Алина Знаменская - Пленница дождя

Саша подозревала, что Каштанова просто не хочет выходить в сырую погоду, а ведь на прогулках она сама сопровождает Сашу.

— Если вы не хотите мокнуть, я прогуляюсь одна!

Каштанова только странно улыбнулась в ответ.

Саша не смогла открыть двери. Она поняла, что ее заперли. Она возмущалась, плакала, ругалась — все бесполезно. Дождь хлестал в окно, будто вызывал ее. Его равнодушное бренчание вносило беспокойство. Через час после инцидента Каштанова вошла как ни в чем не бывало и пригласила Сашу посмотреть «Клуб путешественников». Элла «проявляла заботу». Саша не уставала поражаться. Какое лицемерие! Так искусно разыгрывать из себя подругу! Столько времени потратить на то, чтобы приручить Сашу, дикую Сашу к себе! И вдруг — раз — захлопнуть капкан! Саша ничего не понимала.

Неужели прежнее поведение Каштановой — часть далеко идущего плана? Самыми трудными оказались первые дни, когда до Саши дошло: она пленница! Она одна и ничего не может против своих тюремщиков. Утешала лишь зыбкая надежда: это не навсегда. Это скоро кончится. Скоро? Что было полгода назад?

Саша вспомнила, как нашла в документах бабушки материны пожелтевшие открытки с обратным адресом. Это было всего полгода назад. А ведь кажется — в другой жизни. Полгода — это целая жизнь! Особенно когда не с кем поделиться, не с кем поговорить!

Тогда Саше и пришла идея записывать свои мысли. К кому она хотела обратиться в своем новом положении? Конечно, к Илье. Но он бросил ее, и она не станет писать ему. Единственный человек, который ее не предал, — это Настя. Так у Саши в доме Каштановых появилась тайна. Саша заявила, что будет готовиться в институт, и ей купили тетрадей и разрешили пользоваться библиотекой.

«…Ребенок все время толкается. Он ничего не знает. У него будет другая жизнь, лучше, чем у меня. Большой уютный дом, щедрые родители. Но я ему не завидую. Знаешь, Настя, я стала совсем другой. За эти месяцы я прожила целую жизнь. Теперь мне много лет, я старше тебя, подружка, наверное, вдвое. Если бы не этот ребенок, я была бы сейчас свободна. Иногда я его ненавижу. Ведь это именно он стал причиной моего плена. Ему дела нет до того, что происходит. Он растет и набирает свои граммы. А я волком вою на луну от тоски и одиночества. А иногда я чувствую, что это единственное существо, связанное со мной тесными узами. Оно зависит от меня, от моих настроений и прихотей. Если меня что-то расстраивает или волнует, он обязательно толкается. Напоминает, что я не одна. И тогда мне становится страшно, Настя…»

Дневник стал ее союзником, отдушиной. Как доза наркотика для наркомана. Она не перечитывала написанное, а просто изливала в него избыток горечи, пытаясь как-то уравновесить настроение. Она оставалась взвинченной всю осень, и только сегодня на нее снизошла благодать. Словно с приходом снега что-то сдвинулось в ее жизни, повернулся незримый винтик, творящий судьбу.

Медсестра сняла халат и осталась в спортивном костюме. Саша встала напротив нее. Каштанова вопреки Сашиным ожиданиям не отреагировала на звонок. Ведь на это есть прислуга.

Саша повторяла движения за медсестрой, всем существом желая, чтобы Каштанова покинула комнату. Сидит и пялится, демонстрируя, что Сашин живот — ее собственность.

Саша уже собиралась пустить шпильку в адрес Эллы Юрьевны, но увидела горничную. Та быстрыми шагами двигалась по коридору, и Саша сразу поняла, что Лариса чем-то взволнована. Горничная наклонилась к хозяйке и что-то зашептала той на ухо.

«Сейчас уйдет!» — с торжеством решила Саша. И в самом деле, еще не дослушав горничную, Элла Юрьевна вскочила и стремительно вышла из комнаты. Кажется, не только Саша, но и медсестра восприняла ее уход с облегчением. Занятия пошли веселее. Медсестра шутила, пытаясь развеселить Сашу. Спрашивала, как ведет себя ребенок при том или ином упражнении.

«Знает или нет?» — гадала Саша, почти не понимая, что ей говорит медсестра. Если знает, то как относится к этому? Вероятно, Саша в ее глазах выглядит монстром, преступницей. Нет, не знает. Скорее всего не знает. А если сказать? Саша почувствовала волну внезапного волнения. Сказать? Но что она может, эта медсестра, которая немногим старше Саши?

— Махи ногами! — скомандовала медсестра, и Саша заняла пространство у стеклянной стены. — И раз, и два! Веселее! Дети чувствуют настроение.

На фоне статичного леса, подчеркнутого линейкой забора, произошло едва уловимое движение. Саша сразу обратила внимание, ибо уже час созерцала эту бездвижную однообразную картину. А тут… Вроде ворона перелетела с ветки на ветку? Или кошка скользнула по забору? Когда ты заперт в четырех стенах и каждый день вынужден созерцать одну и ту же картину, даже такое незначительное движение способно живо заинтересовать.

Саша перестала махать ногами и уставилась в точку за окном.

