– О, Боже!


Надя закрыла лицо руками, слёзы текли не прерывным потоком сквозь пальцы. Мария Никифоровна согнувшись, отошла от неё и, опустившись на свой стул, то же заплакала, закрывая рукой рот, чтобы не вырвалось рыдание. Ольга обняла подругу, прижимая её к себе, посмотрела на Григория Ивановича и, пересиливая подкатившиеся к горлу слёзы, выдавила из себя:


– Дальше!


Григорий Иванович, не желая рассказывать подробностей, которые он не рассказал не жене, не зятю, коротко произнёс:


– Их жестоко избили за непокорность и в наказание выбросили на остров!


Надя подняла заплаканные глаза и произнесла с такой болью, с таким страданием:


– Бедные девочки, что им пришлось пережить! Катюша, бедная моя доченька!


Не сдержавшись, залились слезами уже все женщины. Мария Никифоровна, с трудом пытаясь успокоиться и сдерживая своё рыдание, проговорила:


– Надя, давай не будем плакать. Нам нужно держаться, ведь всё уже позади. Главное, что они живы и возвращаются домой!


Надя, кивая, пыталась успокоиться. Григорий Иванович посмотрел на плачущих женщин и спросил:


– Что, может быть, не будем больше?


Надя даже вздрогнула и, вытирая заплаканное лицо, твёрдо произнесла:


– Нет! Мы не будем плакать. Говорите. Всё рассказывайте!


Григорий Иванович молча смотрел на измученных женщин, на матерей, которые целый год рвали свои сердца от неведения – что с их детьми и от того, что не могут им помочь и защитить, а сейчас рыдают от горя, узнав, что дочерям пришлось пережить!


Женщины замерев, смотрели на него. Он, понимая, что сообщит страшные для матери новости, со вздохом тяжело проговорил:


– Мои дорогие, как не трудно мне это сообщать, но уж если говорить, то говорить нужно всё!


Надя замерла, глядя на него стеклянными глазами. Он, прогнав желваки по щекам, сказал:


– Надюша, этих издевательств были последствия!


Она, услышав это, чуть не потеряла сознание. Ольга, одной рукой вытирала свои слёзы, другой прижимала к себе трясущуюся Надю. Собравшись с силами, Григорий Иванович произнес:


– Катя забеременела!


Надя со страхом и ужасом смотрела на него, не мигая и с остановившимся дыханием, ждала. Он продолжал:


– Были преждевременные роды. Не знаю к радости или к горю, но ребёнок родился мёртвым!


Качая головой, согнувшись, Надя простонала:


– О!… Бедная моя девочка, что она пережила, как ей было трудно!


Мария Никифоровна, вытирая заплаканное лицо, пытаясь улыбнуться, всхлипывая, сказала:


– Не переживай, Надя, главное она жива! Будут у неё ещё дети, а даст Бог и до внуков доживёт. Как Господь распорядился, так и случилось. Если он его забрал сразу же, значит, так тому нужно было быть. Ни в нашей это власти.


Надя с трудом проговорила:


– Его?


Григорий Иванович ответил:


– Да, Надежда, это был мальчик. Мне очень тяжело всё это говорить тебе, но Ольга права, лучше заранее переболеть, переосмыслить всё. Так тебе будет легче, разговаривать с дочерью.


Надя плакала, уткнувшись в Ольгино плечо. Григорий Иванович сухо произнёс:


– Пойду на кухню, покурю!


Надя тихо плакала. Ольга, прижимая подругу к себе, спросила у Марии Никифоровны:


– Кто же роды принимал? Как они с этим справились?


– Моя Валечка! Она же рожала, у неё дочка – Женечка, сейчас уже пять лет. Кому ж ещё! Она сама рожала, хотя бы видела и знает, как это происходит.


Ольга восхищённо произнесла:


– Ой, девчонки, какие же они всё-таки молодцы! Всё преодолели, через всё прошли!


Мария Никифоровна, немного успокоившись, уже не плача и поглядывая на Надю, сказала:


– Да, Оля, я все эти дни думаю об этом, и каждый раз восторгаюсь их мужеством. Какие же они у нас умницы! Это потому что они были вместе и поддерживали друг друга.


Ольга улыбнувшись, сказала:


– Маша, твоя дочка – Валечка, называет девочек сёстрами. Это уже говорит о том, что они сроднились и сблизились за это время! Значит они всегда, всё делали вместе.


