Харли срывается и несется к входной двери, прежде чем я успеваю вылезти из машины. Он начинает лаять, призывая моего отца открыть для нас дверь, и наконец, отец выходит и крепко обнимает Харли. Он придерживает ногой открытую дверь, когда я прохожу, и мы обнимаемся, похлопывая друг друга по спине.
Я сразу же направляюсь в дальнюю комнату — гостиную, где на столе уже лежат две коробки пиццы и стоят бутылки с охлажденным пивом. Подхожу и откидываю крышку с коробки с пиццей и беру кусочек, затем захватываю пиво и усаживаюсь на диван. Отец садится на свое старое кресло, которое выглядит так, будто ему лет сто пятьдесят, будто оно доживает свои последние минуты, а когда отец садится в него, кресло то и дело грозится развалиться на части. Пару лет назад у нас развернулась борьба за то, чтобы купить ему новое, но он только отчитал нас с Линком как маленьких детей. Он любит это старое, потрепанное кресло, будто это его третий ребенок. Хотя, я думаю, оно напоминает ему о маме, потому что они вместе любили его. Отец усаживался первым, затем мама присаживалась к нему на колени, и это продолжалось, даже когда мама была уже очень плоха, они никогда не переставали любить друг друга. Кресло — часть его воспоминаний, часть его истории.
Следующие пару часов мы молча смотрим игру «Нью-Йорк Джетс» против «Нью-Ингленд Пэтриотс», так как оба пребываем в настроении средней паршивости.
Затем отец делает все еще паршивее, когда начинает свою игру в «двадцать вопросов».
— Ты собираешься еще посещать доктора Антоняк?
Я прикладываю все усилия, чтобы не ожесточиться, потому что понимаю, что отец спрашивает лишь потому, что волнуется за меня. Они с Линком прекрасно знают, что для меня это щекотливая тема.
— Я так не думаю.
Отец молчит некоторое время, и я уверен, что внутренне он обдумывает, как бы хитрее подтолкнуть меня к беседе, а затем и к действиям. Вопреки всему он оставляет тему доктора, но теперь переключается на меня.
— А что насчет Пола? Ты уже говорил с ним?
Бл*дь! Ну почему они не могут оставить в покое эту болезненную тему? Я медленно вдыхаю через нос, затем выдыхаю. Мои пальцы рассеянно потирают голову Харли и почесывают за ушами, потому что он лежит возле меня на диване, будто чувствуя мое состояние. Я слишком сильно уважаю моего отца, чтобы срываться на нем. Этого я не позволяю никому, включая Линка.
— Нет, пап. Он пару раз звонил, но я был занят.
Мой отец, настырный засранец, даже не думает отступать.
— Тебе нужно перезвонить ему. А еще лучше, если ты поднимешь свою задницу и съездишь проведаешь его.
Я вздыхаю.
— Я знаю. Я позвоню ему, ладно!?
Отец ерзает в кресле и немного наклоняется вперед. Он смотрит на меня серьезным, сосредоточенным взглядом. Я же хочу, как маленький мальчик, отвернуться, спрятаться от его понимающего взгляда, но не делаю этого.
— Сынок, я надеюсь, ты понимаешь, что тебе нужно что-то с этим сделать. Я волнуюсь за тебя. Ты же понимаешь, что я достаю тебя, потому что люблю и волнуюсь?
Я улыбаюсь отцу. Улыбка едва чувствуется на моих губах, но все же это улыбка.
— Я знаю, папа, и я тебя очень люблю. Я позвоню ему. Не волнуйся.
— Это мой мальчик. Я так горжусь тобой, Никс. Так чертовски горжусь.
Нервный узел формируется в моем животе от его слов. Ну почему он говорит именно эти слова? Ему нечем гордиться. Я полнейшее ничтожество. А его слова о гордости только ухудшают ситуацию. Желчь поднимается вверх по горлу, и я чувствую приступ горечи во рту, такое ощущение, что меня может сейчас вырвать, но я принуждаю себя сглотнуть горечь. И слава богу, он больше не ворошит эту тему.
После разговора я решаю посидеть еще немного, чтобы не вызывать подозрений, что этот разговор сильно ранил меня. Я сижу и смотрю игру «Питссбург» против «Балтимор». Когда игра подходит к концу, начинаю собираться домой. Мы обнимаемся на прощание, и отец удерживает меня в объятиях чуть дольше обычного. Я делаю глубокий вдох и чувствую запах отцовского лосьона после бритья, и это напоминает мне о детстве, о том, как в то время все было просто.
