Чарльз проследил за ее взглядом.
— Простите великодушно, — сказал он. — Иногда я не соразмеряю силы. Мое рукопожатие может быть чрезмерным. — После этих слов он осторожно взял ее руку в свою, поднес к лицу и тихонько провел по ней губами.
Ники показалось, что сейчас она взорвется. Его прикосновение было сродни удару тока. Она отняла руку и отвернулась, сознавая, что за ней по-прежнему следит пара пристальных зеленых глаз.
Они помолчали. Потом Чарльз спросил:
— Скажите мне, что вы делали здесь совсем одна?
— Смотрела на розы. — Ники повернулась к нему и, стараясь говорить совершенно спокойно, произнесла: — Среди прочих я рассматривала вот эту. Она самая красивая из всех. — Прикоснувшись к желтому цветку, она добавила: — Правда?
Чарльз взглянул на розу, потом на Ники и воскликнул:
— Ваши глаза точь-в-точь цвета вероники!
— Цвета чего?
— Вероники, таких ярко-голубых маленьких цветочков.
Неожиданно взяв Ники под локоть, Чарльз повел ее к деревянной калитке в конце сада.
— Думаю, что нам пора идти пить чай. Это для нас сейчас самое безопасное времяпрепровождение.
Чарльз не отходил от Ники весь следующий час, исчезнув лишь на двадцать минут в конце чая, накрытого в гостиной. Она постоянно чувствовала на себе его взгляд, что не скрылось от внимания ни ее матери, ни Анны, время от времени многозначительно и радостно переглядывавшихся. Ее отец был слишком увлечен разговором с Филипом о Маргарет Тэтчер и о британской политике, чтобы что-нибудь заметить. Оба они сидели особняком в другом конце комнаты и были так заняты собой, что окружающее для них не существовало.
Позже, когда Ники пошла наверх переодеваться к ужину, первое, что она заметила, войдя в комнату, была желтая роза, та, которой она восхищалась в саду. Теперь она стояла в хрустальной вазочке на ночном столике. К вазе был прислонен конверт с ее именем. Внутри лежала записка, написанная четким красивым почерком: «Я не хотел смутить или обидеть вас. Не сердитесь на меня. Ч.Д.»
Ники уронила записку на кровать, взяла вазу и погрузила лицо в самую середину цветка, глубоко вдыхая его аромат. Она чувствовала, что может думать только о Чарльзе Деверо. «Вот она, моя погибель», — вздохнула она, зная, что теперь уж ничего не поделаешь. Поздно. Она влюбилась в него за каких-нибудь несколько часов, покоренная его взглядом, голосом, обаянием и властностью. Он обладал шармом, щегольским блеском и огромной внутренней силой. Никогда она еще не встречала человека, подобного ему.
Немного погодя, столкнувшись с ним в вестибюле рядом с гостиной, она поблагодарила его за розу.
— Совершенство заслуживает совершенства, — ответил он с легкой улыбкой и весь вечер так внимательно ухаживал за ней, что в конце концов даже отец заметил, какие знаки внимания молодой человек оказывает его дочери. Он сказал ей об этом с глазу на глаз, когда они отправились спать. Мать ушла вперед по коридору, отец задержался ненадолго перед ее спальней, а потом вошел за ней следом.
— Не хочу, чтобы ты подумала, будто я вмешиваюсь в твою жизнь, Ники, — тихо сказал он, ласково кладя ей руку на плечо. — Но я знаю Чарльза уже несколько лет и должен тебе сказать, что он притча во языцех. И в отношениях с женщинами привык добиваться своего.
— Могу себе представить, папочка. — Ники заглянула в его глаза, такие же голубые, как и ее собственные, и тут же заметила в них беспокойство. — Ну что ты, папуля, не волнуйся. Я смогу постоять за себя. — Она рассмеялась и чмокнула его в щеку. — Не забывай, что я тертый журналист, а еще я независимая, задиристая и на многое способная женщина — словом, такая, какой ты меня вырастил.
Эндрю Уэллс кивнул.
— Конечно, ангел мой, мы с матерью старались воспитать в тебе лучшие качества, включая смелость. Я знаю, что ты сможешь за себя постоять, если что. Твоя служба приучила тебя к опасности. Но это не работа, а Чарльз Деверо — мужчина особого рода. Он воспитанник Итона и Оксфорда, он символ британских устоев, аристократ до мозга костей, у него знатные предки и безупречное прошлое. Не забывай, его дед был пэром, его дядя — граф, а мать обладает собственным дворянским титулом.
