— Но ты была на его похоронах, детка. — Мать уставилась на меня как на сумасшедшую. — Ты приходила.
— О-о, — осеклась я, — правильно. Конечно. Просто я ничего об этом не помню. — Тяжело вздохнув, я откинулась на подушки. Не помню своего венчания, не помню похорон отца. В моей жизни произошло два важнейших события, а у меня чувство, что я пропустила и то и другое. — И как все прошло?
— О, все прошло так, как положено проходить подобным мероприятиям, — сразу занервничала и заюлила мать, как всегда, когда речь заходила об отце.
— Много народу пришло?
На ее лице промелькнуло неудовольствие.
— Давай не будем тонуть в подробностях, детка. Уже столько лет прошло. — Мама встала, словно хотела убежать подальше от моих расспросов. — Ты уже ела? У меня ни крошки во рту не было, только вареное яйцо и тост. Пойду принесу что-нибудь тебе и себе. И присмотрю, чтобы ты поела как еледует. Чтобы никаких больше безуглеводных диет, Лекси! Картошка тебя не убьет.
Безуглеводная диета? Значит, вот как я приобрела форму? Я взглянула на свои незнакомые загорелые ноги. Надо сказать, они выглядели так, словно я вообще никогда не знала, что такое картофель.
— Я сильно изменилась внешне, — сказала я почти смущенно. — Волосы, зубы…
— Да, ты в чем-то изменилась. — Мама неопределенно посмотрела на меня. — Но все происходило постепенно, и я почти ничего не заметила.
Господи Иисусе! Как же можно не заметить, что родная дочь из убогого Зубастика превратилась в стройную, загорелую, ухоженную молодую женщину?
— Я ненадолго. — Мать взялась за свою вышитую торбу. — Эми сейчас придет.
— Эми здесь? — У меня сразу же поднялось настроение при мысли о младшей сестренке в пушистом розовом жилете, джинсах с вышитыми цветочками и миленьких кроссовках, у которых под пяткой начинали бегать огоньки, когда Эми танцевала.
— Она покупает внизу шоколадки, — пояснила мать, открывая дверь. — Девочка обожает мятные «Киткат».
Я ошеломленно смотрела, как за матерью закрылась дверь. В продаже появились мятные «Киткат»?!
Положительно, 2007 год — это другой мир.
Что бы ни думали большинство знакомых, Эми мне не сводная сестра и не приемный ребенок в нашей семье. Мы с ней стопроцентно родные сестры. Людей вводит в заблуждение наша двенадцатилетняя разница в возрасте и тот факт, что отец с матерью разошлись еще до рождения Эми.
Пожалуй, «разошлись» слишком сильно сказано. Я точно не знаю, что между ними произошло, — просто отец редко бывал рядом, пока я росла. Официальной причиной считалось то обстоятельство, что его бизнес находился за границей. Настоящая причина заключалась в том, что по жизни папаша оказался забубенным фуфлыжником. В восемь лет я услышала это определение в адрес отца из уст одной моей тетушки на Рождество. Заметив меня, дамы обмерли и резко сменили тему, вследствие чего я заключила, что «забубенный» — скверное ругательство, и запомнила его на всю жизнь. Вот такое фуфло.
Когда папа в первый раз ушел из дома, мне было семь лет. Мама сказала, что он уехал по делам в Америку, поэтому, когда Мелисса из нашей школы сказала, что видела моего папаню в «Ко-опе» с телкой в красных джинсах, я обозвала ее толстой лгуньей. Папаша вернулся домой через несколько недель с усталым видом — из-за разницы во времени, как он сказал. Я немедленно пристала к нему, как липкий пластырь, требуя американских сувениров, и папа, охлопав себя по карманам, вручил мне пачку жвачки «Ригли». Я называла ее своей американской жвачкой и без конца хвасталась пачкой в школе, пока Мелисса не ткнула пальцем в крошечный ценник на фольге. Я так и не сказала отцу или матери, что знаю правду. В глубине души я с самого начала подозревала, что ни в какой Америке папаша не был.
Через пару лет он снова исчез, на этот раз на несколько месяцев. Вскоре он открыл дело по торговле недвижимостью в Испании, но быстро обанкротился. Потом ввязался в какую-то мошенническую «пирамиду», куда попытался привлечь и некоторых наших друзей. Незаметно начал пить и вскоре уже жить не мог без рюмки, стал алкоголиком. Затем он сошелся с какой-то испанкой и даже ушел к ней жить — правда, его хватило ненадолго. Мама всякий раз принимала его обратно. Наконец спустя три года папаша, спасаясь от налоговой поли-, ции, уехал в Португалию, где и осел.
