет, моя милая, тебе никто не поможет, кроме меня.
Он прижал к себе ее маленькое гибкое тело, и она поняла, что никто, даже стражник на башне наверху, не сможет рассказать правду об их объятиях. Двор был темным, и его часто использовали для любовных свиданий.
— Так ты будешь умолять меня, моя милая?
Элеонора с ужасом ощутила, как его рука дотронулась до ее испуганно сжавшейся груди. Она отчаянно уперлась руками ему в грудь, но он не отпускал ее. Он был почти нежен с ней, гладя ее тело, скрытое под тонкой тканью платья, и его нежность была еще более ужасающей. Она была маленькой и хрупкой; ее усилия были ничтожными в сравнении с его силой.
Он коснулся языком ее щеки:
— Ты такая сладкая.
Квеснел опустил ее на каменные плиты, и холодный пот покрыл ее тело. Не будут ли ее рыдания звучать как любовные стоны для тех, кто случайно может оказаться поблизости? Она тщетно пыталась вырваться из его крепких объятий. Глухие рыдания сотрясали ее тонкое тело, когда она почувствовала, как он собрал на талии юбки и торопливо сдернул кружевные панталоны.
— Ты плачешь о варваре? — прохрипел Квеснел, ощупывая ее. — Теперь он не захочет тебя, особенно когда я расскажу ему, что ты умоляла меня об этом.
Когда ее плоть затрепетала под его пальцами, Квеснел совершенно забылся и убрал руку с ее рта. Но кроме приглушенных рыданий Элеонора не издала ни звука. Она не будет кричать, чтобы никто не увидел ее в таком виде, и упаси Бог, чтобы этим человеком оказался Гавин, который пришел бы ей на помощь и увидел ее позор. И услышал ложь Квеснела.