— Я что-то не возьму в толк, папочка, к чему ты клонишь.
— Британская аристократия — совершенно особый мир, самодовольный и замкнутый, сторонящийся чужаков. Для большинства он закрыт.
Ники расхохоталась.
— Боже мой, и это говорит мой отец, Эндрю Уэллс. Уж не боишься ли ты, что кто-то скажет, будто я, видите ли, не пара Чарльзу Деверо оттого, что я американка?
Эндрю Уэллс рассмеялся.
— Не совсем. Что касается меня, то я-то как раз считаю, что ты пара любому, моя девочка. Быть может, ты даже слишком хороша для большинства мужчин.
— Ты рассуждаешь как настоящий, преданный и любящий отец.
— Я просто хотел тебе сказать, что он — человек из другого мира. Я хотел предостеречь тебя, объяснить тебе, что, как сказал мне однажды Филип, Чарльз немного повеса. Только и всего.
— Пап, ну уж с этим я как-нибудь справлюсь. Честно, справлюсь.
— Знаю. И все же будь осторожна.
— Ага. А еще я должна смотреть в оба, точь-в-точь как вы меня учили, когда я была маленькой. Смотри в оба и будь осторожна, Ник. Именно так я всегда и поступала, папа, и никогда не забывала твоих советов, — сказала в заключение Ники с легкой усмешкой.
Эндрю Уэллс привлек ее к себе.
— Ты лучше всех. Я дорожу тобой как зеницей ока. Я всего лишь хочу, чтобы ты не страдала понапрасну. Что ж, спокойной ночи, дорогая.
Ники и Чарльз провели вместе всю субботу. Они многое узнали друг о друге, пока катались вокруг Пулленбрука на его «лендровере». Ники поняла, что Чарльз хорошо образован, много знает, разбирается в мировой политике, а также умен и эрудирован. Она чувствовала, что он ей нравится как человек, а не только как мужчина.
В субботу вечером Анна давала званый ужин, на который были приглашены несколько соседских супружеских пар; вечер удался на славу. И снова Чарльз усердно ухаживал за ней и, казалось, совершенно не обращал внимания на гостей, приглашенных матерью. Ники тоже общалась только с ним, хотя держала себя немного прохладнее, чем он, так как постоянно чувствовала на себе взгляд отца.
Отправляясь спать, она ликовала, плыла по воздуху от счастья. Раздевшись, она села на диванчик у окна и стала мечтательно оглядывать залитые лунным светом окрестности. Она думала о Чарльзе. Неожиданно раздался легкий стук в дверь. Она открыла и совсем не удивилась, увидев на пороге Чарльза. Не говоря ни слова, он быстро вошел в комнату, закрыл за собой дверь и прислонился к ней.
— Прошу простить за вторжение в столь поздний час, — сказал он. — Я не мог заснуть. Мне необходимо было увидеть вас хоть на миг.
Он шагнул вперед, взял ее за руку и притянул к себе.
— У меня возникло совершенно неодолимое, отчаянное желание поцеловать вас и пожелать доброй ночи. — Он посмотрел на нее в упор и молча улыбнулся. Затем жадно поцеловал в губы. Ее руки обвили его шею, и он тут же привлек ее к себе еще ближе. Немного погодя он ослабил объятия и прошептал, не отрывая губ от ее волос:
— Я хочу любить тебя, Ники. Позволь мне остаться с тобой в эту ночь, не прогоняй меня.
Она молчала.
Он поцеловал ее снова, еще более страстно, чем прежде, и ей ничего не оставалось, как ответить на поцелуй и прижаться к нему.
— Дорогая моя, — сказал он и провел губами по ее щеке. — Позволь мне остаться.
— Ведь я тебя совсем не знаю, — начала было Ники, но замолкла в нерешительности. Она была обескуражена и испугана. Чарльз Деверо возымел над ней власть. Он ошеломлял ее, и Ники вдруг поняла, что он легко может опустошить и уничтожить ее.
Чарльз взял ее лицо в свои ладони и заглянул в самую глубину ее глаз.
— О, Ники, Ники, — ласково прошептал он. — Хватит играть в эти глупые игры. Мы взрослые, вполне зрелые, разумные люди. — Его губы вновь тронула легкая улыбка, и он добавил: — Скажи честно, ведь не думаешь же ты, что узнаешь меня лучше день спустя? Какая разница, станем ли мы любовниками этой ночью или же подождем до понедельника? — Губы его приблизились, и он поцеловал Ники долго и крепко, а потом отпустил, оставив стоять на середине комнаты.