Маркиза хотела отправиться в карете на почтовых, а паспорт достать через иностранных послов, которые и должны были помочь ей свободно выехать за границу. Но баронесса упросила ее отказаться от своих намерений и предложила более искусный план побега.
Барон владел поместьем, располагавшимся между Аббевилем и Монтрёлем. Теперь оно находилось в аренде у одного крестьянина, предки которого почти двести лет служили семейству Марсильи. Этому-то человеку и вверила баронесса свою судьбу. Она послала к нему одного старого слугу, воспитавшего барона. За сорок лет этот добрый человек ни разу не дал повода усомниться в своей преданности господам. Опасаясь обыска, ему не вручили никакого письма, но он выучил наизусть все то, что передала ему баронесса. План госпожи Марсильи состоял в том, что крестьянин вместе с семьей, состоявшей из его жены и матери, должен был приехать в Париж, а маркизе же и баронессе предстояло выехать из столицы в платьях и с паспортом крестьянок.
Все время, необходимое для переезда из поместья в Париж, баронесса готовилась к отъезду.
Тогда наличные деньги были редкостью, но госпоже Марсильи удалось собрать двадцать тысяч франков золотом. К тому же у маркизы было бриллиантов на сто тысяч франков: этих денег вполне могло хватить на первое время, а тогда эмигранты и не предполагали, что их отсутствие продлится более трех лет.
Баронесса в короткий срок приготовилась к отъезду, аккуратно сложив все самые необходимые вещи. С маркизой все было иначе: войдя в комнату матушки, баронесса нашла ее среди нагромождения сундуков и коробок, которые можно было увезти разве что на трех экипажах. Госпожа ла Рош-Берто отказывалась расстаться даже со скатертями.
— Матушка! — взмолилась баронесса. — Как вы не понимаете, что всего один платок с вышитым на нем фамильным гербом может погубить нас!
— Но, моя милая, — возразила маркиза, — ведь надо же во что-то одеваться.
— Да, матушка, — ответила баронесса с неизменной кротостью, — но не забывайте, — прибавила она с улыбкой, — что мы крестьянки и отныне вас зовут Жервеза Арну, а меня Катерина Пайо.
— О боже мой! Какие времена! — воскликнула маркиза. — Если бы его величество пресек на корню все эти злодеяния, если бы велел повесить этого Неккера и расстрелять Лафайета, мы не дошли бы до такого положения!
— Подумайте о несчастьях короля — теперь он с королевой в темнице! Сжальтесь если не надо мною, то над Цецилией! Без нас она останется сиротой!
Маркиза, скрепя сердце, согласилась с дочерью. Госпожа ла Рош-Берто родилась в роскоши и не привыкла ни в чем себе отказывать, и когда баронесса подала ей рубашку, которую та должна была носить во время путешествия, она решительно отказалась.
— Нет, так больше не может продолжаться! — горячилась маркиза.
— Матушка, — уговаривала ее баронесса, — если вам угодно, то до отъезда я буду носить вашу рубашку, чтобы она не показалась вам такой грубой.
Это предложение тронуло маркизу, и она согласилась на эту жертву, которая, по ее утверждению, была для нее самой ужасной.
Между тем приехал крестьянин с женой и матерью. Баронесса приняла их как людей, которые спасают ей жизнь; маркиза же вела себя так, будто делала им большое одолжение. Для баронессы и маркизы крестьянин привез женские праздничные наряды. В тот же вечер заперли двери, затворили ставни и примерили платья. К счастью, они пришлись впору. Баронесса уже почти смирилась с их неудобством; маркиза же осталась ими очень недовольна: то чепчик сидел не так, то карманы были не на месте, а деревянные башмаки и вовсе жали ей ноги.
Баронесса посоветовала ей начать носить это простое платье, чтобы привыкнуть к нему, но маркиза ответила, что скорее согласится умереть, нежели будет носить подобный наряд часом более необходимого времени.
До отъезда оставалось еще два дня, и за это время Катерина Пайо успела сшить Цецилии платье. Ребенок был прекрасен в обновке и очень доволен, ведь дети умеют радоваться переменам.
Накануне отъезда Пьер Дюран отправился в городское правление, чтобы поставить в паспорте необходимую отметку. Кроме долгого ожидания, никаких неприятностей не случилось. В телеге крестьянина сидели его мать и жена, так что придраться было не к чему. О ребенке упоминать не стали, чтобы не вызывать подозрений.