Надя подняла глаза и произнесла:


– Машенька, спасибо тебе за дочь!


Опять заплакав, Мария Никифоровну произнесла:


– Надя, а мне-то, за что?


– Как за что! Она же помогала моей Катеньке. Если бы не она, как они справились одни с Ириной?


– Я думаю, что всё, что произошло с ними, теперь сильно изменит не только их, но и нашу с вами жизнь!


Ольга увидев, что подруга немного начала успокаиваться, убрала свою руку с её плеча. Вздохнув, Надя сказала:


– У меня она уже изменилась, полностью, а теперь и дочка будет жить здесь со мной. Больше никуда не отпущу!


Мария Никифоровна, улыбнувшись, сказала:


– Ой, Надюша, – это только первое время! Поверь, пройдёт совсем немного времени, всё наладится, ты успокоишься, у них всё забудется и всё пойдёт своим чередом, они и спрашивать нас с вами не будут, куда им ехать и зачем!


– Да, Маша, ты права! Всё постепенно забудется, и заживём мы нормальной жизнью.


– Девочки, «давайте дружить домами!»


– «Встречное предложение – давайте дружить семьями!»


Женщины засмеялись. Мария Никифоровна глядя на успокоившуюся Надю, сказала:


– Через неделю вот встретим девочек и давайте устроим большой праздник! Где-нибудь загородом: с шашлыками, с шарами и фейерверками.


– Я не возражаю, лишь бы скорее обнять дочку!


– Обнимешь, Надя, обнимешь обязательно! Осталось ждать совсем немного.


Григорий Иванович вернулся и, подходя к столу, улыбаясь, спросил:


– Чему смеёмся, милые дамы?


Обводя взглядом улыбающихся женщин, подумал:


– Странные существа женщины – то рыдают, нет удержу, то тут же смеются!


Мария Никифоровна ответила:


– Ты, Гриша, не спрашивай, наливай всем. Давайте выпьем за наших девочек, за их сильные, мужские характеры! Хороших мы детей вырастили и воспитали.


Вечером, возвращаясь домой, Надя попросила Ольгу не ездить сегодня к ней. Она хотела побыть одна! Говорить и слушать чьё-то сочувствие, сегодня после всего, что она узнала, совсем не было сил.


Войдя домой, устало опустилась на диван. Долго сидела, глядя в одну точку, с болью думая о том, что пришлось пережить и испытать её дочери, совсем ещё молоденькой девчонке! Наплакавшись вдоволь, встала, и с трудом передвигаясь по комнате, подошла к столу. Она обещала написать Зое о своей встрече с родителями Валентины. С большим трудом пересиливая себя, начала писать обо всём, что им рассказал Григорий Иванович. Ещё раз, всё переживая и испытывая страх и боль за дочь.


Она не захотела писать о том, что случилось с Катей, зачем? Достаточно и тех новостей, которые она описывала про их дочь – Ирину. Долго, медленно выводя буквы, она описала всё сучившееся. Заканчивала письмо, залитое слезами так, что лист стал корявым от накапанных на него слёз, словами:


«Зоя, подружка моя дорогая, сама решай, говорить Славе или нет обо всём, что я написала. Но помни, что наши девочки пережили столько унижения, перенесли столько боли и душевной, и физической, что мы не должны. Нет! Мы не то что не должны, мы просто не имеем права их в чём-то упрекать!


Сейчас наша задача сделать всё, чтобы они как можно быстрее забыли этот кошмар и начали жить нормальной жизнью! Мы должны окружить их заботой и любовью, чтобы помочь им начать жить заново, а главное ни в чём не упрекать и ни в коем случае не напоминать им о тех страшных днях, которые так ранили их ещё совсем ничего не познавшие тела и души. Дай, Бог, чтобы они смогли после всего этого полюбить и сумели испытать настоящее женское счастье!


В аэропорту встречу их, Ирочку поцелую от тебя. Телеграммой сообщу дату и время прилёта. Ждите! До свидания, Надя!»


Глава 43


После бессонной ночи, ещё задолго до прилёта самолёта в аэропорт поехали все вместе. Казалось, что к встрече подготовились: обговорили всё и решили, что спрашивать у девочек ничего не будут, а в аэропорту будут держаться и не устраивать прилюдно всемирного потопа.


Взволнованные родители не разговаривая, молча стояли у большого окна, наблюдая через стекло, как взлетают и садятся самолёты. Не мигая смотрели и думали каждый о своём, но думали об одном и том же.