Гедеон медленным шагом приближался к хижинам. Недалеко от стоянки вдоль берега виднелись лодки, прибитые приливом. В сумерках линия берега стала едва различимой. Гедеон, когда проходил мимо места, где должен быть приготовлен и покрыт непромокаемым холстом сигнальный огонь, поклялся, что кому-то оторвет голову за то, что огонь не горит. С наступлением темноты он должен освещать берег, где бы ни находились лодки.
Голоса мужчин, спешивших к вельботам, остались позади. Прю почувствовала толчок, когда Гедеон, согнувшись, вошел в одну из хижин, и открыла глаза. Там стояла почти непроглядная темь. Он положил ее на матрас, и в этот момент Крау загородил слабый свет, падавший в дверной проем.
— Бренди, кэп, — проговорил он со своим странным акцентом. — Я останусь. Это есть моя хижина.
— Ты уйдешь. Мне наплевать, даже если это райский дворец.
Прю на мгновение закрыла глаза, потом снова открыла. От масляной лампы, стоявшей у двери, шел тусклый свет. Крау ушел. Гедеон стоял на коленях, нагнувшись над ней.
Больше всего ей хотелось закрыть глаза и проспать все лето, но она заставила себя подняться на локтях. Гедеон, поддерживая ее рукой за плечи, поднес к ее губам высокую кружку.
— Теперь лучше… все в порядке. Сделай пару глотков, а потом мы освободим тебя от мокрой одежды.
Собрав последние остатки сил, Прю оттолкнула его руку и села. Для того чтобы взбодриться, она сделала большой глоток, задохнулась и отвела кружку в сторону.
— Б-б-благодарю вас. Я останусь в чем есть. — Ей надо выпроводить его из хижины, прежде чем он откроет ее секрет. Непременно выпроводить.
— Не дури. — Он снова придвинул к ее губам кружку и обвел глазами помещение в поисках непромокаемого вещевого мешка с ее именем, написанным дегтем.
Бренди придаст ей отваги, которая так же необходима, как и тепло. Прю сделала еще один большой глоток и почувствовала, как алкоголь на пути к желудку все воспламенил в ней.
— Если вы не возражаете, я только накроюсь еще одним одеялом и буду спать в чем есть, — проговорила она, когда дыхание снова вернулось к ней.
— Проклятие, дурачок, я же хочу помочь тебе!
— Да, сэр, но я с-с-совсем не з-з-замерз. Честно, сэр. Бренди оч-чень помогло.
Поднявшись с колен, Гедеон, как башня, возвышался над ней. Кулаки свисали по бокам. Прю ждала, что сейчас он набросится на нее за то, что она подвергла опасности всю команду и не сумела выполнить свои обязанности. Выволочки не миновать. Она примет его брань, как мужчина. Но хорошо бы он подождал хотя бы до утра.
Или еще лучше до следующего июля. Он сделал шаг и снял с крючка ее вещевой мешок. Тусклый свет лампы упал на его лицо, исказив черты и сделав их странными и угрожающими. Прю спряталась под одеяло, желая, чтобы он как можно скорее ушел, а она бы переоделась в сухое, и в то же время мечтая, чтобы он остался.
Она хотела, чтобы он обнял ее, принял такой, какой она была, чтобы любил слепо, безоглядно, не замечая грубой кожи, изуродованных волос и не подобающего леди поведения.
Она сделала еще один большой глоток бренди, наслаждаясь расходившимся по телу теплом и не заботясь о том, что у нее начинает кружиться голова. Все-таки это не качка в открытой лодке.
— Вот сухая рубашка и штаны. Изволишь одеться сам или мне играть роль горничной леди?
Прю почувствовала, что с трудом может сфокусировать глаза.
— Горничной? Забавно, Гедеон.
Прю улыбнулась и тут же нахмурилась. Нельзя терять голову, иначе… иначе… Была какая-то очень важная причина, только она совсем не может ее вспомнить.
— Спа-а-ать, только спа-а-ать, — со вздохом прошептала Прю. Горло больше не болело, и… ничего не болело. Она чувствовала себя замечательно, свободной, как птица.
— Ты пьян.
Глаза открылись и сверкнули, она состроила ему гримасу и первый раз заметила, что он так же промок, как и она. Промокнуть — это не страшно, если тело чувствует тепло, покой и солнце и его тихо покачивает и…
— Бедный Гедеон, — пробормотала она. Гедеон бросил ей полотенце, лицо темное, как грозовое облако.
— Хотя бы вытри волосы, пока совсем не спасовал!
— Спасовал? Passement, passe-parole, passe-pied… — пропела она без всякой мелодии.
