Полинька, перетрусившись совсем, боялась посмотреть в лицо князю.
— Не боитесь ли вы меня? — продолжал он. — Или в наше время любовь может вести к чему… или какая-нибудь страсть может развиться в наше время?..
Полинька находилась в страшном недоумении и не знала, что говорить.
— Я скажу вам откровенно, как говаривали мы в старые годы, я и сам не знаю, люблю ли я вас теперь. Я не думал о возможности говорить с вами… всю дорогу мне ни разу не грезилось даже целовать вашу руку… У меня одна только непонятная потребность — потребность глядеть на вас, Полина Александровна. Может быть, этого делать не следует… скажите мне прямо…
Князь шел прямою дорогою. План его атаки был до чрезвычайности прост. С Полинькой не могла иметь места любовная схоластика.
Услышав такую речь, Полинька ободрилась и подняла глаза до голубых глаз князя.
— Как это странно! — заметила она. — Вы много думаете, m-r Alexandre… верно читаете все книги. Вам надобно чаще ездить на бал… у вас столько знакомых…
— Я думал о причинах этой грусти, — продолжал князь: — думал об этой энергической потребности видеть вас… сказать ли?.. одно время я советовался с докторами, конечно не называя вашего имени. Это болезнь такая… гибельная только для меня… да она пройдет еще, может быть. Один взгляд ваш облегчил меня, я уже спокойнее.
— Да, все это пустяки, — сказала Полинька уже гораздо смелее прежнего: — вам надо веселиться, в карты играть… Я бы рада помочь вам, да нельзя же нам все глядеть друг на друга.
«Ах ты, милая плутовка! — подумал про себя князь. — Как ловко, хоть и бессознательно, подметила ты смешную сторону моего платонизма! Вперед! Еще усилие!»
— Вам кажется смешна моя грусть? — продолжал он вслух. — Впрочем, благодарю вас за участие. Надо мной могут смеяться… мне что за дело? Лишь бы я видел вас. Положение мое не подходит под общие законы… Я так уверен в странности, исключительности моей болезни, что готов итти к вашему мужу, открыть ему все… и он сам…
— Что вы? Боже мой! Молчите! Не говорите ему… Если вы хоть слово ему… я не стану говорить с вами… — Бедный ребенок снова побледнел: кровавая картина дуэли, написанная услужливою приятельницею, ясно выдвинулась перед ее глаза.
Ни один мускул не пошевелился на бледном лице князя.
— Мне его нечего бояться, — говорил он печально: — я не имею прав и глубоко уважаю права его. Требования мои не велики, а он благороден.
— Я сказала вам, князь, если вы только любите сестру, ни слова Константину Александрычу… я сама ему, после…
«А! Это дельно! — с удовольствием подумал князь. — Еще атака! Ну, Марлинский, вывози!»
— Странно! — начал он вслух. — Чудный человек! Я бы не ждал этого он него. В Дрездене видел я образ Мадонны, к которому нельзя было подходить без слез и без трепета. У чудной картины этой никто не стоял, не гонял прохожих, не говорил им: я один могу смотреть на нее…
Галицкий замолчал. Полинька сидела, опустя голову и перебирая кончики своего шарфа. Казалось, на ее глаза навертывались слезы, потому что она ими мигала беспрестанно.
Робкое молчание нарушено было приходом Сакса и двух его приятелей.
— За стол, mon prince! — кричал он, входя в комнату. — Рекомендую вам… да за обедом познакомимся. Pauline, — он обратился к жене, — поездку мою на два дни отложили.
Константин Александрыч был очень доволен этой отсрочкою, Полинька была довольна тем, что бедный князь оказался таким тихим; был ли доволен Александр Николаич, этого, по праву рассказчика, я вам не скажу.
ГЛАВА IV
I
От кн. А. Н. Галицкого к ст. советнику Писаренко
Почтеннейший Степан Дмитрич! Что за ужасы мне про вас рассказали! Вы попались в переделку к правосудию? Бескорыстные наши алгвазилы[47] подкопались под ваше благополучие? Жаль мне вас, от всей души жаль. Помните, покойник отец говорил вам: «Эй, Степан Дмитрич, не бери этого места! Тяжело нынче служить старикам: новое поколение прет и ломит — и ничего не понимает».
