Влияние, пусть и не такое важное, на парижскую жизнь Беллы также оказала дружба с Этьеном, одним из слуг. Он был не слишком хорошим слугой, но немного знал английский и радовался возможности поболтать с Беллой, попутно обучая ее французскому. Этот страстный бонапартист заразил Беллу идеей, что Наполеон не побежден, а всего лишь предан своими генералами. Он также научил ее новой песне.
— Что это ты поешь? — однажды спросила Демельза.
— «Марсельезу», мама. Aux armes, citoyens! Formez vos bataillons! [10] Ну разве эта мелодия не прекрасна?
Росс не имел ничего против революционных песен, но, в отличие от Демельзы, видел дружбу своей дочери с Кристофером Хавергалом вовсе не в таком радужном свете. Хавергал — офицер и матерый вояка, пусть еще и довольно юный. Белла недавно была ребенком, но теперь уже не ребенок. По крайней мере, не выглядит как ребенок. Восторженное внимание Хавергала неожиданно сделало ее намного красивее. Небольшие прыщики на щеках исчезли как по волшебству. Волосы, казалось, стали более пышными. Ее глаза, и без того сияющие, теперь горели каким-то глубинным огнем. Разумеется, в ее возрасте это ничего не значит. А известен ли вообще Хавергалу ее возраст?
Что до возраста, Росс нередко поглядывал на свою жену, размышляя, знали ли суетящиеся вокруг нее мужчины, сколько ей на самом деле лет. Их с Беллой ситуации прямо противоположны. Если Белла иногда выглядела едва ли не на десять лет старше, то Демельза — на десять лет моложе. Росс задумывался, кого же он породил, кого же воспитал и на ком женился. Несмотря на языковой барьер, Демельза наслаждалась поездкой.
Домохозяйка из Корнуолла на протяжении последних десяти лет (если не считать небольшого выхода в свет в Бовуде), она прекрасно вжилась в роль жены капитана Полдарка и хозяйки Нампары, не слишком заботясь о своей внешности, пока та устраивала ее любимого мужа. Такова жизнь, так она и текла. Демельза стала женой одного из самых выдающихся людей Корнуолла, которого горячо любила, а он любил ее не менее преданно; матерью пятерых детей, четверо из которых живы. Она волновалась, заботилась о них, любила их и мужа. Мать и жена в счастливой семье. Чего еще желать?
Уж точно не внезапно оказаться в этой странной столице без какого-либо знания заморского языка, на котором здесь говорят. Не понимая ни слова, выхватывая отдельные фразы то здесь, то там, обходясь предложениями на плохом английском, с которым были знакомы ее друзья, гости и соседи. Но внезапно, без малейшего на то намерения обнаружив себя в центре внимания стольких мужчин, она почувствовала, что у нее захватывает дух.
Может, таковы все иностранцы. Может, таково здешнее общество, где процветают симпатии и антипатии, но ее поразило — и, Бог свидетель, нельзя сказать, чтобы неприятно поразило — такое количество откровенных ухаживаний. Разумеется, у нее даже мысли не возникало изменить Россу; но все это не могло не вдохновлять, не отвлекать, не вызывать смех, а порой не волновать и возбуждать.
Возник слух, что на самом деле она знает французский куда лучше, чем притворяется. А ее попытки объясниться на ломаном языке воспринимались как заговор с целью посмеяться над французами и их языком. Ее честные ответы на утонченные комплименты признавались остроумными. Ее общества искали и женщины — женщины куда более зрелого возраста, уверенные, что они все еще в самом расцвете лет.
Ей пришлось пройтись по магазинам — покупок, сделанных для Бовуда, оказалось недостаточно — и Жоди де ла Блаш поехала с ней как переводчик и консультант. Не только отвезла ее в подходящие магазины, но и настояла, чтобы товар продали по приемлемой цене, и делала такие замечания насчет некоторых прекрасных тканей или туалетов, что Демельза оскорбилась бы, будь она модисткой. Но как только они все купили, оплатили и поехали домой, Демельзу переполнило восхищение. Жоди оказалась очень женственной, но во французском духе, Демельза никогда не встречала никого подобного.
