Резко повернувшись, Прю схватила муслиновый мешочек и всунула его в руку Энни так, что в воздух взлетело пышное белое облако.
— Если ты не объяснишь, в чем дело, то у тебя появится не один красный прыщик, который придется замазывать! Кто говорит, что говорит и почему из этого следует, что я пострадавшая сторона?
— Прюди! Ты еще не готова? Весь передний двор забит людьми, и дальше до самого конца тропинки толпа. И Гедеон уже протер дырку на ковре в гостиной!
— Мы уже идем! — крикнула Прю брату и, повернувшись к Энни, которая, выставив к зеркалу подбородок, ловким движением прикладывала к прыщику затычку от мешка с рисовой мукой, пригрозила: — Выкладывай, что болтают люди, не то я проговорюсь, что ты подкладываешь шарики из хлопка под груди, чтобы они выглядывали из платья.
Энни, словно защищаясь, прикрыла грудь, выпирающую из рискованного декольте ее платья.
— Я имела в виду только одно. Каждый знает, почему Гедеон женится на тебе. Честно, Прюди. И больше ничего.
— О, и откуда же каждый может это знать? — Глаза Прю опасно сощурились. — Гедеон не такой человек, чтобы говорить о себе. Даже со мной. И вышло так, что я знаю его гораздо лучше, чем ты.
— А тебя не беспокоит, что он никогда по-настоящему не сможет любить другую женщину, потому что он безумно любил свою первую жену и маленького сына? Говорят, он чуть с ума не сошел, когда они умерли. — Если Энни и заметила, как вдруг побледнела Прю, то виду не подала. — Думаю, ты знаешь, как бесился Прайд, когда вы вдвоем вернулись. Ведь тогда он впервые узнал, что весь остров Портсмут говорит о том, будто ты убежала с китобоем, а Прайду пришлось гнаться за тобой, чтобы заставить тебя вернуться. А ты наотрез отказалась. В этом все уверены. Твой брат грозился убить этого китобоя за то, что он погубил тебя. И только по этой причине китобой сейчас здесь. Потому что он хочет сделать из тебя честную женщину.
Прю словно окаменела и не могла выговорить ни слова. А Энни, ранив подругу, осмелела. Оглядев запудренный подбородок, она продолжала:
— И еще говорят… впрочем, это тебе, наверное, известно и без меня. Будто ты убила француза потому, что он заподозрил, что ты носишь ребенка от своего китобоя, и… у-у-у! Прюди, что с тобой?
— Хватит! Не обязательно передавать все злые слухи! Это ложь! До последнего слова ложь!
— Ну, это не моя вина, Прюденс Эндрос, если тебе не нравится услышанное. Ты заставила меня сказать то, о чем говорит вся деревня.
— Какое мне дело до бредней, распускаемых кучкой отвратительных старых сплетников? — взглянула Прю на краснощекую блондинку. — Они ничего не знают о Гедеоне. И очень мало знают обо мне, хотя думают, будто знают все!
— Прюди! Энни! Черт возьми! Спускайтесь немедленно! Считаю до трех и посылаю за вами Лию! — крикнул им снизу Прайд.
Бросив через плечо недовольный взгляд, Энни повернулась и кинулась к лестнице, но резко затормозила, чтобы спуститься более плавным шагом, и протянула белую мягкую руку Прайду, чтобы он поддерживал ее. Что он и сделал, другой рукой поправляя высокий галстук, которым снабдил его Гедеон и который Прайд повязал на собственную лучшую рубашку под сюртук.
Стараясь скрыть смущение и неуверенность, Прю приподняла до лодыжек юбку и пошла навстречу жениху.
Жениху, которому, если можно верить Энни, не впервой жениться. Жениху, который брал ее в жены не потому, что любил, а потому, что погубил ее репутацию, украв и продержав три месяца пленницей.
— У тебя замерзли руки, — несколько минут спустя прошептал ей Гедеон. Они стояли на парадном крыльце, и Прю смотрела на толпу людей, собравшихся здесь, чтобы стать гостями на ее свадьбе.
По местным понятиям — огромная толпа, подумала она, разглядывая их. Явились все до единого. Сети остались невытащенными, лихтеры незагруженными, обед неприготовленным. Прю знала, что сегодня суббота, но без церкви и без священника только считанные семьи отличали этот день от других дней недели.
Они пришли, чтобы посплетничать? Или пришли увидеть, как неправильное становится правильным?
Ее так и подмывало сделать шаг вперед и раз и навсегда все прояснить, сказав им, что не по своей воле убежала она с человеком, за которого выходит замуж. Что она не носит ребенка ни от Гедеона, ни от другого мужчины. Что она выходит замуж по такой любви, о какой большинство из них даже и не помышляет. И что, совершенно определенно, она ни одного человека не убила!
