Оба — и Рэндольф, и Джаспер — были в бешенстве. Они злились не только на Риса, но и друг на друга. Джослин и Ронуэн благоразумно помалкивали, не задавая лишних вопросов.

— Сражаться должен я!

Рэндольф метал громы и молнии.

— Но ведь он вызвал на бой не тебя, а меня! — возразил Джаспер.

— Да, но не забудь — речь идет о моей дочери и о моем замке, который он захватил.

Джослин потихоньку увела Гэвина в дом, так как хотела его подробно обо всем, расспросить.

— Как Изольда? Ты видел ее?

— Да, как и все. Она помахала нам рукой и сказала, что с ней все в порядке.

Стоявшая рядом Ронуэн одобрительно закивала:

— Я же говорила, он не обидит ее.

Джослин вопросительно изогнула бровь:

— Так что же тогда произошло?

Гэвин рассказал о том, как Рис бросил вызов им всем, но первым, кого он вызвал на бой, был Джаспер. Когда он ушел, Джослин и Ронуэн остались наедине.

— Они не должны сражаться ни в коем случае.

— Но как мы сможем им помешать? — удивилась Ронуэн. — Как только мужчины хватаются за оружие, у них пропадает всякое желание о чем-либо договариваться.

— Все зависит от нас с тобой и от Изольды. Только мы сможем установить здесь мир. Иначе те, кого мы так любим, погибнут.

Наступила тишина. Ронуэн первая прервала тягостное молчание:

— Ты думаешь, что он соблазнил ее?

— Да, я почти уверена. Но у меня закрадывается мысль — не сделала ли это она сама? Может, ей удалось разбить его каменное сердце?

— Но как нам узнать обо всем?

Джослин взглянула на двор, где ее муж по-прежнему спорил с Джаспером.

«Рэнд не молод, — подумала она, — ему будет нелегко сразиться с молодым, полным сил противником. Да и Джаспер уже не тот, что раньше».

— Да, мы ничего не знаем. И остается только одно. Надо выиграть время. — Она решительно тряхнула головой. — Надо во что бы то ни стало помешать завтрашнему поединку, хотя бы перенести его на более поздний срок. А затем довериться Изольде, думаю, она — наша верная союзница.

Запертая в башне, Изольда ходила взад и вперед по комнате. Четыре шага в одну сторону, четыре — в обратную. Сегодня не было так холодно, как в прошлые дни. Небо нахмурилось, но вместо снега пошел дождь, превращая все вокруг в сплошную непролазную грязь. На душе у нее было мрачно и скверно.

Завтра произойдет поединок, и один из тех, кого она любила, должен был погибнуть. Ей было невыносимо тяжело.

Внезапно она упала на колени и взмолилась:

— Господи, Дева Мария, милостивый Иисусе, помогите. Пусть я согрешила, но не наказывайте меня. Пусть завтра никто не умрет. Пощадите их, помилуйте их всех…

Девушка опустила голову на руки и застыла. Она хотела получить какой-то знак свыше, что ее горячая мольба услышана, и терпеливо ждала. Неужели Господь не внемлет ее мольбам?

Но никакого знака, который она могла бы истолковать как указание свыше, не последовало. Впрочем, разве вправе она требовать от Бога сиюминутного ответа на ее просьбу? Надо набраться терпения. И она ждала, но все было напрасно.

Когда она встала с колен, то по-прежнему не знала, как ей быть. Впрочем, одно осознавала ясно и четко — она была не в силах ненавидеть Риса. Даже если бы он убил, на поединке ее родных — она страдала бы всю жизнь, но самого Риса не могла за это винить. Ее охватила безумная надежда: может быть, вопреки всему ничего не случится?

Она беспокойно металась по комнате, подергала дверь, ведущую вниз, но она была заперта. Она прошла к другому выходу, ведущему на стену замка. Эта дверь не была закрыта, она выглянула наружу, но там шел холодный дождь со снегом, и она поспешила укрыться в башне. От нечего делать Изольда взяла в руки угольный карандаш и нерешительно взглянула на чистую поверхность стены.

Она вспомнила, как был нежен с ней Рис. Тот ночной образ никак не совмещался в ее сознании с тем Рисом, который поклялся убить всех ее близких. Она провела углем легкую линию на стене, затем еще одну. Сперва возник нос с горбинкой, потом овал упрямого подбородка. Мурашки пробежали по ее коже. Что она делает? Неужели она хочет нарисовать его облик на стенах Роузклиффа?

