Мишель Лейтон - Поднимаясь ко мне

Он раскрывает книги одну за другой и внимательно изучает первую страницу, полагаю, сверяет даты. Когда в руках у братка оказывается третья книга, он открывает ее на середине, пролистывает несколько страниц, бегая глазами по рядам цифр, будто что-то ищет. Я предполагаю, таким образом он подтверждает подлинность книг, пытается удостовериться, что это именно нужные ведомости, а не умелые подделки и не чья-то чужая бухгалтерия. Потому я, хоть и пытался надуть мафию, предусмотрел запасной вариант. Мафиози не достигли бы такого уровня в своей преступной деятельности, если бы были совсем безмозглыми.

Но вот, кажется, большой брат удовлетворился просмотром. Он отрывает взгляд от книг и с ухмылкой смотрит на меня:

– Забирай девчонку, которая у тебя в машине, но знай, что ты нажил себе врагов, которых не надо было наживать. И наши дела еще не закончены.

С этими словами он кивает Даффи, после чего оба поворачиваются и уходят, нимало не беспокоясь о том, что подставили нам спины. Я уверен, они прекрасно понимают: любое враждебное действие с нашей стороны в данный момент – чистое самоубийство. Правда, сомневаюсь, что Нэш видит ситуацию в том же свете.

Когда братки оказываются в минивэне, оборачиваюсь к Нэшу:

– Забирай Мариссу, я поеду выручать Оливию.

– Вот еще! Ты меня не оставишь с…

– У меня сейчас нет времени на препирательства. Слезай с мотоцикла, или я тебя сам скину. – Одна бровь у Нэша подпрыгивает вверх, как будто он раздумывает, не послать ли меня к черту, но потом вздыхает и слезает с байка. – Не выключай телефон. Марисса скажет тебе, куда ее отвезти.

Я ударяю по газам и срываюсь с места, из-под колес летит гравий. Оказавшись на более людной улице, останавливаюсь и звоню Гевину.

– Куда ты пропал? – без предисловий начинает он.

– Я еду. Скажи куда. – (Гевин объясняет, как он добирался до того дома, куда увезли Оливию, и описывает само здание.) – Ты знаешь, сколько человек находится внутри?

– Насколько я могу судить, только двое – те, что захватили Оливию. Один молодой парнишка, второй – старик. Теперь, раз ты уже едешь, я постараюсь подобраться поближе и разведать обстановку. Когда будешь на месте, остановись в северном конце улицы, дальше иди пешком. Там растут деревья, это поможет тебе подойти близко незамеченным, а то ты больно здоровый парень.

– Я приеду как можно быстрее.

– Будь осторожен. Кто-то должен забрать ее отсюда, пока я буду занят разборкой.

Теперь я знаю все, что необходимо, о намерениях Гевина.

Это был не сон. Я понимаю это с неясным ощущением паники, по мере того как способность слышать возвращается ко мне вспышками, наподобие борющейся за жизнь люминесцентной лампы. Я узнаю голоса, которые слышу. Те два, которые уже слышала раньше. Насколько раньше? Я не знаю. Ощущение времени нарушено.

– Она снова просыпается, – говорит один. – Добавь ей еще.

Пытаюсь потрясти головой и сказать, что не надо, но малейшее движение вызывает острую боль, пронзающую череп, и рот моментально наполняется слюной. Слышу стон и понимаю, что его издала я сама. Должно быть, так прозвучало «не надо», которое я произнесла мысленно.

– Поторопись, пока эта сучка снова не начала вопить.

Опять пытаюсь разубедить их, но слышу только какие-то бессвязные булькающие звуки.

Мотаю головой из стороны в сторону, хотя глаза закрыты. Медленное движение крови по венам отзывается внутри черепной коробки, будто по ней катится усталая река. Снова пытаюсь заговорить:

– Н-не н-надо больше.

Слова превращаются в долгий стон.

Что со мной не так?

– Налей еще на тряпку и держи дольше. Может, для нее недостаточно.

Я всхлипываю. Мне этого не выдержать. Инстинкт подсказывает: они не должны добавлять. Мне уже и так плохо.

– Слишком много, – невнятно произношу я.

Один из них понижает голос, но я все равно его слышу.

– Она должна так говорить?

– Не знаю.

– Ты ведь не думаешь, что от удара локтем по голове с ней что-нибудь случилось?

Локтем по голове?

Страх добавляет в кровь достаточную порцию адреналина, чтобы моя голова очистилась от тумана, замутняющего сознание. По крайней мере, немного.

