И вроде говорить ни о чем серьезным этим вечером не собирались, — так, девочек новых попробовать своих и виски попить к себе пригласил. Вроде утрясли все, — так просто, легкий расслабон решили устроить, — но к чему тогда левый человек на такой посиделке?
К тому же только ленивый не поинтересовался, кто стрельбу на территории Маниза устроил, — тот самый Тигр. Разнес на хрен один из ночных клубов, — правда, не самого Маниза, но на его территории. А такого обычно не прощают, ведь самого хозяина на войну подставляет, тому ведь отвечать придется. И клуб — Альбиноса. А он человек ни хрена не простой.
Зачем при мне встречу с ним решил устроить? Чего ждет? Что проверить хочет?
Нам еще работать, — мои заводы и на его земле, на его острове.
Власть свою мне показать хочет? Казнить Тигра при мне собирается? Или хочет, чтоб я в казни в этой поучаствовал или сам ее и исполнил?
Да, такие здесь законы. Все бывает.
Только вот мне на хрен чужие разборки не нужны, — и я щенком к Манизу не подвязывался.
Прогнуть хочет? На прочность проверить?
Чувствую, как наливаются мышцы, напрягаясь. Кажется, исход этого вечера в одни ворота не в мою пользу. Пошлю сейчас Маниза на хер, — врага наживу. При мне его чмурить будет, чтобы власть свою показать, а Тигра унизить, — Тигр врагом станет, — такого не прощают. Только вот, блядь, если он настолько без башни, что стрельбу без согласования открыл, — то и войну устроить может.
И что? Придется определяться, на чьей я в этой войне стороне?
Херовый расклад, — но для родных мест привычный. Это мы там — каждый только в свою тарелку смотрим, — ну и в чужую только если утащить что-то собираются, заглядывают. А тут, блядь, похоже, — вопрос лояльности, проверка на вшивость. Если сторону Маниза в войне не приму, — и слить могут. Тут сотрудничество и дружба кровью проверяются. И этой встречей Маниз меня на кровь и вывести хочет.
С Тигром я лично не был знаком — не довелось. Но, судя по тому, что слышал, — чем-то он мне Дана прежнего напоминает. Безбашенный. Прет танком и плевать ему на все. Говорят, невозможно его за яйца схватить, — ни одной слабости у него нет. Все по хер и ни за что не держится по жизни, — ни за бабло, ни за положение, ни за жизнь свою даже. Горы трупов за ним, говорят, остаются. И одиночка по жизни, — ни к кому никогда особенно не примыкал, но и вражды ни с кем за ним не знаю. Не любят Тигра, — да таких вообще нигде не любят, — без слабости человека ни за что не схватишь, не удержишь, контроля над ним нет. Но считаться вынуждены.
Я бы такого уважал, — только вот не знаю его лично, может, он просто псих без башни, которому реально все по хер в этой жизни. Дан вон — тот тоже без башни был, голыми руками против стволов не раз ходил, да и я с ним, — но тогда нам терять было нечего. Сейчас — есть, да и жизнь — не тряпка, чтобы ей швыряться. А этот, — вроде и при положении, при бабках и бизнесе, — а ни хера не ценит. Неуправляемый.
Познакомиться, — базара нет, — интересно. Но, блядь, — не терплю я, когда меня подставить пытаются. А Маниз, похоже, очень хочет на меня надавить.
И таки хочет, — вижу это по глазам его, что острой бритвой меня прорезают, пока он думает, что я не вижу. Жадные глаза, — каждую эмоцию, каждый жест ловит, собака, — слабость поймать и уцепить пытается.
Только, блядь, на слабости ты ни хера меня, старый змей, не словишь. Это я усвоил давно, еще в той, старой, жизни. Подыхай, — но ни одной эмоции, — нигде, ни в лице, ни в голосе, ни в едином жесте чтоб не было. Камень. Тогда никто не прочитает, — что тебя беспокоит и куда бить можно. Этому улица меня хорошо научила. В первую же очередь. Иногда самому кажется, что я все эмоции не просто скрывать научился, а и вовсе из себя вытравил, чтоб ни одной пробоины не иметь в себе. Так проще. Так никому к тебе не подобраться. И давить не на что.
Тигр оказывается примерно таким, как я и представлял.
Не псих — точно, — таких, как и кокаинщиков, сразу же по глазам видно. И не пацан дурной.
Взгляд, — тяжелый, сразу всех на хуй посылающий, рука — крепкая.
Да. Как я и думал. Одиночка, который ни под что и ни под кого не прогнется. Такие всегда поступают только так, как решили, — и даже если будут нести неслабые потери. Для таких власть и бабло — не смысл жизни, а фантики. Ну, или средство, не более того. Для таких свобода и собственные решения всегда на первом месте. И таких обычно ломают жестче всех.
