- Я — человек!— крикнул Атувье.— Это ты, Вувувье, волк. Бешеный волк, который режет оленей не ради еды, а потому, что он сильный. Ты, Вувувье, не убиваешь людей, но ты загоняешь их в капканы долгов. Ты живешь на горе других. Да, Вувувье, это ты — бешеный волк, и маломало яранг в долине Апуки, где тебя не проклинают!

- Замолчи ты, жравший мясо с волками!— взъярился Вувувье.

Гнев и обида сжали горло парня, но надо было отвечать.

- Говорю,— он снова поднял левую руку.— Я, сын Ивигина, убил Вожака стаи и его кровью смыл позор своего плена.

Люди переглянулись. Хорошее дело совершил сын Ивигина, но обычай есть обычай: тонувший в большой воде, даже если он спасся или его спас другой, все равно должен сам уйти к «верхним людям», И деливший с диким зверем кусок мяса тоже должен сам уйти вверх...

Глаза Тынаку метали черные стрелы в людей. Даже в отца. Атувье это увидел, и в его сердце вошла радость.

- Смерть ему! Забросаем его камнями и собачьим пометом!— заблажил Вувувье. — Люди стойбища Каиль, он хочет рассердить ваших духов! Бросайте в него камни. — Богач повернулся к толпе. Глаза его налились кровью. — Кто первый бросит в него камень, тому я прощу все долги и дам еще пять оленей. — пообещал он.

Люди попятились от разгневанного Вувувье.

Котгиргииу вдруг захотелось, чтобы... волк Атувье, Черная спина, дрожавший от приступа ярости, бросился на богача, сосавшего кровь из бедных пастухов, как стая оводов из оленя. Шаману захотелось сказать слова одобрения богатырю Атувье, от которого пошли бы крепкие, сильные дети. Но Котгиргин не мог разрешить Атувье остаться в стойбище: слишком велика сила обычаев чаучу. Однако шаман Котгиргин недаром слыл великим мудрецом. Мельком взглянув на красавицу Тынаку, он сказал:

- Сын Ивигина, ты видишь, люди стойбища Каиль боятся разгневать духов. Страх перед духами заставляет людей отвергнуть тебя. Уходи, люди боятся тебя.

В напряженной тишине вдруг раздался звонкий, высокий, словно крик всполошенной чайки, голос Тынаку:

- Я не боюсь!

Все повернулись к непокорной. А она, гордо подняв голову, шла к Атувье. Поравнявшись с Котгиргином и Вувувье, она еще выше подняла подбородок.

- Я не боюсь... духов! Атувье не виноват, побледнев, сказала Тынаку и обернулась к толпе. — У вас злые и трусливые сердца, Я не боюсь и уйду с Атувье, — она решительно подошла к парню, встала рядом.

Вувувье ринулся было за ней, но его осадил грозный рык Черной спины. Он был страшен сейчас, сын Дарки, «глаза стаи»: его янтарные глаза горели, как жаркие угли, темные губы трепетали от напряжения, обнажив крупные кипенно-белые клыки. Шерсть на загривке волка поднялась, словно от порыва сильного ветра. Богач испуганно попятился, загородив рукавом лицо. Затем, опомнившись, подпрыгнул к Итекьеву, который стоял рядом с Ивигином, схватил старика за рукав, дернул на себя.

- Почему ты молчишь, Итекьев, сын трусливой собаки? Я дал тебе богатый выкуп за твою дочь. Она — моя. Моя! Она нарушила обычай. Прикажи ей вернуться. Прикажи! Иначе я потребую выкуп назад и заберу за прошлые долги всех твоих паршивых оленей, и тогда ты подохнешь с голоду вместе со своей старухой, — орал Вувувье.

- Духи не любят говорящих громко. От большого шума у них болят уши, и тогда они сердятся, — прервал его Котгиргин.

Вувувье выпустил рукав Итекьева, усмехнулся.

- Ты... ты плохой шаман, Котгиргин, — злобно сказал он. — Богатый человек всегда сможет задобрить духов богатыми подарками.

- У тебя дырявая голова, Вувувье, — с откровенной издевкой ответил шаман, — Разве помогли тебе твои богатые подарки, которые ты отнес на священное место в день приезда? Ты приехал, чтобы нарушить обычай, — и духи покарали тебя. Я говорю: если болезни снова поселятся в твоем теле, не зови больше шамана Котгиргина. Ты оскорбил меня, а шаманы обид не прощают.

Вувувье сжался. Не-ет, он не испугался его слов. Он был взбешен, он задыхался от злобы на этого старика, на всех. Набычась, словно олень-самец перед схваткой с соперником, Вувувье пошел на толпу. Люди испуганно расступались, боясь встретиться взглядами с его глазами, напоминавшими сейчас глаза рассвирепевшего волка...

