Ники оказалась в маленькой темной прихожей, которую затруднилась бы описать. На полу лежал восточный коврик, на пристенном столике стояла ваза с грязноватыми искусственными цветами, а по стенам были развешаны плакаты тореадоров в рамках. С любопытством оглядевшись, Ники увидела несколько закрытых дверей, длинный коридор и прямо перед собой гостиную за сводчатой аркой.
В квартире было тихо. Никаких признаков жизни, и Ники невольно подумала, где же Чарльз. Она снова огляделась и, услышав легкий шорох, вся напряглась.
— Пожалуйста, проходите, — сказал Хавьер, показывая на гостиную, и заторопился вперед по коридору. Ники двинулась за ним.
Войдя, она быстро огляделась. Комната была самой обычной, ничем не примечательной, подобно прихожей: те же восточные коврики на полу, те же плакаты на стенах, изображающие бой быков, и кое-какая мебель темного дерева. Софа и два кресла, застланные грязно-зеленым бархатом, расположились вокруг дешевенького металлического кофейного столика, поверхность которого была покрыта декоративной плиткой.
Будучи уверена, что Чарльз уже ждет ее, Ники испытала разочарование. Подойдя к окну и выглянув на улицу, она увидела, что до арены Кольца рукой подать. Обитатель этого жилища, явно не Чарльз, был, несомненно, страстным болельщиком. «Чарльз, наверное, снял эту квартиру специально для их встречи, — подумала Ники, — сам он не стал бы жить в такой дыре, оскорбительной для его тонкой художественной натуры».
— Здравствуй, Ники.
Она повернулась, как ужаленная, и увидела Чарльза, вошедшего через дверь в дальнем конце комнаты. Это и в самом деле был Чарльз Деверо, которого она знала раньше, только выглядел он по-другому. Он отпустил длинные волосы и усы и выкрасил их в черный цвет, а темный загар делал его внешность чересчур мрачной, непривычной. Чужой даже. От природы он был светлокож и светловолос, как и его мать, истинный англосакс. На Чарльзе были темно-синие хлопчатобумажные брюки и белая рубашка с открытым воротом — никогда прежде он не одевался так небрежно.
Ники утратила дар речи. Она думать не думала, что испытает такое потрясение, оказавшись с ним лицом к лицу. Видеть его живым и здоровым после того, как она столько лет считала его мертвым, было почти невыносимо. Она вся дрожала, сердце колотилось с пугающей частотой.
— Ты хорошо выглядишь, Ники, — сказал Чарльз, нарушив наконец молчание и подходя к ней. — Спасибо, что пришла. — Он остановился в полушаге от нее и слегка улыбнулся.
Она не ответила. Ее лицо было холодно, глаза превратились в крохотные голубые льдинки. Помолчав, она отчеканила:
— Не трать время на пустяки, хорошо? Я сюда не за этим приехала.
— Я просто пытался немного расшевелить тебя, дорогая, — ответил он, снова сверкнув улыбкой.
При этих словах в сопровождении улыбки, светящейся превосходством, в Ники словно что-то оборвалось. Горе, мука и боль, давно слившиеся воедино, образовали гремучую смесь. И теперь гнев переплавился в неудержимую ярость и вырвался наружу.
— Подонок! Сукин сын! Как ты мог? Почему, ну почему ты так поступил с нами? Как ты мог так жестоко, так чудовищно жестоко поступить со мной и собственной матерью? Ты заставил нас страдать! Мы оплакивали тебя, ублюдок. Как я могла любить тебя?! Сейчас я тебя ненавижу!
Чарльз явно стушевался перед потоком брани и язвительным тоном, на скулах у него заходили желваки. Но он ничего не сказал в свою защиту, лишь стоял и смотрел на нее, не отводя взгляда.
Слезы ярости бежали у Ники по лицу. Неожиданно, движимая гневом, она ринулась вперед и стала лупить Чарльза кулаками по груди и по лицу, выказав при этом немалую силу.
Ее неожиданное и яростное наступление застало Чарльза врасплох, он даже пошатнулся под таким натиском, но тут же обрел равновесие. Защищаясь, он сумел схватить ее за запястья.
— Прекрати, Ники! Слышишь, прекрати сейчас же! Скандал нас ни к чему хорошему не приведет. Я устроил так, чтобы тебя препроводили сюда: хочу кое-что сказать тебе, объяснить…
— Ты за мной шпионил! — закричала Ники.
— Вовсе нет!
— Ты послал своих подручных обыскать мой номер, гадина!