Я и сам так думаю: в этой драке плохо тому, кому жить меньше. Откудова-то выскакивают юноши, кричат о честности высокой, сами даже плачут… Ну, эти бы еще ничего: они ничего не знают.
А хуже всех эти выскочки, как ваш благоприятель Сакс. Откуда они взялись? От кого родились? Что прежде делали? Никто не знает, а они знают все, годятся везде, молчат, не говорят о честности высокой — и лезут через других на первые места. Уходится ли когда этот народ — бог его ведает.
Душевно бы рад пособить вам, Степан Дмитрич, да кредит-то наш такой бестолковый… знаете ведь, вся фамилия Галицких искони отличалась уменьем состоять при важных делах, ничего в них не понимая и не делая. Посылаю вам несколько тысяч оправданий, не жалейте меня, у меня скончалась двоюродная тетка и оставила мне… почтенная женщина! порядочный куш чистых денежек.
Псковскими мужиками правьте по-старому: задержите оброк, коли понадобятся деньги. Не оставить же мне старого помощника всего нашего семейства. У меня есть к вам просьба, Степан Дмитрич, странная, а вместе с тем важная просьба. Мне хочется кое в чем угодить человеку, которого, по несчастию, вы близко знаете: именно Саксу. В чем заключаться будут мои действия, этого мне некогда писать; со временем я вам все расскажу. Не съест же вас правосудие.
Для задуманной мною проделки требуется мне продержать Сакса подолее там, где он теперь, на следствии по вашему делу. Уже неделя, как он уехал, а работает он скоро.
К тому же я просмотрел все, что написано здесь о вашем деле. Работа ему короткая: сверить ведомости на месте и опросить подрядчиков; затем дело кончится, и он вернется в Петербург, к крайнему моему сожалению.
Я знаю ваш здравый образ мыслей, Степан Дмитрич. Вас пугают не следствия, а последствия. «Что за честь, было бы что есть», говорит умная наша пословица.
А в этом случае положитесь на меня как на каменную стену. Все потери, все убытки ваши вернутся вам с лихвою, даю вам мое слово, которого понапрасну я никому не давал. Только сделайте то, о чем я вас попрошу.
Держите Сакса во ***ове как можно долее. По крайней мере пускай дело ваше тянется еще месяца два. Путайте его, взводите на себя небылицы и не думайте ни о чем. Помните, что у меня в шкатулке лежит бездна денег, которых мне решительно девать некуда; Посторонних людей, если можно, в это дело не путайте: пусть все это останется inter nos [48], как говаривали у вас некогда в семинарии.
Да, зачем же я сказал два месяца. Я знаю вашу аккуратность: вы пригоните конец к шестьдесят первому дню, начиная от сегодняшнего. Лучше я вам не даю срока: путайте дело, тяните его до последней возможности. Когда мое дело кончится, я напишу вам одно слово: «Довольно». Тогда развязывайтесь, как знаете. Да не нужно ли вам денег теперь?
Впрочем, не думайте, чтоб пришлось затягивать следствие слишком долго: может быть, мое «довольно» придет и ранее двух месяцев.
Теперь припомнил я, что по вашему делу должны спросить заключения от дяди моего, графа ******го. Его мнения очень ценятся. Тогда-то, поработавши для себя, я и о вас подумаю.
Ну, так по рукам, Степан Дмитрич! Не правда ли? Принимайтесь за дело да надейтесь на меня. Авось как-нибудь и вас вывезем!
II
От кн. А. Н. Галицкого к m-me А. Красинской
Когда мы с тобой расстались, сестра, во мне оставалась не одна искорка здравого смысла. Правда, я выдержал горячку, да бог еще знает, отчего она случилась. Была ли то любовь, досада, или утомительная дорога… Кто еще это разберет?
А теперь можешь меня поздравить с постоянной горячкою. Это не любовь, а сумасшествие, а бешенство. Это чума, которая должна быть заразительна. А ты знаешь мое мнение о любви: никто не выбьет у меня из головы, что любовь, разгоревшаяся до крайней степени, должна сообщиться и женщине, которую мы любим, если только в нашей власти видеть ее и говорить с нею.
Если магнетизер вертит нами по своей воле посредством глупейших движений пальцами, то что же должна произвести страсть, от которой трепещет и рвется весь наш организм?