Харли запрыгивает в грузовик, и мы направляемся обратно в квартиру Линка. Он все еще находится на выездной игре и вернется только завтра, чему я безумно рад, потому что в данный момент мне необходимо немного пространства, мне нужно побыть наедине со своими мыслями. Мне кажется, Линк с отцом сговорились заводить эти разговоры, чтобы бередить мои старые раны. Он всегда встречает меня после моих поездок к отцу и пытается выведать, про что мы говорили, и мне волей-неволей приходится пересказывать наши беседы.
Я пристегиваю поводок к ошейнику Харли, и мы идем прогуляться по нашему кварталу, я позволяю сделать ему свои дела, затем мы направляемся домой. В гостях у отца я выпил всего два слабоалкогольных пива, но для того чтобы отважиться набрать номер Пола, мне нужно что-то покрепче. Поэтому я беру бутылку «Джека» из бара Линка и наливаю в стакан, бросая туда пару кусочков льда. Я легко покручиваю стакан, позволяя насыщенной янтарной жидкости играть, переливаясь золотистыми оттенками. Подхожу к огромному окну и смотрю на холст ночного неба, на котором небрежно брошены россыпи звезд, и наслаждаюсь мигающими огнями Манхэттена, который находится через реку. И в этот момент мое сознание возвращается к красивой, дерзкой, милой, доброй и открытой девушке, и я размышляю, что она может делать в этот момент.
Качая головой, я пытаюсь избавиться от назойливых мыслей о темноволосой красотке, и, снова наполнив стакан, расслабленно потягиваю его. Горло обжигает терпкая жидкость, но боль во мне вызывает только приятные чувства, потому что благодаря физическим страданиям я не чувствую эмоциональных.
Направляясь обратно в гостиную, я захватываю с собой бутылку жидкой смелости и стакан. Сажусь на диван, выпиваю еще один стакан, и затем ставлю все на кофейный столик. Тянусь в карман джинсов, достаю телефон и набираю номер Пола.
Раздается четыре долгих гудка, и я уже размышляю над тем, чтобы положить трубку, но затем он все-таки отвечает:
— Придурок, ты впервые перезвонил на мои непрекращающиеся звонки!
Я улыбаюсь, только Пол может назвать меня придурком и вызвать искреннюю улыбку.
— Просто я был немного занят, мужик.
— Ты был настолько занят, что не мог перезвонить своему боевому товарищу, с которым прошел всю службу и многое пережил! Да, и, кстати, я уже говорил, что ты полный придурок?
Я смеюсь.
— Да, да, мне говорят это по сто раз на дню. Не надо сейчас повторять это.
На минуту в трубке воцаряется тяжелая, давящая тишина. Каждый из нас ждёт, чтобы кто-то начал разговор.
Я начинаю первым.
— Ну, и как ты?
— Чертовски круто, чувствую себя как желейная конфетка, — он смеется, затем прочищает горло и продолжает. — Просто в прошлом месяце мне поставили новые протезы на ноги, поэтому я похож на желейную конфетку, такое чувство, будто под ногами не земля, а мягкое облако. Ну, естественно ты бы знал об этом, если бы потрудился мне перезвонить.
Мое выражение лица искажается болью, и внутри все стягивает в узел. Мне ужасно хочется что-нибудь ударить. Я крепко стискиваю зубы:
— Это круто, мужик. Я надеюсь, они заткнут за пояс протезы лейтенанта Дэна, да? (прим. перев. речь идет о герое из фильма «Форрест Гамп», лейтенант Дэн Тэйлор, которого Форрест вынес с поля боя). — Когда я произношу эти слова, мне хочется плакать, хочется бросить телефон в стену, хочется все крушить. Мне хочется забрать его боль. Мне хочется выть от его боли.
Но он лишь громко смеется в ответ.
— О чем ты, Форрест, естественно. Титановая сталь. Прикинь, мужик, у них пружинные механизмы в соединении коленных шарниров, и это помогает. Снимает дополнительное давление на бедра и поясницу, которое создается при ходьбе. Я уже говорил, что чувствую, будто под ногами облака. Это круто, Никс.
Я откидываюсь на диванные подушки, прикрываю глаза и слушаю болтовню Пола. Он взахлеб рассказывает про новые протезы, о том, что начал занятия в колледже, что сделал предложение Мари, и насколько счастлив, что приспособился, но от его слов мне хочется блевать, потому что это все такая жуткая хрень. Потому что он своими словами хочет лишь облегчить мое состояние, хочет немного снять с меня груз вины.
Потому что по моей вине он потерял свои ноги.
Мы разговариваем еще примерно час, я сомневаюсь, что вообще слушаю, что он говорит, по крайней мере, девяносто процентов я точно пропустил мимо ушей. Я опять даю ему обещание, в сотый раз вру своему другу о том, что приду, о том, что мы будем видеться чаще. Но мы оба знаем, что я лгу. Я слаб. Я погряз в своем дерьме.