В назначенный день в пять часов утра телега с вещами стояла во дворе. Маркиза, привыкшая ложиться в два и вставать в двенадцать часов, предпочла вовсе не спать в эту ночь. Баронесса же скоротала ее, зашивая деньги и бриллианты в свой корсет и в платье Цецилии.
В пять часов баронесса вошла в комнату матери и нашла ее полностью готовой: в платье крестьянки, с бриллиантовыми серьгами в ушах и с превосходным изумрудным перстнем на пальце. Казалось, она собиралась на маскарад и все эти украшения надеты только для того, чтобы все видели, что это переодетая знатная дама. После долгих уговоров маркиза сняла драгоценности.
Когда же пришло время устраиваться в телеге, госпожа ла Рош-Берто пришла в ужас: она подобного в жизни не видела, и хуже фиакра для нее ничего не существовало. Но необходимость требовала и этой жертвы.
Баронесса, оставляя дом, в котором жила так счастливо, верных слуг и добрых крестьянок, спасавших ей жизнь, тихо плакала.
Цецилия беспрестанно спрашивала:
— Где же папенька? Отчего он с нами не едет?
Все шло хорошо до заставы Сен-Дени, где и произошел уже известный читателю эпизод, однако, вопреки самым страшным ожиданиям, он не погубил, а спас беглянок. Действительно, с новым паспортом путницы уже нигде не встречали препон. Из предосторожности они останавливались, как и должно крестьянкам, в маленьких деревенских трактирах. Лошадь была у них хорошая, делавшая по двенадцати лье в день, так что на шестую ночь дамы прибыли в Булонь и остановились в «Отель де Франс» на Парижской улице.
Хозяйка гостиницы, госпожа Амброн, оказалась тайной роялисткой. Ее адрес баронесса знала из прежней жизни, а значит, этой госпоже можно было доверять. Едва госпожа Марсильи открылась ей, как та заверила ее, что все устроит и что если ветер будет попутный, то завтра же отправит их в Англию.
Потом она отвела приезжим самые скромные комнаты, но они были так чисты, что даже сама маркиза прекратила на некоторое время беспрестанно вздыхать.
На другое утро госпожа Амброн, имевшая дела с моряками, договорилась со шкипером одного маленького шлюпа[5] о том, чтобы он за сто луидоров доставил трех беглянок в Дувр.
Целыми днями баронесса не сводила глаз с флюгера, видневшегося из ее окна. Вот уже шестые сутки ветер дул с моря, но наконец судьба смилостивилась над беглецами, и ветер переменился. Хозяйка прибежала сказать баронессе, чтобы они готовились ехать, пока городские ворота не закрыли.
В пять часов маркиза, баронесса и малютка Цецилия сидели в телеге, которой по-прежнему правил Пьер Дюран. Они выехали за заставу по дороге в Монтрёль и благодаря новой пометке в паспорте не встретили никаких затруднений. Отъехав с полмили от города, они свернули на маленькую дорожку, что вела к загородному дому госпожи Амброн. Он находился на самом взморье, и отсюда отправлялись желающие тайно уехать в Англию.
На этот раз сама госпожа Амброн захотела проводить беглецов и дожидалась с ними полуночи. Ровно в полночь в дверь постучали: это был шкипер шлюпа. По договоренности баронесса заплатила ему пятьдесят луидоров задатка, остальное он должен был получить на английском берегу.
Обе женщины завернулись в салопы. Госпожа Амброн поддерживала маркизу, которой этот ночной мрак внушал смертельный страх. Пьер Дюран нес на руках маленькую Цецилию.
По мере приближения к берегу все громче становился шум морских волн, олицетворявших дыхание океана и навевавших смертельную грусть. Маркизу вдруг напугала мысль о том, что ей придется ночью плыть в маленькой лодчонке по неспокойному морю. Она уже была готова носить какие угодно платья и скрываться в самой глухой деревне, лишь бы никуда не ехать. Баронесса не обращала внимания на капризы матери и лишь продолжала идти, не отрывая глаз от Цецилии, спавшей на руках Дюрана.
Наконец они достигли отвесного утеса, с которого им предстояло спуститься вниз. Маркиза вскрикнула от страха. Маленькая тропинка, не шире двух футов, извивалась по этой крутизне. Баронесса взяла дочь из рук Пьера Дюрана и первая начала спускаться, за ней, не выпуская руки Дюрана, следовала госпожа Амброн. Госпожа ла Рош-Берто, которую поддерживал шкипер, замыкала шествие.