— Да сядь ты! Хватит ходить туда сюда. — Меньшиков сонно потянулся. — Спать мешаешь.
Александр резко остановилсяь, и изумленно посмотрел на друга: — Правда!? Ты можешь здесь спать!?
— Я солдат и могу спать где угодно. И тебе советую.
— Хороший совет! Ничего не скажешь! А если я не хочу здесь спать!!! Если я хочу спать в нормальной постели и есть нормальную пищу, а не эти помои! — Александр брезгливо махнул в сторону стола, на котором стоял завтрак.
Петр Меньшиков поднял голову и насмешливо уставился на друга: — Ах, какие мы нежные. Сразу видно императорских кровей. — Но, заметив, что Александр сдерживает себя из последних сил, примирительно сказал: — Успокойся. Твой отец, конечно, немного перестарался, но я думаю, что он скоро вспомнит о нас.
— Отец? А если это император.
— Нет. Если бы император, нас бы уже вызвали на ковер. Говорю тебе, точно твой папенька постарался. Император, небось, и не знает. Сидим здесь как закоренелые преступники без суда и следствия.
— А ты что суд хочешь? — Оторвался от своего занятия Андрей Воронцов. — Лучше уж так, чем суд и разжалование.
— А по мне лучше домой, в Петербург. — Мечтательно протянул Репнин. — Как думаете, переговоры уже закончились? Долго еще император здесь пробудет?
— А тебе, зачем знать, Николя? Мы то с вами точно домой не попадем, ну разве что в Петропавловку.
— А не заткнулся бы ты Петруша, надоел уже. Надеюсь, в Петропавловке нас в разные камеры посадят.
— Вот это настоящий друг!
— Кстати, насчет друзей. — Александр мрачно подошел к столу и уселся на лавку. — Может кто-нибудь знает, как солдаты на месте дуэли появились. — Все молча уставились на Александра.
— О чем это ты? — Всю безмятежность и простодушие Меньшикова как рукой сняло. — Ты что же хочешь сказать, что кто-то из нас донес о дуэли? Ты обвиняешь нас в предательстве?
— Я никого ни в чем не обвиняю. — Александр повысил голос. — Я просто говорю, что это странно, что они там появились.
— Нет, Александр! Ты считаешь, что кто-то из нас сообщил о дуэли! Да ты в этой камере совсем рассудком помутился! Знаешь ли, подозревать своих друзей — вот это предательство!
— Да?! А вы что молчите? — Обратился Александр к Воронцову и Репнину. — Тоже считаете, что я рассудком помутился? Тоже считаете, что я не в себе?
Андрей тупо уставился на друга, а Николай побледнел.
— Считаете, что я слишком подозрителен? А может быть, у меня есть для этого основания?
— Ах, основания у тебя есть! — Петр Алексеевич вскочил с кровати и подбежал к Александру: — Ну, давай, попробуй сказать мне в лицо, что я предатель!
Оба уставились друг на друга, и не один не хотел уступать.
— Господа, успокойтесь. — Андрей поспешил встать между спорящими. — Давайте разберемся по хорошему. Зачем нам ссориться.
— По хорошему! Какой ты добрый Андрюша. Он нас предателями назвал, — не унимался Меньшиков, — а ты говоришь по-хорошему.
— Я этого не говорил! Ты искажаешь мои слова!
— Нет, друг, ничего я не искажаю. Когда это я мог донести, когда я все время с тобой был? И Андрей тоже. Николя, правда, за доктором ездил, так что теперь, его подозревать будешь?! А ты Репнин что молчишь?
— Я оправдываться не стану. Да, я ездил за доктором, и был в городе. Но я не предатель. — В этот момент что-то сильно сжалось в груди Николя. Ему было больно и противно. Но что он мог им сказать? Правду?
— Ну, Александр, — опять взял слово Меньшиков, — кто же подозреваемый?
Александр посмотрел на них, и ему стало стыдно. Он не знал что сказать. Он усомнился в них. Он примирительно протянул руку Меньшикову:- Прости, Петруша. Не прав был.
Но поручик в ответ руки не подал:
— Не прав? О да. Не ожидал от тебя Александр. Я бы в своем друге, никогда не усомнился. — Больше ничего, не сказав, он опять улегся на свое неудобное ложе.
Александр невесело усмехнулся: — Ну а вы? Тоже так считаете?