С молчаливого согласия Росса они купили два новых платья, одно для вечера, другое дневное. Дневное платье было из нефритово-зеленой кисеи с подкладкой из серого марокканского шелка, а вечернее — из богатого сливово-фиолетового бархата с открытыми плечами и широким шарфом из серебристого тюля. К нему полагались чрезвычайно модные сандалии, а также чулки, веера и ридикюли. Демельзе становилось смертельно страшно от мысли, сколько все это стоит, но в то же время смертельно хотелось все это надеть. Как и все остальные мужчины, Росс одобрил результат. Но в отличие от остальных мужчин, он мог доказать свое одобрение, когда они возвращались домой вечером, а чаще всего — уже под утро. И хотя прошло много лет с тех пор, как он влюбился в жену, теперь он словно влюбился заново.
Он даже, вот уж чудо из чудес, разрешил заказать новый костюм для себя самого у Стауба с улицы Ришелье, поскольку его вечерний наряд безнадежно устарел. Бриджи и чулки вообще больше не надевали, за исключением королевских приемов. Молодые люди, как правило, носили яркие сюртуки, вышитые жилеты, узкие панталоны с пуговицами на щиколотках и туфли на низком каблуке.
Жоди попыталась убедить Демельзу сделать прическу à la Titus, то есть коротко постричься и завить волосы: носить новые шляпки станет гораздо легче, да и вообще это последний писк моды. Но Демельза лишь согласилась постричься чуть покороче. Ей не хотелось терять так много волос, часть самой себе, и было страшно показаться на глаза Россу. Но когда он ее увидел, то согласился с таким компромиссом и одобрил прическу.
Иногда она смотрела, как Жоди красится. Жоди наносила румяна на уши, виски и под брови. Это казалось удивительным. Демельза не позволила Жоди прикасаться к собственному лицу, но, оставшись в одиночестве, немного поэкспериментировала, и результат оказался интересным.
Конечно, ее многое удивляло в этом странном городе. Все плюются, причем и женщины, и мужчины — и в церквях, и в магазинах — растирая плевки подошвой. На улицах нет тротуаров для пешеходов, а потому стоит быть начеку, ведь в любой момент из открытого окна могут вылиться помои. Простолюдины носят деревянные башмаки, что делает шумные улицы еще более шумными. Воздух гораздо чище, чем в Лондоне, но мусора здесь даже больше. Еда странная, зачастую низкого качества, но с богатыми ароматами.
Она смущалась, когда за ними, как за англичанами, неслась толпа приплясывающих и смеющихся уличных мальчишек. Впрочем, многие взрослые вели себя не лучше, вставляя громкие и нелестные замечания об их шляпах или нарядах. С другой стороны, на улицах крайне редко попадались пьяные, а с лошадьми всегда хорошо обращались. Да и люди, если не считать тех, кто стремился их оскорбить, были очень вежливы. Беллу развеселило, когда она увидела, как арестовывают мужчину, помочившегося на стену.
Все шло прекрасно.
Или почти прекрасно. Не считая настойчивости Жана-Ламбера Тальена, вовсе не желающего уступать более молодым и красивым людям и замечать отвращение, которое испытывает к нему Демельза. Не желая портить отношения, Демельза пыталась скрыть свою неприязнь. Менее толстокожий мужчина давно бы отступил. Именно с ним оказалась связана первая неприятная сцена за время их пребывания.
Росс, державшийся еще менее терпимо по отношению к людям, которых недолюбливал, сохранял верность собственной стратегии — выслушивать всех и в общих чертах соглашаться с каждым. Так что к месье Тальену он относился снисходительно и с прохладной вежливостью, которую тот ошибочно мог принять за дружбу. Хотя едва ли он вообще думал о чувствах Росса, потому что был уверен — любую женщину, долго состоящую в браке, перестает заботить собственный муж. А эта бесхитростная англичанка с красивым лицом и очаровательными манерами просто не может не влюбиться в него, совершившего столько приятных завоеваний в прошлом.
Напряжение достигло апогея, когда Росс вернулся из Компьена, где остановился на ночь во дворце как гость месье Вандома, приятеля де ла Блашей. Перед его возвращением Тальен пришел к ним в квартиру. Демельза была одна, если не считать двух слуг: миссис Кемп с Изабеллой-Роуз и маленьким Генри ушли.
В полдень Росс, весь в пыли и уставший из-за раннего подъема, отдал лошадь конюху. Месье Тальен и леди Полдарк пили кофе. Леди Полдарк сидела на самом краешке кресла, готовясь отразить наступление француза.
— О, сэр Росс, не так ли, — произнес Тальен, ставя чашку и вставая. — Я пришел, чтобы пригласить вас двоих на прием, который устраиваю вместе с герцогом Отрантским в доме нашего хорошего друга, мадам де Брюн, она и станет хозяйкой вечера. Будет ужин и немного карт. Очень великосветский вечер.