Александр Дружинин - Полинька Сакс

Она стала ходить по комнате. Она знала, маленькая кокетка, что муж любил ее торопливую походку и заглядывался на крошечные ее ножки.

У Сакса сердце повернулось в груди. Куда делась досада, куда скрылся призрак семейных ужасов!

Однако он крепился, молчал, смотрел еще угрюмее, но смотрел в ту сторону, где ходила Полинька… Ему хотелось помучить ее.

Не вините Константина Александрыча: вы, может быть, не знаете, какое болезненное, упоительное наслаждение мучить ребенка, за волосок, за улыбку которого мы готовы отдать полжизни? И еще как мучить!

По этому поводу я скоро расскажу вам другую историю… грустную историю, странную историю.

Сакс все молчал и сидел, угрюмо наклонив голову.

Полинька вынесла из своей спальни какие-то книжки и подошла к мужу.

— Смотри, Костя, — сказала она:- вот что прислала мне сегодня Таня Запольская. Стоит ли их читать? Ты ведь все знаешь.

Константин Александрыч взглянул на книги: то был бесконечно длинный французский роман.

— Брось это, — сказал он: — лучше ничего не читать, чем портить свой вкус этою дрянью.

— Да мне хочется читать что-нибудь, — говорила Полинька, взявши с этажерки роман Жоржа Санда «Les Mauprats» [42]. — Это хорошо?

— Это очень хорошо, Полинька, да ведь ты же выбранила Жоржа Санда напропалую.

— Ну, я виновата, я стану его читать.

— Ты еще жаловалась, что ничего в нем не понимаешь.

— Я читала без охоты: теперь я буду стараться. Хочешь Костя, — сказала Полинька с веселым видом, с которым отпускала страшнейшие свои наивности: — хочешь, я буду учиться по этой книге. Видишь, — тут она загнула два верхние листка, — я выучу это, как долбили мы в школе: Il est temps de lever nos yeux vers le ciel… Calypso ne pouvait se consoler du depart… [43]

— Э! Черт возьми! — вскричал Сакс, выведенный из терпения чересчур невинною выходкою Полиньки. — Притворяешься ты, что ли? Будет ли конец этому?..

— Чего ты сердишься? — И она по-прежнему показывала ему первые листки книги.

— Да разве долбят эти вещи? Да разве учат что-нибудь наизусть в твои лета? Где мне взять терпения!

И, призывая на помощь терпение, вспыльчивый Сакс вырвал из рук Полиньки роман любимого своего писателя.

— Дай мне книгу, я хочу читать ее! — кричала Полинька, теряя терпение в свою очередь.

— Mais que diable, madame.

— Mais que diable, monsieur!.. [44] — и Полинька топнула ножками, сперва одной, потом другою.

— Que diable, que diable! — с радостью закричал Сакс, притягивая к себе жену за обе руки. — Живее, друг мой! Брани меня, сердись хорошенько! Morbleu! parbleu! sacrebleu!.. [45] — посылай меня к черту.

— Morbleu!.. parbleu!.. Костя, Костя, ты все хочешь, чтоб я была как мальчик!

Константин Александрыч был побежден. Все эти сцены и утомили его и разнежили, как это водится с людьми, до безумия влюбленными. Он посадил Полиньку на диван и сам сел с нею рядом. Очередь читать наставления осталась за m-me Сакс.

— Константин Александрыч, — важно говорила она, пока муж, ничего не слушая, целовал ее кругленькую шейку: — долго ли. тебе дурачиться, чудить, шуметь из пустяков?.. Ведь ты живешь в свете, друг мой… с людьми живешь, душенька…

— Прошу покорно! — И Сакс не мог удержаться от смеху. — Она же читает мне мораль! Она же меня журит! Ну, да говори, говори; мне что за дело, — голоса только не переменяй…

Долго бы Полинька читала мужу разные вздоры, целиком почерпнутые из бесед с маменькою, если бы шум чьей-то походки не спутал совершенно нити ее наставлений.

Вошел камердинер и доложил, что князь Галицкий просит позволения видеть Константина Александрыча и Полину Александровну.

— Это бы зачем? — вырвалось у Сакса.

— Письма имеют передать, — отвечал камердинер на размышление своего барина.

— Ах, от сестры! От Annette!.. — радостно вскричала Полинька. — Проси, проси! — Лакей вышел.

— Ловко ли это? — спросил Сакс жену. — Ведь он на тебе сватался?

