И потому вечер пятнадцатого числа они провели вдвоем в ресторанчике, где отмечали день рождения Кьюби. Они дошли туда от своей квартиры пешком. В этот теплый вечер по улицам Брюсселя гуляло много людей. Несомненно, у особняка герцогини Ричмондской собралась большая толпа, чтобы посмотреть на прибытие гостей.
Были на улице и солдаты: туда-сюда цокала кавалерия, маршировали взводы пехоты. По большей части они отправлялись на юг.
Они заказали отличные блюда, в основном те же, что и в марте, поболтали о том, о сем, с теплотой глядя друг на друга и иногда касаясь руками.
— Теперь ты уверен больше, чем во вторник?
— Насчет чего?
— Насчет Бонапарта.
— О да. Он перешел границу вчера ночью или рано утром. Уже была пара стычек.
— Далеко отсюда?
— Миль двадцать.
— Двадцать миль!
— Ох, не беспокойся, их отбросили. Это сделали не наши ребята, вроде бы брауншвейгцы или голландцы. Но французы отступили. Похоже, они проверяют наши позиции в разных местах, прежде чем предпримут что-либо серьезное.
— Джереми, мне что-то страшно.
— Прошу тебя, не бойся! Иногда бывает много шума и дыма, но никаких серьезных ранений. Ты же знаешь, вчера я муштровал своих ребят. Я — и муштровал! Но старые армейские ружья уж больно громоздкие. Они производят страшный грохот и много дыма, но чудовищно неточные. Обычно солдат стреляет слишком высоко, иначе его оглушит, к тому же отворачивается, и пуля уходит куда-то в воздух. Но если отругать солдата, он слишком сильно опустит дуло, и пуля выкатится еще до выстрела!
— Это меня не особо утешает, — сказала Кьюби.
— Тогда выпей чуть больше вина и расскажи о себе. Наш ребенок жив и толкается?
— Только начинает. Не будь слишком нетерпелив, мой мальчик. Время придет только в декабре.
— И кого ты хочешь?
— В смысле, мальчика или девочку? Мне всё равно. Возможно, мальчика. А ты?
— Лучше девочку.
Они засмеялись.
— К Рождеству, — сказал Джереми. — Вот думаю, как ее назвать? Или его. Ноэль? И где к тому времени мы будем жить?
— Не в Брюсселе!
— Да. Недавно я думал, что война затянется, как предыдущая. Но сейчас мне кажется, что всё решится одним ударом, всего за месяц! Я не сделаю карьеру в армии, как мой кузен. И всё же немного странно...
— Что?
— Говорят, Джеффри Чарльз в детстве был неженкой и избалованным ребенком. Я сильно удивился, когда он так прикипел к армии. Что до меня, то хотя обстоятельства были совсем другие, но меня тоже воспитывали мягко, я и в мыслях не держал вступить в армию, но вот я здесь, и признаюсь, мне это нравится куда больше, чем я ожидал!
В этот вечер Кьюби была в бледно-лиловом шелковом платье, собранном на талии серебряным шнуром. Джереми попросил ее надеть именно это платье, потому что оно напоминало то, которое она носила в их первую встречу, когда спасла его от таможенников.
— Разумеется, после окончания войны меня уже не будут повышать так быстро, — добавил он. — Я поражен, что получил звание, не покупая его и не имея никаких влиятельных знакомых! Все это лишь благодаря редкостному смятению после побега Бонапарта и гибели офицеров, способных командовать вновь сформированными ротами и полками.
— Надо понимать, ты не желаешь признавать, что это хоть в малейшей степени заслуга твоих талантов. Ну прекрати, подобная скромность просто смешна.
Джереми посмотрел на Кьюби, заглянув в блестящие карие глаза под черными бровями. Она слегка выпятила губы, чей вкус он так хорошо знал, темно-розовые на коже цвета меда.
— Джереми, я никогда тебя не спрашивала. Ты вступил в армию из-за меня?
Он отвел взгляд.
— Очень тяжело разобраться в моих тогдашних чувствах.
Кьюби подождала, не скажет ли он чего еще, а потом добавила:
— Думаю, твоя сестра меня в этом винит.
— Кто, Клоуэнс? Когда ты с ней виделась?
— Изабелла-Роуз как-то обмолвилась. Но на приеме у Джеффри Чарльза Клоуэнс вела себя недружелюбно. Может, она просто винит меня в том, что я причинила тебе страдания.
