Джин (Jean) Стоун - По зову сердца

Снова схватив трубку, она быстро набрала номер сотового телефона Чака. О том, где Чарльз, скорее всего знает его любимый сын.

— Привет, родной, — сказала Джесс, услышав голос Чака.

— Мама? Привет, как дела?

— Ты очень занят?

Чак рассмеялся:

— Пока я не стал взрослым, жить было проще.

— Я тебя понимаю.

— Тебе что-то нужно?

Джесс вдруг сообразила, что звонила сыну редко и никогда, ни разу не позвонила просто так, чтобы сказать «привет». В свое время Чак вполне ясно дал понять: ему не по душе постоянный контроль матери. Он очень похож на Чарльза, да и на ее отца. Как все это грустно…

— В общем-то да, — призналась Джесс. — Мне нужно потолковать с твоим отцом. Кое-какие вопросы по поводу налогов.

— Папа на Багамах.

На Багамах? Значит, не в Вайнарде.

— А что ему там Понадобилось?

На мгновение она забыла, что не имела права задавать такой вопрос. Но в разводе они четыре года, тогда как в браке были двадцать лет, а старые привычки сильны.

— Он говорил, что хочет купить яхту.

Джесс вздохнула, но не сказала, что, по ее мнению, Чарльз никогда не повзрослеет.

— Ну хорошо, родной. Спасибо. — Помолчав, она добавила:

— Дорогой, я по тебе скучаю. Может, как-нибудь заедешь пообедать?

— Боюсь, не получится. Я сейчас на семинаре в Бостоне.

— В Бостоне? — удивилась Джесс.

— Ну да. Сотовый телефон — удобная штука, правда? «Бостон, — подумала она. — А оттуда рукой подать до Вайнарда».

Джесс прикрыла глаза и попыталась отделаться от слишком ясной мысли. Пробормотав какие-то слова, которые матери обычно говорят взрослым сыновьям, она попрощалась. Потом Джесс долго сидела и твердила себе: то, что Чак в Бостоне, еще ничего не значит. Да, он похож на Чарльза, но из этого вовсе не следует, что он пойдет по его стопам. И Чак все-таки и ее сын, поэтому не станет издеваться над матерью.

Джесс еще раз пробежала глазами список.

Отец.

Хозяйка пансиона.

Четыре бывшие подруги.

Между прочим, только у Джинни жизнь в конце концов сложилась удачно. Интересно, как повела бы себя Джинни, окажись она в подобной ситуации? Заподозрила бы собственного сына?

Джинни Стивенс-Розен-Смит-Эдвардс считала, что мужей лучше оставлять, чем хоронить.

Сейчас она стояла в полутемном ритуальном зале Лос-Анджелеса и смотрела на дубовый гроб, украшенный камелиями — любимыми цветами Джейка.

— Сукин сын, — прошипела она себе под нос. — Грязный, подлый сукин сын.

Он не имел права умирать. Пять лет Джинни была верна ему. Черт возьми, она любила его, если, конечно, можно назвать любовью то чувство, которое заставляет женщину вытворять разные глупости, например, не изменять мужу или неизвестно ради чего заботиться о нем. И Джинни не изменяла ему и заботилась о нем целых пять лет. И к чему это привело? Да к тому, что она стоит здесь, таращится на то, что когда-то было любимым человеком, и задается вопросом, хороший ли выбрала гроб и что сказал бы Джейк насчет бледно-голубой шелковой обивки.

Всех, кроме Джинни, удивило, что Джейк не желал кремации, хотя это было принято в Калифорнии. Как-никак Лос-Анджелес — огромный город, и земля здесь невероятно дорогая. Но Джейк всю жизнь боялся огня, и Джинни об этом знала. Она вообще много знала о своем муже: например, он мечтал о карьере певца, не умея верно воспроизвести ни единой ноты. Джейк стал удачливым продюсером документального кино только потому, что первая жена, мать его двоих детей, алкоголичка, всячески этому противилась. И еще Джинни считала, что Джейк — самая большая удача, выпавшая ей в жизни.

А теперь он холодный как лед и неподвижный как бревно. Грязный, подлый сукин сын.

Кто-то тронул ее за локоть, но она не отвела взгляда от неподвижной головы на подушке.

— Джинни!

Это Лайза, дочь Джинни, звезда телевидения. Отныне единственный человек на земле, которому она небезразлична.

— Начинается служба. Сядь на скамью.

