Ну что ж, по крайней мере она осталась жива. Ее не изнасиловали, хотя Кэрли очень боялась этого. Кроме дона, никто не обращался с ней жестоко. Дядя и его люди уже наверняка в пути и вскоре найдут ее.

— Пора в дорогу, сеньорита.

Эти слова отвлекли ее от размышлений. Рядом стоял испанец с бесстрастным, суровым лицом. Холодные темные глаза запали. Он казался опасным и безжалостным.

— Куда ты ведешь меня? — с ненавистью спросила Кэрли.

— Далеко в горы. К Льяно-Мирада — это место иногда заменяет мне дом.

— Куда бы ты ни отправился, мой дядя найдет тебя и не успокоится, пока не загонит в ловушку, как дикого зверя.

— Сделать это пытались и более ловкие люди, но потерпели неудачу. С твоим дядей произойдет то же самое.

— Что тебе нужно от меня? Что ты собираешься сделать со мной?

Он бросил на нее дерзкий, чувственный, беспощадный взгляд:

— Это еще предстоит решить, сеньорита.

Набросив плетеную кожаную петлю на запястья Кэрли, испанец потянул ремень, повел девушку к лошади и легко вскочил в седло.

— Пора трогаться.

Гнев, горечь и ненависть охватили ее. Словно забыв о своем рваном халате, спутанных волосах и огромных мокасинах, Кэрли улыбнулась — холодно, невозмутимо и надменно.

— Я готова, сеньор Эль Дракон.

Заметив, каким напряженным стал его взгляд, Кэрли испытала удовлетворение. Он хотел унизить ее, заставить просить пощады, надеялся сломить ее.

Но каждый раз, когда Кэрли видела этого высокого гордого широкоплечего мужчину на вороном коне, она вспоминала того, кто являлся ей в мечтах и подарил розу. Да, тогда его пленительная улыбка заставляла ее трепетать, а безобидные насмешки — теряться.

Конь, дернув головой, двинулся вперед, а Кэрли пошла за ним. Забыв об усталости и ноющих ссадинах, она смотрела на широкую спину испанца и переставляла ноги в огромных мокасинах, Санчес и вся остальная группа следовали за ними.

В полдень солнце, как раскаленный шар, висело над головами путников и безжалостно палило их плечи и спины. Плетеный кожаный ремень врезался в запястья, голубой халат с каждым шагом казался все тяжелее. Кэрли оступилась и упала бы, если бы дон не придержал коня. Тропа круто уходила вверх, отнимая у девушки силы и волю. Походка ее стала yетвердой, во рту пересохло. Кэрли не знала, надолго ли ее хватит.

Словно угадав мысли Кэрли, дон остановил коня, отвязал флягу, спешился и протянул ее девушке. Она поднесла сосуд к губам, наслаждаясь живительной влагой и стараясь скрыть дрожь руках.

— Льяно-Мирада вон там. — Рамон забрал флягу и указал на верхний край глубокого ущелья. — Мы направляемся туда.

Она проследила за его взглядом, но не увидела и намека на жилье. Там были только дубы, сосны и длинный скалистый каньон, ведущий к массивному гранитному утесу.

— Подъем будет трудным. — Он язвительно улыбнулся. — Если вежливо попросишь меня, возможно, я посажу тебя на лошадь.

Стены каньона высились впереди. Ноги Кэрли дрожали от усталости. Удастся ли ей одолеть такой трудный подъем? Она с трудом сдерживала слезы.

— Иди к черту!

Он нахмурился, снова посмотрел на крутой каменистый подъем, где почти не было тропы, и на мгновение заколебался.

— Гордыня погубит тебя, сеньорита.

— А твоя, дон Рамон? — разозлилась Кэрли. Отчаяние толкнуло девушку на этот выпад, ибо только злость могла укрепить ее дух. — Разве не твоя безмерная испанская гордыня погубила твоего брата? Или причина лишь в твоей алчности?

В его темных глазах свернула такая ярость, что Кэрли похолодела. Рамон отвернулся, пришпорил коня и начал подниматься в гору.

Когда они продвинулись немного вперед, девушка внезапно увидела тропу, прежде совершенно незаметную, ибо ковбои замаскировали ее ветками и листьями. Усталая Кэрли поникла от безнадежности. Дядя никогда не найдет эту тропу. К тому же на протяжении всего подъема вдоль стены каньона стояли часовые.

Кэрли оступилась, и из глаз ее брызнули горячие слезы. Господи, ну почему она не попросила дона о помощи? Почему не пренебрегла гордостью и не позволила Рамону чувствовать себя победителем? Нет, все, что у нее осталось, — это гордость, не позволявшая ей превратиться в испуганную маленькую девочку. Кэрли смахнула слезы, поняв, что не может поступиться своим последним достоянием.