Атувье разжал пальцы на рукоятке ножа, поднял руку.

- Я говорю: прощайте. — Он посмотрел на все еще бледную Тынаку. — Мы уйдем, чтобы не сердить духов, чтобы не нарушать обычай.

Люди невольно придвинулись к нему.

- Я ухожу, но в моей груди нет места злобе на вас, — продолжал Атувье. — Итекьев, — позвал он отца Тынаку. Тот чуть подступил к ним. — Итекьев, у меня сильные руки и крепкие ноги. Мои глаза могут теперь и ночью увидеть добычу, и потому твоя дочь не будет знать голода. И твои внуки. Это говорю я, сын Ивигина, задушивший вот этими руками, — он вытянул вперед свои огромные ладони, — вожака волчьей стаи. Прощай, Котгиргин, самый мудрый из шаманов страны чаучу, — уже тише сказал Атувье.

Мать Тынаку бросила дочери мешок из выделанной оленьей шкуры. (Тынаку заранее предупредила ее о своем уходе.) В мешке лежала теплая кухлянка, малахай, посуда, нитки из оленьих жил, две железные иглы и рыболовные крючки. Люди как будто ничего не заметили. Никто не сказал ей худого слова.

И еще долго жители стойбища Каиль видели, как по берегу Апуки, вверх по реке, шли трое: сын Ивигина, дочь Итекьева и волк Черная спина.

- Добрые духи, помогите отверженным, — прошептал Котгиргин. Он снова вспомнил далекий трагический день, вспомнил чаут Опрыятгыргина, упавший ему на плечи в тот самый миг, когда Апука хотела взять себе сына шамана...

ЭПИЛОГ

Так закончил свой рассказ старый чукча Авье. Над рекой занялась утренняя заря, встретившись с зарей вечерней. Лес сразу ожил: затрепетали на легком ветру листья, загомонили птицы.

Ожила и река — заиграла рыба, с отмелей стали срываться дремавшие чайки, резкими криками будившие тишину.

- Да, — только и сказал Виктор.

- Дедушка, откуда вам так хорошо все известно про жизнь Атувье в волчьей стае? — спросил я.

- Я устал, мильгитанин, — почти шепотом ответил старик.

- А как дальше-то было? — не утерпел Виктор.

Авье чуть приоткрыл набрякшие веки, и в щелочках его глаз промелькнуло что-то вроде интереса.

- Это уже другой рассказ, Я устал. — Старик снова смежил веки.

Мы долго сидели молча. И все-таки я не выдержал и снова спросил у старика, явно утомившегося после такого длинного рассказа:

- Простите, дедушка, но очень хотелось бы узнать — откуда вы так подробно знаете о жизни Атувье в стае? Уж больно на легенду похож ваш рассказ.

Старик снова приоткрыл набрякшие веки, долгим-долгим взглядом посмотрел на меня и ничего не ответил. Затем, с трудом привстав, все так же сильно согнувшись, он медленно побрел в дом, чуть ли не касаясь тяжелыми длинными руками земли.

Я посмотрел на его босые ноги, и меня вдруг осенило: этот старик принял другое имя!

- Атувье! Дедушка Атувье, постойте!

Старик словно споткнулся, замер и медленно, совсем как смертельно раненный медведь, развернулся к нам.

- Как звали вашу первую жену? Тынаку? — быстро спросил я, не давая ему опомниться.

- Тынаку, — машинально ответил старик и осекся.

Виктор хлопнул себя по коленям.

- Дед, так ты вовсе никакой не Авье!

- Да, я — Атувье! Это я был пленником волчьей стаи, — ответил старик. — Это я убил ее вожака. Теперь, при новой жизни, мне уже никого не надо обманывать.

...Осенью, когда с тополей падали в Вывенку последние желтые листья, Атувье ушел к «верхним людям».

[1]Чукотско-корякское приветствие, дословно — друг.

[2] Сапоги из камуса – шкуры, снятой с ног оленя.

[3] Медведь (корякск.)

[4] «Огненный человек». Так чукчи называли первых русских землепроходцев Чукотки и Камчатки, которые стреляли из кремневых ружей. Это название затем закрепилось за всеми остальными русскими.

[5] Камчатский суслик

[6] Полярная ночь

[7] Северное сияние

[8] Оленьи нарты.

[9] Худой (чукотск.)

[10] Чулки из оленьего меха, мехом вовнутрь.

[11] Штаны из оленьего меха.

[12] Палка с костяным наконечником.

[13] Ременная упряжь.

[14]Росомаха (чукотск.).