Его губы растянулись в улыбке, но в ней было мало юмора.
— Позумент, пароль, танец. Очень мило. Французские слова в устах нахального маленького воришки звучат просто восхитительно. Несомненно, за это нужно благодарить мой хороший французский бренди.
Широко расставив ноги, он по-прежнему возвышался над ней. Мокрая рубашка так плотно прилипла к телу, что волосы на груди просвечивали сквозь нее. И его брюки прилипли, словно вторая кожа, к коленям, ляжкам и его… его…
Она с трудом сглотнула, чувствуя, как опять дерет горло.
— Благодарить Клода Дела… Дара… Дералуша, — пролепетала она, и глаза снова закрылись.
— Еще одна из твоих жертв?
Но она уже не могла ответить. Ресницы веером лежали на неестественно бледных щеках, а Прю, прижавшись к маленькой кучке одежды, которую он бросил ей, тихо похрапывала.
— Боже, помоги мне, — прошептал Гедеон и, сделав медленный долгий вдох, снова опустился на колени и переложил ее голову на матрас. Потом начал расстегивать мокрую, холодную рубашку.
Стягивающая повязка. Он мог бы и догадаться, что она что-то делает, чтобы спрятать свои маленькие крепкие груди. Стараясь оставаться равнодушным, Гедеон принялся, разматывать широкую льняную ленту. При этом ему одной рукой пришлось приподнять и поддерживать ее, а другой — освобождать от повязки.
Утомительное занятие. К тому времени, когда он кончил, его трясло и он непрерывно ругался. Свет от лампы бросал дьявольски обманчивые тени, выделяя затвердевшие пики сосков.
Ему удалось всунуть ее руки в рукава сухой рубашки, и он поморщился, когда грубая, жесткая ткань коснулась нежной, атласной кожи. Ни одна женщина, даже такая, как Хэскелл, не должна носить уродливые вещи.
Не в силах удержаться, Гедеон позволил себе остановить взгляд на ее округлых плечах — очень женственных. На точеных руках, удивительно крепких для такого маленького существа. На ее грудях. Маленьких, но полных и сладких, как спелый испанский апельсин. Они словно ждали его прикосновения. Он жаждал обнять их ладонями, баюкать их, смотреть на светло-голубые тени на их вершине.
И ее соски…
С трудом сглотнув, он заставил себя отвести взгляд и принялся поспешно застегивать рубашку. Но сознание его не могло так легко отвлечься от этой картины. Он увидел себя, стоявшего на коленях, склонившего голову к нежной груди. Сейчас у ее сосков должен быть привкус соли…
Тогда почему же он все время думает о сирени?
Застегнув грубую мужскую рубашку до самого подбородка, Гедеон принудил себя закончить работу, за которую взялся. Вряд ли существовала другая такая дьявольски неприятная обязанность, как стягивать штаны со спящего тела.
Он расстегнул ширинку, пропустил руку под мягкие округлые ягодицы и, слегка приподняв девушку, начал стягивать окаменевший от соли брезент с бедер. Наклонившись над ней, он возился со штанами, пока его ноздри не наполнились жарким ароматом ее женственности, и плоть его не затвердела, как брошенный гарпун. Проклятия вырывались у него с каждым рывком.
Ей Богу, если бы на ней были еще и башмаки, он бы кончил тем, что разрезал их ножом. Пока он оголял преисполню, пот заливал его с головы до ног. Не поднимаясь с колен, он смахнул волосы со лба и задумался над тем, как бы натянуть на нее сухие штаны. Для человека, который двадцать девять лет одевался сам, без чьей-либо помощи, он оказался удивительно неловким.
Гедеон досуха вытер кожу, надеясь, что это поможет всунуть ее в штаны. Работая, он старался не смотреть на голое тело. И все же было невозможно не заметить стройность и совершенство ее длинных ног, маленькую ямочку пупка, утопавшего в нежной выпуклости живота. Там сбоку он заметил пятнышко, которое ошибочно принял за прилипшую песчинку.
Но это была не песчинка, а крохотная родинка. Если бы он увидел ее на лице, то назвал бы красивой мушкой. Черт подери, такой красивой родинки он не замечал ни у одной из женщин, которых знал. И ни одна из них так не возбуждала его, как родинка на животе Хэскелл.
Он не позволил себе посмотреть на треугольник вьющихся темных волос там, где сходятся ляжки. Потому что поступить так было бы страшнейшей невежливостью по отношению к женщине, находившейся в забытьи. Он не стал возиться с подштанниками, а принялся торопливо всовывать в сухие штанины сначала одну ногу, потом другую. Затем, приподняв ее, натянул штаны на бедра.