— Да, считаем. Но кто не ошибается? — Андрей облегченно протянул Александру руку. Николай поспешил последовать его примеру: — А на Меньшикова ты внимания не обращай. Полежит немного и отойдет.
В этот момент в коридоре раздались шаги, и послышался звук открываемого засова.
— Выходите.
Узники не заставили повторять себе дважды. Дойдя до кабинета начальника тюрьмы, конвойный обратился к заключенным: — Александр Романович пусть зайдет, а остальные подождут здесь.
Когда Александр вошел в кабинет, отец сидел в кресле начальника тюрьмы. Больше в кабинете никого не было. Александр смотрел по сторонам, боясь посмотреть на отца. Ему было очень стыдно.
— Ужасно выглядите, ваше высочество. Заключение не пошло вам на пользу. По крайне мере, если рассматривать ваш внешний вид.
— Ну, апартаменты здесь немного сыроваты, темноваты и неудобны.
— Рад, что вы сохранили чувство юмора и не пали духом. В тюрьме вам оно пригодится.
— В какой тюрьме? — растерялся Александр.
— Как в какой? В Петропавловской. Когда вы будете осуждены как преступник за участие в дуэли.
Александр вздрогнул. Он знал, что отец говорит не правду. Но его слова показались ему какими-то жутковатыми.
— Вы шутите, отец? Я ведь никого не убил. — Александр продолжал стоять, как провинившийся ребенок, ожидавший прощения.
А Роман смотрел на сына и знал, что простит его, что он просто не может не простить. Он с усилием заставил себя сохранить строгое выражение лица:
— Шучу? Вы чуть не сорвали переговоры, от которых зависела судьба России! Вы государственный преступник, Александр! И ваша вина тяжелее, чем вина какого-нибудь вора или убийцы!
— Но отец…
— Молчать! Как вам в голову такое могло прийти! — Роман вскочил с кресла и подошел к сыну. — Жертвы вора или убийцы не многочисленны. А вы, могли быть причиной смерти тысяч людей. Может быть, ваших друзей.
Александр опустил глаза. Взгляд отца давил на него тяжким грузом:
— Простите меня. Я виноват.
— И больше так не буду, да? Это слова ребенка, а не мужчины, Александр. Благодарите бога, что все закончилось так, а не иначе.
Александр невесело усмехнулся:
— Вы беспокоитесь о России? А обо мне, отец?
При этих словах Роман Александрович побледнел, вспомнив какой страх охватил его, когда он узнал о дуэли. Но он опять подавил в себе это чувство. Александр всегда знал, как заставить отца сменить гнев на милость.
— О вас? А разве вы, важнее России?
— Я думал для вас важнее.
— Да? А для вас, для вас есть хоть что-нибудь, что заботит вас больше, чем вы сами! Ведь вы не подумали ни о России, ни о своей семье! Вы подумали о матери, которая не переживет вашей смерти? И где? На войне? Нет. На дуэли! На глупой, не нужной дуэли!
— Думаете, для нее была бы разница?
— Может быть, и нет. Но осознание того, что вы отдали свою жизнь за родину, может быть, и не смягчило бы ее боль, но заставило бы смириться с этим, в отличие от мысли, что она растила вас для такой глупой и не кому не нужной участи.
— Я уже просил прощения! Что вы хотите от меня! — не выдержал Александр.
— Я хочу, чтобы вы усвоили этот урок до конца своих дней.
— Я усвоил. Я все понял. Я был не прав. Простите меня. — Александр видел, что лицо отца смягчается. Он уже не вселял в Александра чувство вины и страха. Сейчас он видел отца, который любил его больше всего на свете.
— Вот и хорошо. — Роман провел рукой по щеке сына. Но тут же отдернул, устыдившись своей слабости. Как же быстро он сдался. А ведь собирался еще помучить Александра. — Ну, давай, садись. Поговорить надо.
— Да я уж постою, если вы не против. Насиделся уже.
Роман Александрович улыбнулся, глядя на сына:
— Ох, чувствую я, Александр, что урок для тебя даром прошел.
— И вовсе нет. — Александр все же сел. — А император знает?
Князь улыбнулся опять, вспомнив разговор с императором на эту тему:
— Знает, — он попытался опять придать лицу строгое выражение, не рассказывать же сыну о странной реакции императора, а то тот и вправду решит, что ему все дозволено, — император счел, что ты уже достаточно наказан. На этот раз. Но я хотел поговорить с тобой не об этом. Завтра император уезжает из Тильзита и ты, разумеется, поедешь с ним.