Александр Дюма - Полина

— Да! — сказал Альфред тихим и дрожащим голосом. — Да! Это она… Она также тебя узнала, вот почему и убегала с таким старанием. Это был ангел красоты, приятности и кротости: ты это знаешь потому, что мы были с ней вместе, как ты сам сказал, более одного разу, но не знаешь, что я любил ее тогда всею душой и верно бы решился просить ее руки, если бы имел такое состояние, как теперь, и что молчал потому, что был беден в сравнении с нею. Я понял тогда, что если стану продолжать ее видеть, то поставлю на карту против одного презрительного взгляда или унизительного отказа все свое будущее счастье. Я уехал в Испанию и, когда был в Мадриде, узнал, что Полина Мельен вышла замуж за графа Горация Безеваля.

Новые мысли, возродившиеся во мне от имени, произнесенного рыбаками, начали изглаживать впечатления, которые оставляло до тех пор в уме моем странное приключение ночи. Кроме того, день, солнце и мало сходства между нашей обыкновенной жизнью и подобными происшествиями помогли мне смотреть уже на все это как на сон. Мысль о доносе совершенно исчезла, и только желание покуситься на объяснение всего этого для самого себя оставалось в глубине моего сердца. Сверх того, я упрекал себя за тот минутный ужас, который овладел мною, и хотел дать за него самому себе полное удовлетворение.

Я приехал в Трувиль к одиннадцати часам утра. Все мне были рады. Меня считали утонувшим или убитым и радовались, видя, что я отделался одной только слабостью. В самом деле, я падал от усталости и тотчас лег в постель, приказавши разбудить себя в пять часов вечера и приготовить лошадей, чтобы ехать в Пон-л'Евек, где думал ночевать. Приказания мои были в точности исполнены, и в восемь часов я приехал к своему назначению. На другой день, в шесть часов утра, взяв почтовую лошадь и проводника, я поехал верхом в Див. Я хотел, приехавши в этот город, отправиться, как будто для прогулки, к морскому берегу, где были развалины аббатства Гран-Пре; потом посетить днем простым любителем пейзажей эти местности, которые хотел совершенно изучить, чтобы узнать их, и возвратиться к ним ночью. Непредвиденный случай разрушил этот план и привел меня к цели другой дорогой.

Приехав к содержателю почтовых лошадей в Див, который был в то же время и мэром, я нашел жандармов у ворот его и весь город в волнении. Еще одно убийство совершилось, но на этот раз с беспримерной дерзостью. Графиня Безеваль, приехавшая за несколько дней до этого из Парижа, убита в парке своего замка, в котором жил граф и двое или трое из его друзей. Понимаешь ли ты?.. Полина… женщина, которую я любил, о которой воспоминание, пробужденное в моем сердце, наполняло его все… Полина убита… убита ночью в парке своего замка, тогда, когда я был в развалинах соседнего аббатства, в пятистах шагах от нее! Это было невероятно… Но вдруг это видение, эта дверь, этот человек пришли мне на память; я хотел уже обо всем объявить, но не знаю, какое-то предчувствие меня удержало; я не был еще уверен и решился ничего не открывать до тех пор, пока не окончу свои исследования.

Жандармы, уведомленные в четыре часа утра, приехали искать мэра, судью и двух медиков, чтобы составить протокол. Мэр и судья были готовы, но один из медиков находился в отлучке по делам и не мог приехать по приглашению правительства. Я брал для живописи несколько уроков в анатомии и решился назвать себя хирургическим учеником. Меня взяли, за недостатком лучшего, и мы отправились в замок Бюрси. Все это я делал по какому-то инстинкту. Я хотел видеть Полину прежде, нежели гробовая крышка закроется над ней, или скорее повиновался внутреннему голосу, сходившему ко мне с неба.

Мы приехали в замок. Граф с утра уехал в Каен, чтобы испросить позволения у префекта перевезти тело в Париж, где были гробницы его фамилии.

Один из друзей его нас принял и проводил в комнату графини. Я насилу мог стоять: ноги мои подгибались, сердце сильно билось; я был бледен, как жертва, нас ожидавшая. Мы вошли в комнату; она проникнута была еще запахом жизни. Бросивши вокруг себя испуганные взоры, я увидел на постели что-то подобное человеческому телу, закрытое простыней; тогда я почувствовал, что вся твердость моя исчезает, и прислонился к двери. Медик подошел к постели с тем спокойствием и тем непостижимым бесчувствием, которое дает привычка. Он поднял простыню, покрывавшую труп, и открыл голову. Тогда показалось мне, что я брежу или околдован: этот труп, распростертый на постели, не был трупом графини Безеваль; эта убитая женщина, в смерти которой мы приехали удостовериться, была не Полина!..

