— Эдгар Армстронг во всем разберется, — сказала я с неожиданной уверенностью.
— Ага, — скривил в усмешке рот Утрэд. — Эдгар. Или мы — саксы.
Я почти осязала в воздухе угрозу восстания. И это пугало.
Вечером того же дня в Тауэр-Вейк прискакал с большим отрядом Пенда. Я не виделась с ним с тех пор, как еще летом он несколько раз наезжал ко мне, справлялся от имени моего опекуна, не нужна ли помощь. Пенда не знал, что я жду ребенка, и я не хотела, чтобы он проведал. Поэтому я вышла встретить его, закутавшись в свой широкий лиловый плащ.
Пенда был вооружен с головы до ног. Сказал, что в графстве неспокойно, люди взялись за оружие, и граф прислал воинов, дабы они заблокировали все подъезды к Тауэр-Вейк. Я подумала об Эдгаре с благодарностью. Он заботится обо мне… вернее, исправно выполняет свой долг опекуна.
Поблагодарив Пенду, я спросила, что же все-таки происходит.
— Сам дьявол не разберет, — помрачнел он. — Люди Нортберта из Хантлей-Холла и еще несколько нормандских баронов клянутся, что саксы первыми напали на них. Оно на то и похоже. Усадьбы Хантлей и еще несколько других действительно подверглись нападению. Пострадавшие норманны уверяют, что нападавшие были саксами, они кричали боевой клич, сжигали дома, резали людей. А саксонские таны клянутся святыми Эдмундом и Дунстаном, что не чинили ничего подобного и норманны первыми взялись за оружие. Эдгар пытался поговорить с теми и с другими, да только люди обозлены. Если граф не справится с положением в ближайшее время, будет совсем худо. Тогда весть о волнениях дойдет до короля и он введет войска. А тут еще в Гронвуде…
Но он не договорил, махнул сокрушенно рукой. Уехал. А я, ошеломленная всем происходящим, даже забыла сказать ему о раненом незнакомце. Хотя если заварилось такое, немудрено, что он просто одна из жертв… Которых вскоре будет множество.
А вести приходили одна хуже другой. Восстание ширилось, деревни сжигались, крестьяне прятались в болотах. Повсюду были расставлены кордоны графа, но их обходили стороной, и вспыхивали все новые и новые стычки. Однако мои владения это безумие миновало, слава Пресвятой Деве. Мы жили обычной размеренной жизнью, забивали на зиму скот, стали чесать лен. По вечерам все вместе собирались в зале у огня. Но это были не обычные патриархальные посиделки; люди просто жались друг к другу, рассказывали новости, от которых леденела кровь.
Из-за всех этих событий я надолго упустила из виду нашего раненого, который, проведя несколько дней в беспамятстве, пришел в себя и начал поправляться. Странный он был человек — все время молчал, поначалу отказывался принимать пищу. Один раз даже сорвал бинты с раны. Я накричала на него. Уж если Господь по своей милости сохранил ему жизнь, то великий грех отказываться от сего дара. Незнакомец подчинился мне словно нехотя. Его как будто что-то угнетало, и он все время лежал, отвернувшись к стене.
Однажды, когда я кормила его, позади меня раздался резкий голос Элдры.
— Зачем ты возишься с этим нормандским псом, Гита?
У жены Альрика в последнее время очень изменился характер. Она стала угрюмой, злой, ее глаза загорались, лишь когда она узнавала о стычках саксов и норманнов.
Мой подопечный поднял на Элдру глаза, но в них ничего не отразилось.
— Ты знаешь его? — спросила я не оборачиваясь.
Элдра лишь хмыкнула.
— Конечно, знаю. Его зовут Ральф де Брийар. Он из тех рыцарей Бэртрады, которых Эдгар изгнал с позором.
Мой подопечный тихо застонал и, отведя мою руку с ложкой, отвернулся к стене.
Итак, я узнала имя незнакомца. Но то, о чем говорила Элдра, было мне неизвестно. О каком изгнании рыцарей она упоминала? И когда вечером в башню вернулся Утрэд, я расспросила его.
Мой верный воин целыми днями разъезжал по округе, проверял дозоры, узнавал новости. Возвращался усталый, хмурый. Однако на все мои расспросы в тот день ответил сполна. Я была поражена. Леди Бэртрада организовала заговор против мужа, даже велела своим людям схватить его. И если бы не преданность верных слуг Эдгара, неизвестно, чем бы все и закончилось.
Я вдруг ощутила такую нежность к Эдгару! Но к ней примешивалась и известная толика торжества. То, что сделала эта женщина, его законная супруга, свидетельствовало только об одном — между ними нет ни зерна истинного чувства. И это означало… Это означало, что рано или поздно Эдгар вспомнит обо мне.