После некоторого колебания Чарльз признался:
— Да, это правда, каюсь. Но шпионить за тобой? — Он покачал головой. — Нет, я за тобой не следил. Определенно нет. И не посылал никого следить.
Ники пропустила эти слова мимо ушей.
— Ты изобразил свою смерть и сбежал, чтобы начать новую жизнь, — кричала она. — Ты бежал подло и трусливо. Бессовестно бежал. Я не знаю, почему ты так поступил, но что бы ты теперь ни говорил, ты не сможешь оправдаться передо мной.
— У меня не было выбора, — перебил он ее тоном, не терпящим возражений, спокойным и уверенным. — Я сделал то, что сделал, потому что у меня не было другого выхода.
— У каждого всегда есть выбор.
— У меня его не было. Долг есть долг.
— Долг?! — голос ее сорвался. — Скажи на милость! Долг! Кому и что ты был должен?
— Я хочу объяснить тебе, почему я поступил так, и, может быть, ты все поймешь и оставишь меня в покое.
Она не ответила и Чарльз добавил:
— Ты подвергаешь меня опасности, Ники.
— Подвергаю тебя опасности? Что это значит?
— Ты носишься по всему свету, расспрашиваешь обо мне, показываешь мои фотографии разным людям и тем самым ставишь мою жизнь под угрозу, — произнес он, вдруг заговорщицки понизив голос и пригвоздив ее к месту взглядом. — Никто не должен знать, что я жив. Даже моя мать.
Хотя это заявление и ошарашило Ники, она промолчала и только удивленно смотрела на него. Она думала над тем, что он ей сказал, и в ее взгляде сквозило недоверие.
— Сядь и постарайся не сердиться.
— Это будет нелегко.
— Именно, — пробормотал Чарльз, кивая. — Но все же попытайся хоть немного успокоиться и выслушать меня молча. Злость тебе только помешает.
— Боже правый, Чарльз, ты требуешь слишком многого.
Неожиданно он отпустил ее руки, и они безжизненно повисли.
Тут же подняв их, Ники стала осматривать запястья и потирать сначала одно, потом другое. Они покраснели и уже побаливали.
— Посмотри, что ты наделал.
— Прости меня, — извиняющимся тоном сказал Чарльз. — Я никогда не соразмерял силы, не так ли? Извини, я оставлю тебя на минуту. Сейчас я вернусь, — сказал он и вышел через боковую дверь.
Ники прислонилась к стене, она дрожала, ноги ее подкашивались. Гнев все еще бурлил в ней. Гнев был единственным чувством, которое она испытывала, в ней не осталось ничего, кроме гнева. А еще ненависть — к Чарльзу Деверо В остальном же она испытывала к нему совершеннейшее равнодушие. Совершеннейшее.
Некоторое время спустя Чарльз вернулся с молодым человеком, но не Хавьером. Он нес поднос с бутылкой воды и двумя стаканами. Когда он проходил мимо Ники и ставил поднос на кофейный столик, на нее пахнуло резким запахом одеколона. Она сразу узнала этот запах.
Чарльз заметил это, и, когда они остались одни, спросил:
— Почему ты так насторожилась, когда вошел Пьер?
— Потому что именно он рылся в моем номере, — ответила она с вызовом.
— А откуда ты узнала? Ты что, видела, как он уходил?
— Нет, я узнала его по запаху.
Чарльз нахмурился.
— Что ты имеешь в виду?
— Его одеколон. У меня в номере пахло его одеколоном.
Чарльз снова нахмурился.
— Молод еще. И неопытен, — пробормотал он себе под нос. — Слишком неопытен. Как это было неосмотрительно с его стороны. — Чарльз помолчал секунду, не выходя из задумчивости, а затем тихо добавил: — Пьер ничего не нашел.
— Не нашел, потому что нечего было находить, — ответила Ники. — За исключением фотографий, которые я ношу с собой.
Чарльз не стал развивать эту тему.
— А теперь, садись, Ники, — сказал он. — От твоего пыла проку мало, как видишь. Прошу тебя, будь благоразумной, чтобы мы могли поговорить спокойно, как воспитанные люди.
Ники осталась стоять, не спуская глаз с Чарльза. Она знала, что гнев ее, бурлящий в душе вот уже три года, — праведный. Она ничуть не сожалела о том, что сорвалась и наговорила много лишнего. Но Чарльз все-таки прав. Она ничего не узнает, если не сможет взять себя в руки и не выслушает его.