О, и какую же правду ты скажешь им? Что всего лишь пыталась ограбить Гедеона, как до этого грабила многих других? Что он поймал тебя и заставил отработать свои долги?
Что ты вполне уже можешь носить ребенка, потому что месячные не приходят почти шесть недель? Что ты любишь Гедеона больше, чем они любят собственную жизнь, но он женится на тебе только потому, что он слишком благородный человек, чтобы поступить по-другому? И что Гедеон, а не ты, убил француза?
— Ты готова, дорогая?
При звуке низкого голоса Гедеона Прю сделала глубокий вдох и улыбнулась ему, не выдав и капли того смятения, которое мучило ее.
— Я готова, — твердо ответила она.
Они шагнули вперед и теперь стояли на самом краю крыльца, и солнце золотило головы обоих. Кружевная наколка невесты на Прю сидела чуть криво, потому что она схватила и пришпилила ее к голове в самую последнюю минуту перед тем, как спуститься вниз. Коротая вуаль, спускавшаяся с наколки, скрывала бледность, но ничто не могло скрыть дрожи рук, когда Гедеон сжал их в своих ладонях.
Гул ожидания пролетел над толпой. Даже дети, гонявшиеся за козой, запутавшейся в своей привязи, замолчали и повернулись к крыльцу, чтобы ничего не упустить.
И затем громко и ясно загудел голос Гедеона, и у Прю по всему телу забегали мурашки.
— Слушайте меня все! Перед Богом и людьми я хочу взять в жены эту женщину!
Прю перевела дыхание и расслабилась. Теперь все смотрели на нее.
— Перед Богом и людьми, — начала она, и голос ее постепенно набирал силу, — я хочу взять в мужья этого мужчину!
— Так тому и быть! — хором благословила брачующихся толпа. И затем понеслись крики одобрения. Гедеон отогнул вуаль и улыбнулся ей. И глаза у него были чистые и глубокие, как осеннее небо.
— Мадам, дело завершено, — проговорил он, целомудренно поцеловал ее в губы и отступил назад.
— Там много еды и выпивки, всех милости просим к столам! — прокричал Прайд и хлопнул своего нового брата по спине. Энни метнулась вперед, чтобы поцеловать воздух возле щеки Прю и украдкой рассмотреть Гедеона поближе, и только потом заспешила на помощь Лии, вместе с другими женщинами разносившей холодные закуски, на приготовление которых понадобилось три дня.
Прошли часы, прежде чем Прю улучила момент побыть наедине со своим молодым мужем. Казалось, будто Гедеон решил познакомиться с каждым свадебным гостем, начиная от самого старшего и кончая самым молодым. Маленьких мальчиков вроде бы в особенности тянуло к нему. И Прю почувствовала, как глубокая печаль окутала ее, когда она подумала, что он уже любил сына, которого потерял. Мысль о первой жене печалила ее куда меньше.
— Почему притихла моя нежная маленькая жена? — пробормотал ей в ухо Гедеон, беззвучно подошедший сзади. — Придумывает какую-то новую дьявольскую выходку?
Прю обернулась и растаяла от выражения нежности на его лице. Его влечет к ней, она знала, что влечет. И этого вполне достаточно, пока она не сможет подарить ему сына и не научит его снова любить.
— Может быть, я практикуюсь, чтобы стать мягкой и послушной женой, — ответила она.
Он откинул назад голову и расхохотался чуть не до слез.
— В тот день, когда ты станешь мягкой и послушной женщиной, я пойму, что у тебя лихорадка. А сейчас пойдем и выпьем вместе вина прежде чем улизнуть отсюда.
— Мы собираемся куда-то ехать? Проклятие, почему ты не сказал мне? Я бы посмотрела, какие собрать вещи, и позаботилась о бабушке. Куда мы едем? Какие понадобятся платья, попроще или красивые?
— Путь нам предстоит недолгий, — ответил он, все еще смеясь. — Лия сложила в мешок кое-какие твои вещички, и Крау, забравший их, сейчас уже на полпути к «Полли».
Гедеон позволил себе чуть погладить ее по щеке, сделав вид, будто поправляет ее свадебную наколку. Это все, что он мог сделать, чтобы удержаться и не расцеловать ее. Проклятие и еще раз проклятие правилам, которые запрещают мужчине на людях ласкать свою собственную жену! Он бы наплевал на все и положил бы ее прямо здесь под тенью дуба и любил бы ее нежное тело до тех пор, пока у нее не осталось бы дыхания, чтобы спорить. Но таким путем он вряд ли улучшил бы ее репутацию.