Той ночью я долго не могла уснуть. Как бы я ни старалась изгнать мысли об Эдгаре, все одно понимала, что по-прежнему люблю его. Я кинулась в его объятия, горячая и шальная от страсти, не думая ни о грехе, ни о чести. А ведь я была воспитана в суровых монастырских правилах. Но женщине трудно постичь, что по сравнению с вечным Небом страсть — ничто. Прикосновение любящей руки заслоняет от нас величие Божье. Нет, я бы никогда не смогла стать одной из целомудренных дев в монастыре. Во мне было столько любви, столько огня… А я все это таила в себе, сдерживалась, и люди говорили, что взгляд у меня холодный. И все же я на что-то надеялась. Нелады Эдгара с женой? Да, о да! Как бы я хотела, чтобы однажды он разочаровался в ней, стал вспоминать меня, пришел…
Ночью я опять проснулась в поту, всхлипывая и извиваясь. Старалась вспомнить свой сон до мельчайших подробностей. Ведь это все, что мне осталось.
Днем на меня снова наваливались хлопоты. В Тауэр-Вейк было много беженцев, приходилось постоянно за всем следить, учитывать каждую выдаваемую порцию муки, каждый кусок съестного. Волнения в Норфолке продолжались, хотя уже наступила зима. Мы даже не заметили ее прихода, так как она была теплой, сырой, почти не отличимой от осени. Только начало предрождественского поста указывало на смену времен года.
Рыцарь Ральф де Брийар постепенно шел на поправку. Но по-прежнему оставался замкнутым, ни с кем не хотел общаться. Однако я замечала, что его интересует происходящее в графстве и он внимательно прислушивается к разговорам. Порой на его красивом лице появлялось некое смятение. Особенно когда обсуждали, сколько усилий прилагает граф, чтобы прекратились беспорядки, и как все оказывается тщетно.
А вот дедушка Торкиль сдавал прямо на глазах. Не столь и опасная рана у него на голове никак не заживала, да и стар он был очень, слабел. Ко времени поста он вообще впал в беспамятство. Конечно, ему было уже за восемьдесят, и я не знала ни одного человека столь преклонного возраста. Он сражался еще при Гастингсе и был одним из самых почитаемых людей в Дэнло.
И вот старый Торкиль из Ньюторпа тихо скончался туманным утром в середине декабря. Элдра сидела с ним до последнего. Когда же мы стали готовить тело к погребению, она отозвала меня, чтобы поговорить.
Я давно заметила, что ей надо выговориться. Что-то бродило в ее душе, гнездилось, как темный нарыв. Конечно, пережить такое надругательство… Но именно в таком состоянии страждущий более всего нуждается в добром участии и словах утешения.
Мы уединились в моей опочивальне.
— После Торкиля в роду остался только Альрик, — сказала наконец Элдра. — Альрик и я. Но я долгое время считалась бесплодной и очень переживала от этого. И вот теперь поняла, что беременна.
Я радостно сжала ее руки, но моя улыбка погасла, едва я увидела ее взгляд — темный, полный желчи.
— Мне неведомо, кто отец ребенка — Альрик ли, муж мой, или кто-то из негодяев, насиловавших меня.
Я собралась с духом. Сейчас либо я успокою ее, либо она окажется в пучине полной безысходности. И я довольно жестко сказала, что у нее всегда остается надежда, что ребенок — плод ее любви, и она должна любить и оберегать его. Ибо теперь род Торкиля из Ньюторпа не прервется. Не позволила ей возразить ни слова, даже накричала. И похоже, мне все же удалось на нее воздействовать.
— Альрик никогда не должен узнать о твоих сомнениях. Бог дал тебе счастье материнства, вот и прими это, как дар Его. И не разрушай то счастье, какое познала в браке с супругом.
На последних словах мой голос вдруг сорвался. И как-то само собой вышло, что уже не я увещевала Элдру, а она меня. Ведь все-таки мы были подругами.
Похоронить тана Торкиля было решено у церкви Святого Дунстана. И когда мы двигались к церкви — впереди несли гроб с покойником, следом шли в трауре Элдра, я, мои люди и еще отряд вооруженных стражников, — получилось, что у Торкиля внушительный эскорт в его последнем пути. Но оказалось, что кто-то успел упредить саксов о похоронах у Святого Дунстана, и к церкви в фэнах съехалось немало окрестных танов. Прибыл и внук покойного, Альрик (Элдра так и кинулась к нему); был и тучный Бранд, и Хорса, — конечно же, Хорса, ведь уже было известно, что именно он стоял во главе мятежных саксов. Завидев меня, Хорса презрительно скривился, но хоть не выказывал прилюдно непочтения.