Джинни вздохнула и тут же ощутила сильный аромат цветов. Здесь были горшки, корзины, букеты, вазы от операторов, актеров, продюсеров — словом, от всего мира киноиндустрии, ошарашенного внезапной кончиной шестидесятичетырехлетнего Джейка Эдвардса. Конечно, огромное количество цветов прислали козлы, сходившие с ума от Лайзы в роли Мирны, злобной сучки из сериала «Девоншир-Плейс». Все-таки ее отчим угодил в гроб, она, должно быть, огорчена, и вот эти недоумки выразили ей сочувствие.

— Джинни, — опять негромко сказала Лайза — Мирна. Джинни запрокинула голову, чтобы не выкатилась слеза, бросила последний взгляд на покинувшего ее сукина сына и позволила Лайзе отвести себя к скамье, предназначенной для членов семьи усопшего.

Наверное, ей следовало оставить в доме Консуэлло, экономку, повариху и прачку в одном лице, с которой она никогда не ладила. Консуэлло всего лишь терпела Джинни, терпела ради Джейка, ибо за него готова была пролить последнюю каплю крови. Ведь только благодаря ему она получила разрешение на работу в США. Он сделал ее человеком, американкой! Поэтому Консуэлло заслуживала какой-то награды за преданность Джейку — и за выдающиеся кулинарные таланты. Скорее всего это она перекормила Джейка чересчур обильными завтраками — мясом и яичницей, и его сердце не выдержало.

«Черт возьми, — размышляла Джинни, глядя, как вносят блюда с гусями и прочими поминальными блюдами. — Да, Консуэлло стоило оставить хотя бы из-за того, что я терпеть не могу свою стряпню и ни разу в жизни не пропылесосила ковер». Наверное, Джейк этого и хотел. В конце концов, у Консуэлло никого нет, кроме боготворимого ею Джейка, двух его взрослых мерзавцев детей, неудачной второй жены и ее внебрачной дочери.

Джинни взяла себе артишок и задумалась. Почему в мире заведено так, что люди, которые всегда служили другим, вдруг сами заставляют других служить им? Взять хотя бы се мать. Она кормила свою ненаглядную дочь, а потом этой ненаглядной пришлось таскать домой замороженные обеды, пока мать не испустила последний вздох. Вот и Джейк…

К ней подошла Лайза под руку с лысым дородным господином.

— Познакомься, это Гарри Лайонс, мой режиссер. Гарри, это моя мама, Джинни Эдвардс.

Гарри Лайонсу удалось сделать из Лайзы телезвезду, и Джинни знала, что возился он с Лайзой ради Джейка. Джейк непрерывно терроризировал своих голливудских знакомых до тех пор, пока Лайзу не пригласили на пробы. А затем, опять-таки по настоянию Джейка, пробы перенесли в другую часть города — только для того, чтобы Джинни могла в любую минуту оказаться рядом с недавно обретенной дочерью.

Было это почти пять лет назад. Тогда Гарри Лайонс, тучный мужчина, стоявший сейчас перед Джинни, открыл Лайзе путь к вершинам.

— Миссис Эдвардс, — небрежно проговорил режиссер, — очень рад познакомиться с вами. Мне будет не хватать мистера Эдвардса.

Прожевывая артишок, Джинни подумала: «Да ему-то какое дело?»

— Благодарю вас, — произнесла она с набитым ртом. — Мне тоже будет его не хватать.

Он прокашлялся и с интересом оглядел стол.

— Я слышал, вы тоже были актрисой.. Вам удалось великолепно обучить вашу дочь, или же у вас необыкновенно творческие гены.

Естественно, Гарри Лайонс предпочитал говорить про Лайзу, которая давала ему хорошие прибыли, а не про покойного Джейка. А Джинни вовсе не собиралась сообщать ему, что впервые увидела Лайзу сравнительно недавно.

— Да, она моя дочь, — с гордостью подтвердила Джинни. Нет, совершенно незачем объяснять этому толстяку, что «необыкновенно творческими генами» Лайза более всего обязана отчиму Джинни. Тот когда-то изнасиловал падчерицу. Эта история была бы прекрасным предметом для беседы на светском приеме. Но сейчас они не на приеме, хотя люди, собравшиеся здесь, кажется, придерживаются другого мнения.

Прожевав наконец артишок, Джинни спросила:

— Лайза, ты видела Брэда и Джоди?

Прекрасные топазовые глаза Лайзы устремились во внутренний двор:

— Брэд лакает, а Джоди медитирует.

— Прошу меня простить, — обратилась Джинни к Гарри Лайонсу, — я должна поговорить с детьми Джейка.

На его лице не отразилось ровным счетом ничего, и ей захотелось заорать: «Ты здесь только потому, что Джейк умер!» Но она молча вышла во внутренний двор. Сняв по пути черный шарф, Джинни оставила его на столике. Пусть Консуэлло спрячет его, если, конечно, ее надоумит святой дух.