— Передохнуть не хочешь?
— Пока нет. А ты?
Они бежали в ярких тренировочных костюмах по аллеям большого больничного парка под удивленными взглядами прогуливающихся и отдыхающих на скамейках больных.
— Я бы дал еще кружочков пять, только на ужин опоздать боюсь. Кушать зверски хочется.
— Ты здорово окреп здесь, Большой Брат.
— Да. Сам чувствую. Закис как-то за последний год. Работа, нервотрепки вечные, о здоровье подумать некогда.
— Теперь будем думать вместе… Значит так — еще два кружка, быстренько под душ, потом ужин, телевизор и в койку.
— А без телевизора прямо в койку нельзя?
— Так ведь рановато будет.
— А я не в смысле поспать.
Таня рассмеялась.
— Посмотрим на твое поведение. Ну, кто быстрей до того столба?
Ужинали они у себя в палате, не выходя в общую столовую — не хотелось ловить на себе завистливые и недобрые взгляды «настоящих» больных.
— Еще два дня осталось, — сказала Таня, обглодав куриную ножку. — Скажи честно, на работу хочется?
— Да ну ее, — пробубнил Павел с набитым ртом. — Сейчас там делать нечего. Половина народу в отпусках, половина — на объектах, в командировках. Старые проекты продолжать некому, новые начинать — тем более. Экспедиция все равно накрылась…
Да, без Павла памирская экспедиция потеряла всякий смысл. Как только институтское руководство узнало о его сердечном приступе, оно немедленно закрыло командировки своим сотрудникам, собиравшимся на Памир. Машину через систему военной связи удалось остановить на полдороге, возле Магнитогорска, и развернуть назад. Коллеги, приходившие навестить Павла с минералкой и апельсинами в портфелях, утешали его тем, что все вполне можно повторить через год, что материала для работы и так хватает за глаза и за уши и выглядит он, тьфу-тьфу, прекрасно. Павел улыбался, благодарил, расспрашивал, как там, в институте, а сам думал: «Поскорее бы они ушли, что ли». Видеть ему хотелось только Таню.
— А я тут кое-что для нас организовала, — говорила между тем Таня. — Ты Дубкевича помнишь?
— Это который в Доме Кино? Помню. Ничего, приятный вроде мужик.
— Так вот, я позвонила ему в Ригу. Он ждет нас через неделю.
— А удобно ли?
— Удобно. В Риге мы будем жить не у него, а в гостинице, у них так принято. Гостиницу он, как ты понимаешь, сделает хорошую. На знакомство с достопримечательностями нам с лихвой хватит двух дней. Потом недельку в Юрмале, на взморье, а когда надоест — переберемся к нему на его хваленый хутор. А уж там будет совсем как доктор прописал — покой, природа, рыбалка, парное молочко и смазливые хуторянки.
— Советуешь от добра добра искать? — Павел погладил Таню по щеке.
— Тебе же рекомендовали перемену обстановки.
— Ха! А ты?
— А я не ревнивая. Может, тоже подыщу себе какого-нибудь пастушка на недельку.
— Я те счас дам пастушка! На недельку вперед! — Павел поднялся и недвусмысленно посмотрел сначала на Таню, потом на широкую больничную кровать.
— Хоть руки помыть можно? — с лукавой покорностью спросила она.
Дубкевич встретил их на вокзале, церемонно поцеловал руку Тане, обменялся с Павлом крепким рукопожатием и тут же повез их в гостиницу «Рига», где он снял для них полулюкс. Маршрут он выбрал не самый близкий, но самый живописный, и по дороге много показывал и рассказывал.
— Вы, пожалуйста, устраивайтесь, отдохните с дороги. Можете пообедать — в гостинице вполне сносный ресторан. Я заеду за вами в половине седьмого. Поедем в наш Домский Собор. Там сегодня неплохой органный вечер. Потом съездим в одно местечко поужинать.
Поблагодарив Дубкевича, они поднялись в свой номер, оказавшийся без преувеличения полу люксом, до люкса не дотянувшим лишь размерами. Таня тут же помчалась в душ, а Павел включил кондиционер, блаженно растянулся на широкой кровати и тут же провалился в царство Морфея. Сюда они ехали, естественно, в двухместном купе, но Павел, вообще плохо спавший в поездах, совсем измучился от бессонницы и духоты и страшно хотел спать…
— Вставай, соня! — Таня трясла его за плечо. — Давай скоренько приведи себя в кондицию. Через десять минут Дубкевич приедет.