Это была женщина белокурая, ослепительной белизны, с голубыми глазами (глаза ее были еще не закрыты), с прелестными и аристократическими ручками; это была женщина молодая и прекрасная, но не Полина!

Рана оказалась в правом боку; пуля прошла между двумя ребрами и прострелила сердце, так что смерть последовала в то же мгновение. Это была такая странная тайна, что я начинал теряться и не знал, на чем остановиться в своих подозрениях. Во всем верного было только то, что эта женщина — не Полина, что граф Гораций Безеваль объявил свою жену мертвой и что под именем ее хотели похоронить другую.

Не знаю, чем я был полезен во время всей этой хирургической операции; не знаю даже, что подписал под протоколом; к счастью, доктор Дива, желая, без сомнения, показать преимущество свое пред учеником и превосходство провинции пред Парижем, взял на себя весь труд и потребовал от меня одной лишь подписи. Операция продолжалась около двух часов; потом мы прошли в столовую, в которой приготовлена была для нас закуска. Товарищи мои сели за стол, а я прислонился головой к окну, выходившему на переднюю часть двора. Я стоял так около четверти часа, когда человек, покрытый пылью, въехал верхом во всю прыть на двор, бросил лошадь, не беспокоясь, будет ли кто заниматься ею, и взбежал на крыльцо. Я переходил от удивления к удивлению! Я узнал этого человека, несмотря на перемену костюма и на то, что видел его вскользь: это был тот самый, которого я видел среди развалин выходившим из подземелья; это был человек в голубых панталонах, с заступом и охотничьим ножом. Я подозвал к себе слугу и спросил его об имени приехавшего. «Это господин наш, — отвечал он, — граф Безеваль, возвратившийся из Каена, куда он ездил испросить позволения о перевозе тела». Я спросил тогда, скоро ли он хочет отправиться в Париж? «Сегодня вечером, — сказал слуга, — потому что фургон, который должен везти тело графини, уже готов и почтовые лошади потребованы к пяти часам». Выходя из столовой залы, мы услышали стук молотка: это был столяр, заколачивавший гроб. Все шло по порядку, но поспешно, как ты видишь.

Я возвратился в Див, в три часа был в Пон-л'Евеке, а в четыре — в Прувале.

Я решился исполнить намерение свое в ту же ночь и, если покушение мое будет бесполезно, объявить обо всем на другой день и оставить это дело на попечение полиции.

Тотчас по приезде я занялся наймом новой лодки, но на этот раз два человека должны были сопровождать меня; потом я вошел в свою комнату, заткнул пару превосходных двуствольных пистолетов за дорожный пояс, на котором висел охотничий нож, застегнулся, чтобы скрыть от хозяйки эти страшные приготовления, велел перенести на лодку заступ и лом и сел в нее с ружьем, чтобы иметь предлог сказать, что еду поохотиться.

На этот раз ветер был попутный; менее чем в три часа мы очутились наравне с устьем Дива. Приехавши туда, я приказал своим матросам постоять до тех пор, пока наступит совершенная ночь; потом, когда сделалось темно, направился к берегу и пристал.

Тогда отдал я последние наставления своим людям, состоявшие в том, чтобы ожидать меня в ущелье скалы, спать поочередно и быть готовыми отправиться по первому моему сигналу. Если бы я не возвратился к утру, они должны были ехать в Трувиль и вручить мэру запечатанный конверт. Это были объявление мое с описанием подробностей предпринятой мною поездки и сведения, при помощи которых можно было найти меня живого или мертвого. Приняв эти предосторожности, я повесил через плечо ружье, взял лом и заступ, огниво, чтобы высечь огонь в случае нужды, и попытался отыскать ту же самую дорогу, по которой шел во время первого своего путешествия.

Найдя ее, перешел гору; первые лучи всходившей луны показали мне развалины старинного аббатства; я оставил за собой паперть и очутился в часовне.

И в этот раз сильно билось мое сердце, но более от ожидания, нежели от ужаса. Я имел время утвердиться в своем намерении — не на том физическом побуждении, которое дает храбрость грубую и мгновенную, но на том нравственном размышлении, которое производит решительность благоразумная, но неизменная.