Наконец Павел нашел решение, причем оно оказалось настолько очевидным, что он даже обругал себя — нет чтобы раньше сообразить! Он позвонил профессору Сутееву, известному психиатру из института Бехтерева, который «вел» Елку с самого начала ее болезни и хорошо знал семью Черновых. Он рассказал профессору о странностях в поведении Тани, о том, что им предшествовало, о разговоре про «маленького вампира». Они договорились так, что Павел, как бы случайно встретив Сутеева, пригласит его в дом как старинного друга семьи и даст профессору возможность в домашней обстановке хорошенько побеседовать с Таней, незаметно провести некоторые профессиональные тесты; а потом, когда Павел пойдет провожать его до метро, высказать свое мнение и дать соответствующие рекомендации.
Кругленькая, чистенькая, пышущая здоровьем Таня встретила их радостно, даже несколько попеняв Павлу, что он так редко приводит в дом гостей, да еще таких интересных. Усевшись в гостиной, они какое-то время вели светскую беседу. Потом Таня всплеснула руками и с озабоченным видом сказала Павлу:
— Павлик, дорогой, у нас же совсем ничего нет к чаю. Будь другом, сходи, купи какой-нибудь тортик или пирожные, а то перед гостем неудобно… Василий Николаевич, вы что предпочитаете на десерт?
Павел намеренно долго мотался по булочным и кондитерским, дошел чуть ли не до Невского и под самое закрытие купил в «Метрополе» фирменных сухариков с изюмом и торт «Наполеон». Когда он вернулся, Таня, открыв ему дверь, прошептала:
— Слушай, накрой стол сам, пожалуйста. И не особенно торопись. Василий Николаевич любезно согласился дать мне профессиональную консультацию. Мы в процессе. Ты не встревай еще полчасика, будь другом.
Беседовали они в кабинете. Павел, чтобы вовсе пресечь желание подслушать, о чем идет разговор, засел на кухне и включил радио. Через некоторое время пришла Таня, поставила на газ чайник, и они вдвоем стали накрывать на стол. Сутеев в охотку попил индийского чайку, не отказался и от рюмочки коньяка, предложенного Таней, рассказал несколько любопытных случаев из практики и в начале двенадцатого откланялся.
Павел не успел еще раскрыть рот, как Таня сказала:
— Павлик, я понимаю, что ты устал, но надо бы проводить Василия Николаевича. До метро. Я бы охотно прошлась с вами, но утомилась и хочу спать.
Выйдя из парадной, Сутеев сказал Павлу:
— Огромное вам спасибо, молодой человек, за исключительно интересный вечер.
Павел посмотрел на него озадаченно.
— Я впервые воочию увидел в лице вашей жены невероятно редко встречающийся психологический тип. Классический сангвинический темперамент — сильный, подвижный, уравновешенный, с равно выраженными тенденциями к логическому и образно-эмоциональному мышлению, с полным отсутствием инфантилизма и развитой склонностью к построению системных и причинно-следственных связей. Поразительная целеустремленность и цельность личности. Полное отсутствие так называемых комплексов. Великолепный, извините за выражение, экземпляр.
— Но… но ее странности последнего времени…
— Она первая поставила передо мной этот вопрос. Четко, без утайки рассказала о своих симптомах, ощущениях, разбила на периоды, предложила несколько вариантов толкования собственных состояний, включая и самые для себя неприятные. Я был поражен убедительностью ее анализа, а некоторые вещи мне самому бы просто в голову не пришли. Она у вас по образованию кто?
— Заканчивает филологический.
— Жаль.
— Почему?
— Жаль, что не медицинский. Нам в институте такие специалисты ой как пригодились бы.
— И все-таки: каково ваше профессиональное мнение?
