Элоиза Джеймс - Полночные наслаждения

Он устало потер лоб.

Но разве у двери гостиной она не улыбалась? Это верно, улыбалась. Но глаза! Надо будет запомнить на будущее: если хочешь знать правду, следи за глазами Софи. Они не врут.

Он сразу же прошел в спальню жены. Вечер был влажный, прохладный, и потому огонь в камине горел. Софи сидела рядом в ночной рубашке из тонкого батиста с книжкой в руках.

Патрик подошел, опустился в кресло, вытянул вперед ноги и только потом поднял глаза. Она улыбалась, но в глазах сквозила настороженность. Патрик почувствовал странное удовлетворение. Научился по глазам определять настроение жены, и то хорошо. Посторонний мог бы подумать, что у нее сейчас прекрасное настроение, но Патрика не проведешь.

— Извини меня, — проронил он. — Я вел себя как скотина.

Софи кивнула.

— Все в порядке, Патрик. Я не сержусь.

Теперь глаза улыбались, но руки на коленях чуть подрагивали. «Еще один способ читать мысли Софи, — подумал Патрик. — По рукам».

И действительно, она едва скрывала обиду. Ребенок еще не родился, а он его уже не любит, не хочет. Но лучше промолчать. Руки были сцеплены настолько сильно, что побелели костяшки пальцев.

— Софи, ты советовалась с доктором?

— Нет.

Патрик нахмурился:

— Завтра надо это обязательно сделать.

Через секунду он встал, поднял Софи и уселся с ней в кресло. Тело жены вначале напряглось, а затем расслабилось. Она уткнулась лицом в его грудь.

— Теперь нас уже трое, — прошептал он ей на ухо. — Ты, я и наш ребенок.

Патрик обнял ее крепко-крепко, как будто хотел защитить от всех напастей. И они сидели так втроем очень долго.

В начале мая в Лондон начали снова стекаться аристократы. Дверные молотки у великолепных дубовых дверей и сами двери тщательно протирались от пыли. Прислуга проверяла состояние постельного белья и наличие восковых свечей.

Дворецкие жаловались друг другу на безответственность молодежи, а специальные бюллетени агентств по найму пестрели объявлениями. «На следующей неделе леди Фиддлстикс понадобятся четыре опытных лакея», «Домоправительница барона Пиддлсфорда ищет двух хороших горничных для работы в господских покоях; предпочтительны девушки из деревни», «Леди Гринтерк требуются двое ливрейных лакеев с одинаковым цветом волос, ростом и комплекцией; предпочтительны темноволосые; рыжих просим не беспокоиться».

Вот-вот должен был качаться светский сезон. Проведя последние несколько месяцев за изучением иллюстраций в журнале «La Belle Assemblee»[24], светские дамы теперь наперебой приглашали модисток и выстаивали долгие часы на примерках туалетов. Джентльмены в основном сами посещали своих портных, а также щеголяли в новых сапогах, начищенных до такой степени, что, если нужно было поправить замысловатый галстук, в них можно было смотреться как в зеркало. Более смелые, а возможно, более тщеславные, испытывали новейшие образцы мягких подкладок для ног и плеч, добытые камердинерами в обстановке строгой секретности, а затем, доведя икры ног и плечи до соответствующего моде размера, прогуливались по Уайтхоллу или посещали палату лордов.

За неделю число карет на Пиккадилли и площади перед Королевской биржей увеличилось в несколько раз. В Гайд-парке снова появились фаэтоны с высокими козлами. Повеселели и торговцы фруктами в Ковент-Гардене, а по улицам Мейфера и по Ганновер-сквер засновали продавцы лаванды, предлагая хриплыми голосами букеты свежих цветов.

Генри в новом, с иголочки, костюме отбыл в свою школу. Перед отъездом он сиял. Все невзгоды войны уже давно забылись, он прекрасно освоил английский, включая многочисленные ругательства. Здесь уж постарались младшие конюхи, с которыми он водил дружбу. Софи заканчивала занятия с Мадлен. Та впитала в себя знания, как губка, и была уже не просто похожа на леди а, изучив «Книгу пэров Дебретта», знала об аристократических семьях Англии, наверное, даже больше, чем Софи.

Самые трудные стороны поведения светской леди дались Мадлен с поразительной легкостью. Она знала, как справиться с дерзким слугой, мастерски владела веером, этим изящным и в то же время опасным оружием, великолепно танцевала, была одета по последней французской моде. Так что теперь никто не мог заподозрить в ней дочку торговца лошадьми.