— То есть собирался. Мне-то что за дело? Сам прогулял. Ты ведь его знаешь?

— Знавал на Кавказе и здесь видел. Придется продолжать знакомство, а куда мне его девать? Твои родные с ним не в ладу, для моих знакомых он и молод еще и знатен. Передать его разве в твое полное распоряжение?

Полинька покраснела, и сердце ее забилось.

Вошел стройный молодой офицер и после первых приветствий и расспросов отдал по принадлежности оба письма, известные нам по содержанию.

— Эта услуга не велика, — сказал он, передавая Саксу письмо от Залешина: — зато я претендую на особенную благодарность Полины Александровны. Для таких писем почта тиха, а я ехал скорее почты.

— Что Annette? Здорова ли она? Дайте же письмо. — И Полинька стала читать послание своей подруги, нисколько не думая о том, что в комнате был посторонний человек и что глаза этого молодого человека так ловко следили за каждым ее движением.

Сакс положил свое письмо подальше и, разговаривая с князем Галицким о военных событиях, при которых, во время оно, столкнула их судьба, всматривался в него с любопытством и не без особенного удовольствия.

Князь Александр Николаевич имел одну из тех редких физиономий, которые нравятся с первого разу и мужчинам и женщинам. Правильные черты лица его казались и тоньше и умнее от матовой, несколько болезненной бледности, к которой чрезвычайно шли маленькие черные усы, приподнятые кверху. Рот его сохранял нежное, детски-ласкающее выражение, которое остается надолго у мужчин, бывших в детстве особенно хорошенькими мальчиками.

Он был высок и строен: но несколько жиденький стан его как будто был остановлен в своем развитии. Мундир с серебряным шитьем делал князя еще моложе…

— Что же поделывает добрый мой Залешин? — продолжал Сакс начатый разговор. — По-прежнему ли почитывает своего Пантагрюэля? Хорошо ли вы сошлись с ним?

— Я давно не запомню такого приятного знакомства, — говорил князь. — Далеко бы пошел ваш товарищ, если б не леность его.

— Его добрая воля, — заметил Сакс. — Да и чего же нам жалеть? Я уверен, что он совершенно счастлив.

— Да он был бы счастлив и здесь. Дайте ему хоть целое министерство: он будет так же весел и спокоен, будет и есть, и пить, и работать на славу. В службе тяжело только людям мнительным.

— То есть, вы думаете, что государственный человек…

— Должен быть эпикурейцем. Потому-то, скорее всех, служить должно Залешину.

— Оно почти так… Чем больше я на вас гляжу, — говорил Сакс, — тем более вижу в вас перемены. Вы гораздо более похудели, чем перед вашим лечением.

— У меня была нервная горячка… после вод.

— Да, воля ваша, и глупы эти воды. Есть ли что в мире пошлее, скучнее этого вечного Карлсбада и всех подобных лечебниц?

— Для меня они еще тошнее, — сказал князь, улыбаясь, — даром что я родился чуть только не в минеральной ванне… Я побыл недолго в Германии, весною проехал в Италию…

Полинька дочитала письмо и молча сидела и кусала губы.

— Я вас на минуту оставлю с женою, — сказал Сакс, взявши опять письмо Залешина: — ей уж не терпится… надо расспросить про подругу. Жаль, что я скоро уеду из Петербурга… правда, ненадолго. Если вы свободны, останьтесь обедать с нами.

Князь поклонился.

— У меня будет Запольский, которого вы знаете, да один художник из Италии. Оно вам и кстати. С ним потолкуем о Риме, а с вами

Сакс вышел с письмом в руках.

Медленно, с грустным взглядом, который так шел к интересному его лицу, подошел князь к Полиньке.

— Простите ли вы меня, Полина Александровна? — тихо сказал он, остановясь перед нею и сложив руки под грудью.

Полинька вся покраснела, потом побледнела, как полотно. Ей стало и жалко, и страшно, и совестно.

— M-r Alexandre, — сказала она по пансионской привычке, — в чем же?.. Я права, и вы правы… Вы, верно, прочли письмо? — вдруг вскричала она и снова покраснела.

Не улыбнувшись, не поморщившись, встретил князь Александр Николаич эту невыносимую наивность.

— Вы знаете, о чем оно? — опять спросила Полинька, чтоб поправить свою ошибку.

— Я догадываюсь, — грустно отвечал Галицкий. — А что мне за дело? Я прямо винюсь перед вами и не умею ни от кого скрываться… Письма эти были предлогом — я хотел видеть вас.