— Дорогой мой, к моей профессии это непосредственного отношения не имеет. Конечно, при желании у каждого жителя Земли можно отыскать сколько угодно «тараканов» в голове. Как говорит одна моя уважаемая коллега, все мы пограничники. Но даже с этой точки зрения, в очаровательной головке вашей супруги этих самых насекомых на удивление мало. Намного меньше, чем у нас с вами. Особенности личности — это дело другое, а поскольку личность сильная и нестандартная, то и особенности эти сильны и нестандартны. До беременности у нее сложилась весьма четкая установка на гармоничные отношения с миром и соответствующая самооценка, очень высокая, но совершенно трезвая и, по моим представлениям, вполне адекватная. Кстати, большая редкость, особенно в нашей стране. И вот, вместе с естественными физиологическими изменениями, стали утрачиваться самые основы этой самооценки, на которой держался весь ее мир. Отсюда внезапная ненависть к себе. Она принялась безудержно уничтожать себя, но при этом постоянно искала приемлемый для себя выход из ситуации. Сначала ее ненависть переходит на плод, потом на мир, в котором она подсознательно ищет и находит самое темное, неприятное, злое. Но она не живет этим — скорее изживает, сознательно и планомерно. Вот увидите: через месяц-другой она и думать забудет обо всех этих мертвецах, пьяницах, книжки свои дурацкие выбросит.
— Через месяц-другой ей рожать уже, — мрачно сказал Павел.
— Вот к тому моменту она как раз полностью очистит свое сознание от негативных эмоций, связанных со временной утратой гармонии, чтобы обрести ее на новом уровне…
— И что же делать?
— Ничего. Терпеть. Поддерживать ее, помогать. Это трудный этап, но, к счастью, скоротечный. Все будет хорошо.
— Понятно, — сказал Павел.
Ах, как хотелось верить профессору, как хотелось! Но неопределенные мрачные предчувствия не оставляли Павла.
Недели через две после визита профессора Сутеева Павла вызвали на стендовые испытания, которые проходили в Гатчине, на профильном предприятии. Предполагалось уложиться в два дня. Однако настроение у народа было предновогоднее, и, подписав нужные бумаги, участвующие в испытаниях лица освободились в тот же вечер. Павел сел на ближайшую электричку и уже в одиннадцатом часу был дома.
Войдя в квартиру, он оцепенел. В воздухе пластами стоял дым — и не только табачный. На столе в гостиной стояли и лежали бренные останки изобильного пиршества. Из спальни доносились недвусмысленные похотливые стоны, взвизги, ритмичный скрип кровати и смех. Павел, ошалев, устремился туда и замер на пороге. На их широком белом супружеском ложе извивался в любовном экстазе совершенно незнакомый усатый брюнет южного типа, оседланный пышной блондинкой — по голой спине Павел узнал Анджелу, «начинающую актрису», свидетельницу на их свадьбе. Таню он сначала не увидел, только слышал, как она звонко смеется и приговаривает:
— Вот, Нюточка, смотри, вот так, вот так. Оп-па!.. Таня сидела в дальнем углу на мягком стуле и была настолько поглощена бесстыдным зрелищем, что не сразу заметила появление Павла. Участникам же, ввиду приближения оргазма, было и вовсе не до него. Лишь когда Павел решительно шагнул в комнату, она подняла на него ясные глаза и спокойно сказала:
— Привет, Большой Брат! Садись, посмотри, это любопытно.
Павел сразу вышел. Видимо, включился автопилот, потому что в следующее мгновение он осознал себя сидящим на заснеженной скамейке между Балтийским и Варшавским вокзалом, курящим сигарету и замерзающим.
— Эй, дядя, закурить есть? — услышал он совсем рядом нетрезвый голос и вскочил, обрадованный: вот и подвернулся, на ком разрядиться, стряхнуть оцепенение, отвести душу. «Вот сейчас как заеду в харю, а там — будь что будет…» Он изготовился.
— Господи, Пашка, никак ты? Откуда? Павел протер глаза. Из-под драной кроличьей шапки поблескивают очки, торчит заиндевевшая борода… Шурка. Шурка Неприятных. Выпил, видно, капитально, но на морозе временно пришел в чувство.
— А мы, понимаешь, того, ну и мало показалось… Меня Наташка на вокзал командировала. Там у носильщиков круглосуточно… — объяснял Шурка. — А ты тоже это самое? Или как?.. Вот что, пошли к нам! К нам!
Он ухватил Павла за рукав и с силой потащил за собой, хотя Павел и не думал сопротивляться.
Жил Шурка неподалеку, на Лермонтовском, вдвоем с матерью, в почти полуподвальной, зато двухкомнатной квартире. Дотопали они довольно быстро, хотя Шурка падал пару раз и вставал только с помощью Павла. В Шуркиной комнате, возле стола с объедками, окурками, грязными стаканами и бутылками, на диване кто-то крепко спал.
— Отрубилась! — прокомментировал Шурка. — Ладно. Нам больше достанется. Ща балдометр принесу.