«Так отчего же я не радуюсь? — спрашивала себя Софи. — Все завершилось успешно, Мадлен будет превосходной графиней».

Сегодня вечером супруги Фоукс давали ужин, на котором Софи должна будет представить Мадлен светскому обществу.

Но Патрик… Патрик ни разу с тех пор не упомянул о ребенке.

— Завтра тебя навестит доктор Ламбет, — сказал он тогда. Софи удивленно посмотрела на мужа.

— Я думала обратиться к доктору Шарлотты.

— К доктору Шарлотты! Ты в своем уме? Рожая Сару, Шарлотта чуть не отдала Богу душу.

Софи точно знала, что тогда доктор был ни в чем не виноват, но спорить не стала.

— А как ты выбрал доктора Ламбета?

— Через моего адвоката. Он проверил статистику смерти рожениц. У Ламбета по этой части самые лучшие результаты.

Софи молча кивнула, хотя ее всю передернуло.

После визита доктора Ламбета она сообщила Патрику, что тот никаких причин для беспокойства не видит. Патрик, в свою очередь, тоже только молча кивнул.

Они вместе завтракали и ужинали, говорили о том о сем, но никогда о будущем ребенке. Как будто его появление на свет и вовсе не предвиделось. Когда Патрик критически осматривал ее талию, она знала, он думает о ребенке, но стоило ей завести разговор, как муж тут же менял тему или покидал комнату.

Порой Софи не выдерживала и шептала себе под нос: «Он не хочет нашего ребенка», прекрасно при этом сознавая, что ничего нового во всем этом нет. Ведь Патрик с самого начала вполне определенно высказался насчет детей.

«Может быть, он недоволен, что мы не можем сейчас заниматься любовью?» — думала иногда Софи с надеждой. Мать предупредила ее, что брачных отношений между супругами в период беременности быть не должно. Когда Софи сказала об этом Патрику, тот кивнул, и с этого дня к ней не прикасался. Она не знала, надо ли вообще следовать советам матери, а спросить у доктора Ламбета стеснялась.

Таким образом они снова оказались в том неопределенном состоянии, в котором пребывали после возвращения из Уэльса. Патрик сопровождал ее на ужин. Затем они возвращались к дверям спальни, он чмокал ее в щеку, и они расставались.

Софи жаждала страстных поцелуев, но провоцировать ласки не решалась. В конце концов, она же действительно была беременна. А Патрик, как только они перестали вместе спать, снова стал к ней безразличен. По крайней мере ей так казалось. Он, наверное, вернулся в объятия своей черноволосой красотки. И действительно, один или два раза каждую неделю он возвращался к себе в спальню под утро.

«Может быть, — горестно размышляла Софи, — Патрику не нравится, что я растолстела?» — Принимаясь внимательно изучать себя в зеркале, она неизменно роняла руки и с отвращением отворачивалась, всюду замечая лишнюю плоть — на грудях, щеках, особенно на животе.

Во время прогулок в парке Софи всматривалась в кареты куртизанок высокого полета, выискивая черноволосых, сравнивая их стройные, элегантные фигуры со своими округленными формами. В сравнении с их великолепными черными кудрями ее волосы казались ей тусклыми и бесцветными.

«Ну и пусть, — говорила себе Софи. — Зато я не такая дурочка, как эти тупые мымры».

Она по-прежнему читала «Тайме» и «Морнинг пост», а также новые романы, пьесы и сатирические баллады. Иногда за ужином они с Патриком оживленно спорили по поводу восточной военной кампании Наполеона или о принятых недавно новых рабочих законах, защищающих подмастерьев. Много споров было также и относительно торговой политики Англии, так что иногда по ночам Софи снились корабли с высокими мачтами, отплывающие от причалов Вест-Индской компании.

Существовали только две темы, которых они избегали, — дети и содержание колонки сплетен в «Морнинг пост». Газета не пропускала ни одного светского адюльтера. Софи читала эти колонки с единственной целью — обнаружить имя Патрика, выяснить, где он проводит вечера. Но его там ни разу не упомянули. Это могло значить только то, что он был более осмотрительным, чем ее отец.

Относительно вечерних времяпрепровождений мужа Софи иллюзий не питала. Он проводил вечера с куртизанками, в этом сомнений не было. Но по крайней мере он всегда являлся к ужину — это было единственное, чем она пыталась утешиться.