Даже усмехаюсь — внутренне, сохраняя каменное лицо. Приятно пожать такому руку, — этот перед Манизом явно ни расшаркиваться, ни извиняться не будет. Явно сделал так, как посчитал нужным. И я тем более не стану вмешиваться в их разборки, — не на того Маниз напал, чтобы меня так запросто вот подловить.
— Ну, раз все познакомились, расскажи мне, как ты, дорогой, развязал на моей территории войну? — Маниз, лениво отхлебнув из стакана, забрасывает в рот маслину.
И даже ни на одного из нас не смотрит, — как будто меня, того, кто совсем не должен присутствовать при таком разговоре, и вовсе нет, а с Тигром он не войну обсуждает будущую, а так, о погоде разговаривает.
— Сам все прекрасно знаешь, — и пусть я делаю вид, что ничего, кроме упругих прелестей стриптизерши в болтающейся под потолком клетке, меня не интересует, а все же замечаю, — ни страха, ни попытки оправдаться со стороны Тигра не будет. Спокойно отпивает виски, отбрасывая волосы со лба, откидывается на кресло. — Альбинос совсем охирел, на чужой территории живым товаром торговать начал. Он же девок привез и собирался аукцион там устроить.
— Ну так и что? — а вот это уже меня удивляет. Реальным беспределом попахивать начинает. Неужели все настолько кисло теперь в родных местах? Ничего нет хуже беспредела, так ни одна договоренность не будет стоить и глотка виски, которым ее закрепили. — Территория, — твоя Маниз, да, но клуб-то его! Он в своем праве, нет?
— В своем праве, — это если товар согласен и знает, на что идет! А он опять за свое, — привез под видом выступления малолеток, которые ни сном, ни духом, а сам их в расход пустить собрался. Блядь, ты же знаешь его клиентов, — Альбинос девчонок поставляет уродам, которые от них куска мяса даже не оставляют!
— Личное это у него, — поясняет Маниз, проследив за взглядом, что уцепился за слишком крепко сжатый стакан в руке Тигра. — Но ты, дорогой, прав. Если бы нормальными торгами занимался, — слова бы не сказал. А так… Блядство это, да на моей земле. Что думаешь, Морок, а? Тебе ведь он в последнее время тоже, кажется, дорогу переходит? Наркоту по твоим перевозочным каналам пустил и стволы? Да, да, дорой, не думай, что Маниз сидит себе у океана и ничего не видит. Уши и глаза, — они везде быть должны, даже если на первый взгляд тебя это и не касается.
И снова усмехаюсь, — внутренне, не показывая. Вот оно что! Похоже, все не так, — и Маниз решил меня в свою войну против Альбиноса втащить. Или зачем-то другим хочет показать, что в курсе моих дел получше, чем я сам? Я с ним о своих проблемах этих не говорил… Да и не собирался. О проблемах вообще никому чужому знать не нужно.
— Я своих нашел, — лениво откидываюсь на спинку кресла. Не стоит видеть Манизу, что таки зацепил меня. Ну — как зацепил… Царапнул. Неприятно, когда в твоем копаются. — Не Альбинос это у меня под носом товар возит. Егорка Шлык, сопляк, решил, что он бессмертный, — он и на Лютого пути нацелился, через них тоже пару партий перекинул со стволами. А наркоту через мои баржи Гришка Берег сплавлял. Обнаглело соплячье, вкрай. Думают, тут все так просто и нахрапом взять можно. Не понимают, что мы таких на раз в асфальт закатываем. Думают, дороги все открыты.
— А говоришь, — не Альбинос, — Маниз затянулся кальяном. — Не знал разве, что сыновья это его? И это уже — не пацанва глупая зарывается, а Альбинос нам войну объявляет.
— Да, ну — какие сыновья, Маниз? Детдомовские они, рвань уличная. Наглая, цепкая и краев не чувствующая. Я пока присмотреться к ним решил, — посмотрю, что еще догадаются выкинуть. А так… Какая там война… Дурачье раскладов просто не понимает!
— А вот ничего ты и не знаешь, дорогой, — по-кошачьи улыбнулся Маниз. — Сам еще слишком молод. Говорю же, — уши и глаза везде быть должны, особенно — в чужой тарелке. Больше, чем в своей. Ты что же, — метода воспитания Альбиноса не знаешь?
— Их матери были любовницами Альбиноса, — Маниз говорит медленно, тягуче выдыхая дым. — А потом, — бац, — и вдруг исчезли. А пацанов в детдом подкинули.