— Что случилось? — подошла медсестра.

— Кто-то прыгает за забором.

— Где?

Медсестра встала рядом с Сашей, и теперь они обе внимательно наблюдали чей-то планомерный штурм забора. Вот показались руки — сначала одна, затем — другая. Вот вязаная шапочка, чьи-то плечи в темной куртке…

— Кто-то пытается влезть на забор, — задумчиво произнесла медсестра и оглянулась на Сашу. Та широко раскрытыми глазами жадно следила за силуэтом человека. Прямо на глазах у медсестры ее подопечная резко побледнела, качнулась назад, потом кошкой прыгнула вперед и прилипла к стеклу.

— Илья, Илья! Я здесь!

Медсестре показалось, что Саша сейчас сорвет голос. Она стала что-то говорить о вреде сильных эмоций. Саша как ненормальная барабанила по стеклу.

— Там Илья! — кричала она. — Впустите его!

Медсестра подбежала к стеклу — лес за пеленой снега сурово темнел. Никакого движения. На заборе уже никого не было. По коридору дробью стучали шаги хозяйки и горничной.

— В чем дело? — Ледяной голос ворвался в зал. Медсестра открыла было рот, но стальной взгляд Каштановой лишил ее дара речи.

— Там Илья! — кричала Саша, тыча пальцем в стекло. — Он ищет меня! Впустите его немедленно! Слышите?! Впустите же его!

Она метнулась к двери, но в проеме стояли Каштанова и горничная — незыблемой стеной. Бесстрастная маска на лице Каштановой должна была остудить Сашин пыл.

— Где, дорогая? Там никого нет!

Каштанова изо всех сил старалась держаться дружелюбно и спокойно.

Медсестра стояла по стойке «смирно» и не сводила с нее глаз.

— Он был там! Я видела! Вы не смеете не пустить его! Он — отец моего ребенка!

Глаза Каштановой сузились. Стали как две щелочки. Последняя фраза привела ее в неистовство.

— Что вы стоите?! — гаркнула она не то медсестре, не то горничной. — У нее галлюцинации! Вы ждете нервного срыва? Быстро укол!

Медсестра ринулась к чемоданчику. Горничная — к Саше. Саша отпрыгнула в угол. Она вела себя как затравленный зверь. Тронь — зарычит. Горничная вместе с Каштановой кинулись к ней, схватили за руки. Саша визжала, у медсестры дрожали руки и подкашивались ноги. И все-таки они втроем оказались сильнее Саши. От укола она обмякла. Ее уложили на диван. Она закрыла глаза и погрузилась в полусон.

— У девушки неадекватное поведение. Я вас предупреждала, — глядя прямо в глаза медсестре, тихо вещала Элла Юрьевна. — Временами у нее случаются галлюцинации. Этот тип, который бросил ее беременную, теперь везде ей мерещится. Негодяй!

— Но может быть, лучше…

— Что может быть лучше для моей племянницы, я знаю сама. Разговор окончен.

Медсестра попрощалась и поспешно покинула особняк Каштановых.

Дом погрузился в мрачное молчание.

Миша ремонтировал газовую колонку на кухне у Антонины Терентьевны. Настя держала инструменты, а старушка жарила пирожки. По ее суетливым, резвым движениям легко было догадаться, как она относится к тому, что у Насти появился кавалер. В этом факте Антонина Терентьевна находила для себя большие перспективы. Мужчина в доме, что тут говорить? Миша уже устранил в квартире Антонины Терентьевны множество мелких неполадок и вот наконец-то добрался до газовой колонки! Антонина Терентьевна сбегала на рынок за капустой, приготовила начинку. Настроение в доме царило приподнятое. Антонина Терентьевна чувствовала себя чуть ли не авантюристкой. Да что там! Участницей дворцового переворота, не меньше!

Еще бы! Ее ученики доверили ей свою дочь. Строго-настрого наказали следить за ней и держать в курсе всех ее дел. «И чуть что — сразу звоните!» Особо строго Альбина с Валерой наказали блюсти Настину девичью честь. Чтобы не загуляла. Ее ученики находились до сих пор в том суетном беспокойном возрасте, когда иллюзии все еще наглухо заслоняют родительское зрение, а мнимые ценности заслоняют истинные. Молодое поколение, включая их дочь Настю, воспринимается как класс антагонистический, который нужно ломать и отесывать. Антонина Терентьевна же, перешагнув седьмой десяток, иллюзии наконец утратила безвозвратно, а взгляды на воспитание пересмотрела в корне. В Насте она быстро угадала тот огонь, у которого так приятно греться, то живое, иногда слишком живое существо, которое заставит и саму Антонину Терентьевну встряхнуться, острее почувствовать жизнь. Они подружились, как это ни странно. Антонина Терентьевна даже несколько задрала нос перед соседками. Она больше не вступала в бесполезные дебаты по поводу цен и пенсий, а по телику смотрела исключительно «Фабрику звезд» и другие новомодные проекты, в которых участвовала молодежь. К жизни Настиной группы старушка выказывала неподдельный интерес. Знала по именам преподавателей и сама ездила на книжный рынок, поискать для Насти «макулатуру» — раритетные издания, которые задавали по теории драмы.