Однако Изольда продолжала рисовать. Легкие, взметнувшиеся вверх брови — он улыбался. Она поежилась и приступила к другому наброску. Теперь он хмурился, из-под грозно сдвинутых бровей злобно сверкали глаза. Ее рука все быстрее и быстрее водила углем по стене. Выражение лица Риса становилось все отчетливее. От резкого движения уголь сломался и рассыпался на мелкие кусочки.

— Но почему? — закричала Изольда, возмущенная несправедливостью жизни, и набросилась на рисунок, вытирая его ладонями, размазывая нанесенные углем линии и штрихи по стене. — Почему? Почему?

— Изольда, — раздался за ее спиной тихий голос.

Она вздрогнула и оглянулась. На пороге стоял Рис. Его появление стало для нее настоящим шоком. Она не слышала, как он вошел. Видимо, он услышал шум, и теперь стоял, удивленно рассматривая два столь разных наброска. Вернее, то немногое, что от них осталось.

— Что тебе здесь нужно?

Задав вопрос, она тут же отвернулась.

Мягкая трогательная улыбка скользнула по его губам. От ее вида слезы выступили на глазах Изольды.

Он ответил не сразу, а сначала внимательно рассмотрел ее наброски.

— Похоже, что это я?

— Да, иногда ты бываешь таким. Добрым. Внимательным.

— И на другом рисунке тоже я?

Изольда молча кивнула.

— Только здесь я совсем другой. Злой и мрачный. Наверное, я выглядел таким, когда там, наверху, клялся убить твоих родных?

— Если ты пришел сюда, чтобы напомнить мне об этом, тогда тебе лучше всего уйти.

Но он не торопился.

— Я не похож ни на того ни на другого, Изольда. Скорее всего это две мои разные половины. Неужели ты не понимаешь? Я ни добр, ни зол, как и всякий человек.

— Я знаю.

Он развел руками:

— Так почему ты не нарисуешь меня таким, каков я есть на самом деле?

Да, это была интересная и вместе с тем трудная задача. Он уселся на стул возле окна, сквозь которое пробивался тусклый зимний свет. Мерцающий отблеск свечи на подоконнике лишь подчеркивал его мужественность. Он был красив, против этого трудно было возразить, и она стремилась отобразить его внешность как можно полнее и выразительнее.

Вздохнув, она решилась и достала драгоценный кусок пергамента, давно хранимый для особенного случая. Видимо, теперь он настал. Она напишет его портрет. Кто знает, что произойдет завтра? Возможно, это все, что останется у нее после его гибели. Но она поспешно отогнала эти мрачные мысли.

Изольда уселась на кровать и принялась за работу.

— Повернись лицом чуть-чуть к свету.

— Хорошо.

Оказалось, изобразить его вовсе не так уж трудно, как ей казалось вначале. Он смотрел в сторону, и его черные горящие глаза не тревожили ее.

Она делала набросок неторопливо и старательно, макая гусиное перо в чернила и выводя тонкие четкие линии. Изольда стремилась как можно лучше нарисовать Риса — что бы ни случилось завтра, пусть у нее останется на память его образ.

Нет, она не пыталась выставить его целиком в темном свете, в его душе был не только мрак. Как она недавно открыла, там присутствовали еще и свет, и доброта. Изольда старалась передать все его качества, ничего не упуская из виду. Наконец она вздохнула, положила пергамент на кровать, а перо сунула в баночку — труд был завершен.

— Ты не покажешь, как я получился?

— Ты хорошо позируешь, не вертишься, — похвалила она его, протягивая пергамент. — Моя сестра Гвен не может долго усидеть спокойно на месте.

Изольда запнулась. Не стоило упоминать о ее родных. Тень пробежала по лицу Риса, он нахмурился и встал.

— Отличный портрет. Я же говорил, у тебя настоящий талант. — Он немного помолчал. — Скоро ужин. Можешь спуститься в главный зал.

Она тоже встала:

— Ты мне приказываешь, или я могу вести себя так, как мне хочется?

— Поступай как знаешь.

Он вышел, но его слова эхом отозвались в ее сердце. «Поступай как знаешь». Смех и слезы душили ее. Он не оставил ей выбора. Разве она собиралась полюбить его? Разве она в состоянии уйти от него? Видимо, Господь все решил за нее.