На середине подъема у Кэрли подкосились ноги, и она растянулась на каменистой тропе под колючей толокнянкой. Несколько острых шипов вонзились в нее. Один из ковбоев подъехал к девушке, спешился и помог ей подняться. Он что-то сказал по-испански, и Кэрли показалось, что он ободряет ее.

Педро Санчес остановился возле испанца:

— Хватит, Рамон! Неужели ты позволишь девушке идти?

— Да.

— Послушай меня, hijo[24]. Я знаю тебя с той поры, когда ты был мальчишкой. Я всегда гордился тобой как сыном. Не делай этого.

— Отойди, амиго.

— Я знаю, что тебе больно, но горе ослепляет тебя. Прошу тебя, прекрати эту пытку.

— Я сказал — отойди.

Санчес не двинулся с места.

— Вот что, Рамон де ла Герра. Поступив так, ты совершишь серьезнейшую ошибку, и впервые за время нашего знакомства мне будет стыдно за тебя.

Испанец перевел взгляд с Санчеса на Кэрли, и недобрая улыбка искривила его губы.

— Мы спросим девушку. Если хочет ехать верхом, пусть скажет об этом сама. Тогда она сядет на лошадь. — Он с вызовом вперил в нее суровый взгляд: — Ты хочешь ехать со мной, сеньорита Мак-Коннелл? — Он насмехался над Кэрли, дразнил и испытывал ее. — Если хочешь, скажи, и твое желание будет исполнено.

Девушка едва не расплакалась. «Господи, не дай ему увидеть мои слезы!» Она посмотрела на дона с такой ненавистью, словно желала стереть зловещую улыбку с его красивого лица.

Борясь с соблазном уступить ему и произнести слова, которые он хотел услышать, Кэрли бросила взгляд на верхний конец тропы. Он был не слишком далеко.

— Si, сеньорита, — подразнил он девушку. — Льяно-Мирада вон там. — Рамон указал на вершину. — С твоим упорством ты преодолеешь такое расстояние. Ну, что скажешь?

— Por Dios[25], Рамон! — воскликнул Санчес.

Кэрли в упор посмотрела на испанца, собралась с духом и вскинула голову:

— Ты стоишь у меня на дороге, сеньор. Двигайся вперед или отвяжи ремень и сойди с тропы, чтобы не мешать мне.

Что-то вспыхнуло в его дерзких темных глазах, он на мгновение замер, потом медленно направил коня вперед. Когда девушка спотыкалась и ремень натягивался, испанец отпускал его. Жеребец рвался к дому, но Рамон сдерживал его, стараясь, чтобы ремень не натягивался и Кэрли не отставала.

«Почему?» — спрашивала она себя. Ведь он так страстно желал сломить ее, поставить на колени. И все же Кэрли знала, что это не совсем так. Да, это невероятно, однако…

Кэрли облизнула губы. Ремень раскачивался перед ней. Голубой халат, казалось, давил на нее, прижимал к земле. Под ним была только ночная рубашка, на шее болтался маленький изодранный розовый платок. С вызовом отчаяния Кэрли сбросила халат и пошла дальше. На лбу ее выступил пот, дыхание стало прерывистым, легкие болели при каждом вздохе, ссадины на ногах горели, а конец пути словно отодвигался все дальше и дальше. Однако Кэрли заставляла себя идти.

Мужчины молча ехали за девушкой, с жалостью глядя на нее. Для Кэрли все потеряло смысл. Все, кроме одного — доберется ли она до вершины.

— Уже близко. — Голос испанца прозвучал почти так же мягко, как в тот день, когда он протянул ей розу. — Еще несколько шагов.

Кэрли вдруг осознала, что идет рядом с ним, даже не заметив, что вырвалась вперед. Прильнув к его седлу, чтобы устоять на ногах, она увидела, что ремень соскользнул с ее запястий, а веревка, стягивавшая руки, исчезла. Конь продвигался вперед, рядом с ним поднималась в гору и Кэрли. Наконец они оказались на широком плато, расположенном над вершинами. Льяно-Мирада, плоская равнина, откуда открывался захватывающий вид.

Сделав еще пару неуверенных шагов, Кэрли споткнулась, и в глазах ее все поплыло. Рамон резко остановил коня. Девушка ощутила руки на своей талии, потом земля ускользнула из-под ног, и Кэрли погрузилась в темноту.

Рамой мгновенно спешился. Однако девушку поднял на руки Педро Санчес.

— Оставь ее в покое, Рамон, — сказал старик таким тоном, какого испанец не слышал с детства. Рамона охватили раскаяние, смущение и жалость. Жестокость никогда не доставляла ему удовольствия, он прибегал к ней лишь в силу необходимости. Рамон увидел густые золотисто-каштановые волосы, упавшие на руку Санчеса, и высокую полную грудь, вздымавшуюся от дыхания. У испанца сжалось сердце. Он отошел и пропустил старого ковбоя. Санчес нес девушку, как ребенка.