— И она права. — Джереми похлопал ее по руке, а потом погладил щеку. — Но мы это изменим. Ей просто нужно с тобой встретиться и узнать тебя получше. Вспомни мою матушку.
— Твоя матушка — мудрейшая женщина. И добрейшая. Я знала, что мы поймем друг друга, как только увидела ее на том приеме. Клоуэнс больше похожа на твоего отца, ее труднее смягчить.
— Я вовсе не считаю отца таким твердокаменным! Когда ты узнаешь его получше, ты тоже это поймешь. Но кстати, о твердокаменных. Как насчет твоего брата и матушки? Как думаешь, нас когда-нибудь примут в Каэрхейсе?
— Разумеется! Ни секунды не сомневаюсь. Знаешь, если забыть об их гордыне, то они милейшие люди! Но скажу тебе кое-что еще. Даже если бы представилась такая возможность, мне не хотелось бы жить в Каэрхейсе. После замужества тот образ жизни кажется совершенно для меня неподходящим. Там было много хорошего, множество приятных моментов, но слишком много ограничений и ограниченности и в мыслях, и в поведении, я не хочу к этому возвращаться. Только в декабре я стала свободной!
— Связанной со мной, — сказал Джереми.
— Связанной с тобой! Где мы будем жить? Мне бы хотелось поселиться в Корнуолле.
— Да. Что бы ни говорил Голдсуорти Герни, я уверен, что и в Корнуолле у меня будет достаточно возможностей.
— Пар? Самоходный экипаж?
— Что ж, для начала я надеюсь, что буду зарабатывать на жизнь доходами с Уил-Лежер, а может быть, попробую что-нибудь новое на Уил-Грейс. Я подумывал о небольшом доме, принадлежащем отцу, его называют сторожкой. Там жил Дуайт Энис, когда только приехал. Потом дом пустовал несколько лет и пришел в негодность. Там собирались поселиться Стивен Каррингтон и Клоуэнс, и Стивен потратил немало времени и кое-какие деньги, чтобы привести его в порядок. Потом они разорвали помолвку, а когда у них все наладилось, поженились и уехали в Пенрин, так что в доме так никто и не поселился. Мы могли бы там пожить некоторое время.
— Было бы чудесно. Что такое?
— Что? — его лицо прояснилось. — Ничего, любимая. Просто мысль промелькнула.
Кьюби ждала объяснений, но их не последовало. Да и как Джереми мог бы объяснить, ведь он вспомнил о том, что в сторожке они хранили награбленное, пока не перенесли все в пещеру на Лестнице Келлоу.
— И у нас должна быть лодка, — сказал Джереми, сделав над собой усилие. — Ты любишь рыбалку?
— Никогда не пробовала, но я люблю рыбу.
— Любишь есть? Или ты против того, чтобы её ловить?
— Нет, я не такая уж неженка.
Он улыбнулся.
— Временами мне кажется, что мужчины даже более чувствительны в этом, чем женщины. Я, кстати, никогда особо не любил охоту. Мне совершенно не жаль лис, да и кто бы стал их жалеть, увидев, что они творят в курятнике — растерзанные куры, убитые даже не для еды, а для удовольствия. Но всё же в конце облавы я не могу заставить себя радоваться, глядя как её рвут на части двадцать собак. А Клоуэнс очень любит охоту, и думаю, что Изабелла-Роуз тоже полюбит, когда ей разрешат охотиться.
— Клеменс любит охоту, как и я, — сказала Кьюби, — а никто не любит животных так сильно, как Клеменс.
— С тех пор, как я поступил на службу в армию, — сказал Джереми, — я всё меньше уверен в том, что лошадей стоит использовать в бою. Я видел всего трёх убитых лошадей, но мне и этого хватило. И впрямь, желание освободить их от тягот военной службы стало второй причиной, по которой мне хочется создать самоходный экипаж. Даже после трех лет службы в почтовых перевозках лошадь годится только для живодёрни. — Он глотнул вина и посмотрел на его цвет в пламени свечи. — И всё же иногда меня гложет одна мысль...
— Какая?
— Если самоходные экипажи распространятся, мы, возможно, вообще лишимся лошадей. Худшая участь и для них, и для нас. — Он достал часы. — Может, пойдём домой?
— Как хочешь. А разве ещё не слишком рано?
Джереми взял её за мизинец.
— Я думаю, если ты согласна, то уже не слишком рано.
Они молча лежали в постели, дневной свет на высоком июньском небе почти потух, и тут кто-то постучал в дверь. Джереми зажёг свечу, набросил халат и пошёл к двери.