— А… а ты?
— Я уже во всеоружии. Пока ты тут почивать изволил, я успела пообедать, пройтись по ближайшим квартальчикам, попила кофейку в миленькой «еднице-кофейнице», заглянула в магазинчики, но не нашла ничего достойного внимания, кроме одной мелочишки.
— Какой?
— Вот мордочку сполоснешь, костюмчик наденешь — тогда и покажу.
Через три минуты, придирчиво рассмотрев Павла, запакованного в новый темно-синий костюм и блестящие черные полуботинки и благоухающего лосьоном «Уилкинсон», она вручила ему красиво обернутый пакетик, в котором оказался коричневый бумажник мягкой свиной кожи с золотым тиснением «RIGA». В бумажнике он обнаружил зеленую бумажку с овальным портретом Джорджа Вашингтона.
— Это что? — недоуменно спросил Павел.
— А то ты не знаешь? Сувенир — и на размножение.
— Откуда у тебя? — спросил он настороженным голосом советского человека, непривычного к валюте.
— От прошлогодней командировки остался. Потратить не успела.
Удовлетворенный ответом Павел положил бумажник в карман.
Домский орган оглушил Павла. Он не замечал величественного нефа собора, не слышал шуршания и покашливания публики, даже не ощущал рядом присутствия Тани. Полтора часа его как бы не было, была только музыка, квинтэссенция музыки, Песнь Величия, вобравшая в себя мир. Первая мысль пришла к нему уже на площади, и мысль была такая: как давно я не слушал настоящей музыки.
— Да, удачная программа, — светским тоном сказал Дубкевич. — Бах, Глюк, Гендель, как правило, они стараются добавить что-то из современного. Но оно здесь не канает… я хотел сказать, не воспринимается. Не те интерьеры.
— А ваше обещанное местечко далеко? — спросила Таня. — Конечно, хотелось бы пройтись по ночной Риге, но Павел сегодня не обедал.
Дальше пошли впечатления иного рода, но тоже отчасти эстетические. Старинными двориками Дубкевич вывел их к подозрительного вида сараю, где кавказский человек по имени Сергей Миронович, хищно улыбаясь, накормил их умопомрачительными шашлыками. Потом был сон без задних ног, прогулки по дневной и ночной Риге с заходами в особые уголки, недоступные обычным туристам…
На третий день, проводив их до гостиницы, Дубкевич сказал:
— Извините, друзья, завтра у меня начинается тяжелая неделя, поэтому с утра я отвезу вас в мое бунгало на побережье, а на уик-энде заеду, и тогда мы переберемся на хутор.
Выписываясь, Павел узнал, что их проживание уже оплачено.
— Нет, это уж слишком, нельзя так злоупотреблять чужим гостеприимством, — сказал Павел Тане. — Я непременно отдам ему деньги хотя бы за гостиницу.
— Попробуй, — спокойно ответила Таня. — Только он не возьмет. А если будешь настаивать, очень его обидишь. На самом деле он нам очень благодарен за то, что мы дали ему возможность проявить щедрость.
— Но почему он выбрал нас? Мы-то в состоянии и сами заплатить за все эти удовольствия. В отличие от большинства.
— Ах, ты ничего не понял! Большинство ему, как и всякому нормальному человеку, совершенно безразлично. Быть щедрым к безразличным тебе людям — это уже не радость души, а долг, чаще всего тягостный и надуманный. Это бремя.
Павел задумался. Наверное, Таня права.
Он не уставал восхищаться и удивляться ей и в Юрмале, где располагалось двухэтажное, утопающее в зелени «бунгало» Дубкевича. Как смело вбегала она в ледяную июньскую воду залива, как лихо, едва ли хуже Елки и всяко лучше Павла орудовала ракеткой на ровных ухоженных кортах. Один эпизод и вовсе потряс его: вечером на выходе из «Дзинтарс-Бара» к Тане стала клеиться троица хамоватых юнцов, и пока Павел соображал, что к чему, Таня уже успела наглухо вырубить всех троих. Дар речи он обрел только на полпути к дому:
— Как это ты? Что было?
— Да поучила маленько нахалов.
— Ничего себе маленько! Ты что, восточными единоборствами занималась?
— Было дело. Система «Джабраил».
— Что-то я про такую не слышал.
— Они тоже не слышали.