У мамы тоже время от времени появлялись «приятели-джентльмены», но с отцом она не разводилась и время от времени виделась. И вот в один из папашиных развеселых рождественских визитов типа «за выпивку плачу я, дорогая» родители, должно быть, это самое…
Впрочем, мне не очень хочется подробно останавливаться на той встрече. Главное, что у нас появилась Эми, очаровательная малышка, с удовольствием игравшая на танцевальном коврике и готовая заплетать мне косы хоть миллион раз.
Когда мать вышла, в палате стало тихо и сумрачно. Я налила себе стакан воды и стала медленно пить мелкими глотками.
Мысли клубились, как пылевое облако на месте взрыва. Я чувствовала себя судмедэкспертом, воссоздающим картину происшествия даже не из обрывков, а из отдельных ниточек. В дверь тихо поскреблись. Я подняла голову:
— Да! Войдите!
— Привет, Лекси!
В палату бочком вошла незнакомка лет шестнадцати. Высокая и тощая, джинсы еле держатся на узких бедрах, открывая живот, пупок проколот, панковский «ежик» с синими прядями и примерно шесть слоев туши на ресницах. Мы никогда прежде не встречались.
Увидев меня, она скривилась:
— Да, морда у тебя помирает, кирпича просит…
Я опешила. По-моему, у меня даже рот приоткрылся. Девица прищурилась:
— Лекси, это же я. Ты ведь меня узнаешь?
— Конечно! — с извиняющимся видом начала я. — Понимаешь, к сожалению, после аварии у меня что-то с памятью. Разумеется, мы знакомы, но…
— Лекси! — В голосе девушки прозвучало недоверие и почти обида. — Это же я, Эми!
Я онемела. Да что там, я просто охренела. Эта особа не могла быть моей младшей сестричкой.
Но факты — упрямая вещь. Эми превратилась в длинного развязного подростка, практически во взрослую девицу. Она принялась расхаживать по палате, хватая то и это, осматривая и ставя обратно, а я как завороженная не могла оторвать от нее глаз, ошеломленная ее ростом и уверенностью.
— Здесь есть чего подкинуть в топку? Я с голоду пухну! — Ее милый звонкий голосок остался музыкальным, но приобрел режущие ухо уличные интонации и неприятные холодные нотки.
— Мама обещала принести мне ленч. Могу поделиться, если хочешь.
— Супер. — Она села в кресло и перекинула длинные ноги через подлокотник, выставив серые замшевые ботильоны с острыми каблуками. — Так, значит, ты ничего не помнишь? Круто!
— Ничего крутого! — возмутилась я. — Это ужасно. Я помню все до самого дня папиных похорон, а потом… провал. И первых дней в больнице я не помню. Будто я впервые проснулась вчера вечером.
— Ну ва-аще! — Глаза Эми расширились. — Так ты не помнишь, как я приходила?
— Нет. Я помню тебя двенадцатилетней, с конским хвостом, скобками на зубах и красивыми заколками в волосах.
— Ой, не напоминай! — Эми изобразила, что ее сейчас вырвет. Затем сосредоточенно нахмурилась. — Значит, три последних года для тебя как белое пятно?
— Ну да, как большая черная дыра. А то, что было раньше, — словно в тумане. Я что, правда замужем? — Я нервно хихикнула. — Надо же, забыла! Ты была подружкой невесты на моей свадьбе?
— Ага, — рассеянно сказала Эми. — Было круто. Слушай, Лекси, не хотелось мне поднимать эту тему, пока ты вся такая больная, но… — Она смущенно начала наматывать на палец прядь волос.
— Что? — удивленно взглянула я. — Говори!
— Ну, дело в том, что ты должна мне семьдесят фунтов. — Эми виновато пожала плечами. — Ты занимала их у меня на прошлой неделе, когда твоя карта не работала, и обещала отдать. Я не рассчитываю, что ты помнишь…
— О… — растерялась я. — Конечно. Возьми сама. — Я указала на луивуиттоновскую сумку. — Правда, я не знаю, есть ли там наличные…
— Найдутся, — сказала Эми, проворно расстегивая сумку и словно пряча улыбку. — Спасибочки! — Она распихала банкноты по карманам и снова перекинула ноги через подлокотник, играя целой связкой серебряных браслетов. Внезапно она подскочила и встревоженно уставилась на меня: — Погоди, а ты помнишь о… — Она замолчала.