Возвращаюсь мыслями на стоянку у колледжа. Помню, как опустила стекло в машине. Помню, рот и нос заткнули тряпкой. А дальше – пустота, пока я не ощутила, что меня куда-то несут. Разрозненные образы из подсознания вспыхивают в голове: вот я вроде бы проснулась, когда два мужика пересаживали меня в другую машину. Помню, я стала пинаться и визжать, царапаться и кусаться, а потом один, державший верхнюю часть моего тела, уронил меня. Я вскрикнула и сильнее взбрыкнула ногами, после чего что-то твердое и тяжелое ударило меня по голове. Потом снова ничего, пока я не проснулась привязанной к кровати в пустой комнате. Я подняла голову и начала осматриваться, но тот же парнишка сразу бросился ко мне со своей тряпкой. И прижимал ее к моему лицу, пока меня снова не поглотила тьма.

Это последнее, что я помню, до настоящего момента.

– Мы не должны ее убивать пока что. Может, добавить ей совсем немного, на случай, если придется будить. Вдруг с ней захотят поговорить или еще что.

– Ну, давай так и сделаем.

Чувствую, что у меня по щекам катятся слезы, но ощущение какое-то отстраненное, как будто теплые ручейки текут не прямо по коже, а по натянутой на лицо ткани. Пытаюсь открыть глаза и посмотреть, что происходит, но веки не слушаются. Мне даже дышать трудно – такая тяжесть в груди и так хочется спать.

Сил сопротивляться нет, к лицу снова подносят тряпку. Пробую отвернуться, но рука с тряпкой настойчива, а я слишком слаба. Смутно, как струйка дыма, распространяющаяся по комнате, в голову вползает осознание, что, может быть, мне дают достаточное количество этого средства, чтобы вызвать перманентное повреждение мозга. Думаю о папе – для него это будет страшное горе. Думаю о маме – уж она-то будет довольна. Но больше всего я думаю о Кэше. О том, каковы на вкус его губы, какая у него улыбка. Обо всем том, что я ему не сказала и теперь уже не успею сказать. О том, какой я была трусихой, не призналась, что люблю его. Слезы по щекам текут обильнее, исчезают, исчезают, исчезают – и вот я уже их не чувствую.

И потом все мысли пропадают.

Я знаю, что нарушил правила дорожного движения раз двадцать, но мне абсолютно все равно. Не думаю, что хоть когда-нибудь пересекал Атланту с большей скоростью, тем более в часы пик. Перестраивался из потока в поток, дюжину раз заезжал в карманы и на полосы для спасательных служб, чтобы миновать пробки, протискивался между машинами в местах, где движение было слишком медленным, – никому не стал бы советовать так вести себя на дороге. Если бы я разбился по пути к месту, где держали Оливию, никому не стало бы от этого лучше. Нисколько. И все же… это, кажется, ничего для меня не значит. Я думаю только о том, что могут сделать с Оливией, что с ней могли уже сделать.

Меня затапливает злость, и я скрежещу зубами, чтобы как-то справиться с напором чувств. Если они хоть пальцем ее тронули… Если с ее прекрасной головки упал хоть один волосок… Если, упаси боже, они делали с ней всякие вещи…

От одной мысли о том, как такие мужчины любят поступать с женщинами, меня начинает мутить и одновременно бросает в дрожь от бешенства. Утешаю себя, что Оливия находится у них в руках недостаточно долго. К моменту, когда я добираюсь до места, проходит самое большее два часа. Но Оливия, пленница, может ощущать это как отрезок времени длиною в жизнь.

«И виноват во всем этом ты: тем, что вовлек ее в эту жуткую историю!»

Крепко сжимаю руль и жму на газ, как будто, если мчаться на сумасшедшей скорости, можно догнать и перегнать собственные ошибки. Теперь уже поздно, не в моих силах повернуть события вспять. Одна надежда – исправить ошибки и не допустить подобного в будущем. Устроить все так, чтобы Оливия больше никогда не оказывалась в опасности. Даже если для этого мне придется стать преступником.

Такие мысли противоречат моей натуре; повернуть в этом направлении – значит предать все, во что я верю. Но могу сказать твердо: теперь я лучше понимаю мотивы отца. Все, что он совершил, было сделано ради нас. Даже если считать его поступки невероятной глупостью. Полагаю, вопрос лишь в том, найдется ли такой человек, а может, несколько людей, ради которых стоит пуститься во все тяжкие.