Граф подался вперед и, прищурившись, пристально на нее посмотрел.
– Возможно, это гак, мадам, да только деньгами распоряжаются ваши попечители. А без средств вы ничего не можете, и, сразу спешу вас уверить, мэм, что на такую безответственную авантюру, как эта, деньги вам не будут отпущены.
– Право, Корнелия, посудите сами, – вступил в спор новый голос, в котором, однако, звучали примирительные нотки. – Вас, трех неопытных женщин, деревенских мышек, там живьем съедят! Вам одним в городе нельзя… – Выразительный жест рукой. – Вы только подумайте хорошенько обо всех мелочах, о том, что вам самой придется улаживать все денежные вопросы в гостиницах и с извозчиками… дела, которыми вы сроду не утруждались. Отправляться в подобное путешествие без мужчины, способного помочь вам советом, недопустимо.
Корнелия поднялась со своего места.
– Вы желаете мне добра, дядя Карлтон, и я вам благодарна всей душой, но поверьте, милорды… – ее холодный взгляд скользнул по их лицам, – насчет этих деревенских мышек вы ошибаетесь. Воля ваша, а я намерена везти детей на месяц в Лондон, независимо от того, выделите вы мне на это средства или нет. Счастливо оставаться.
Едва склонив голову, она повернулась к дверям, не обращая внимания на возмущенный ропот у себя за спиной и шарканье стульев по половицам поспешно вскочивших на ноги попечителей.
Она получила удовлетворение, очень тихо затворив за собой дверь, но в следующий же момент от ее внешнего спокойствия не осталось и следа. Остановившись, она несколько раз глубоко вдохнула воздух и негромко выругалась.
– Что, кузина? Ничего не вышло, надо полагать? – послышался из полумрака под изогнутой лестницей тихий голос.
Человек вышел из тени. Корнелия с удрученным видом, чуть растянув губы в улыбке, посмотрела на двоюродного брата своего покойного мужа. Высокий и по-юношески нескладный, но сильный и гибкий, Найджел Дагенем был привлекательным молодым человеком, вступающим в пору зрелости. В своем нынешнем одеянии, состоявшем из невероятно яркого полосатого жилета, от которого рябило в глазах, и непомерно высокого галстука, он выглядел гораздо моложе, чем ему хотелось бы. Ослепленная лиловым и пурпурным блеском, Корнелия на миг зажмурилась. Она подумала, что ему куда более к лицу пришлась бы та простая деревенская одежда, какую он носил прежде, еще до того, как отправился учиться в Оксфорд.
– Как ты угадал? – спросила она, пожимая плечами.
– У моего дяди зычный голос, а я, признаюсь, стоял довольно близко к двери.
Корнелия не выдержала и расхохоталась.
– Хочешь сказать, припав ухом к скважине?
– Не совсем, – возразил он. – Тебя, конечно же, не удивило, что попечители не захотели отпустить с тобой Стиви? – В его голубовато-серых глазах светилось сочувствие. Ему и самому не раз пришлось испытать на себе мундштучное удило семьи, и чувства Корнелии ему были понятны.
– Но это же всего лишь на месяц! – с горячностью проговорила она. – Не в Монголию же я его, в самом деле, собираюсь везти!
– Конечно, – поддержал он ее все так же сочувственно. – Я бы предложил тебе свое посредничество, если бы в настоящее время не был лишен благосклонности графа.
– Что, снова бегаешь от кредиторов, Найджел? – осведомилась она и заметила, как на глаза кузена легла тень, а лицо сразу как-то осунулось.
Ее родственник не вылезал из долгов, и она догадывалась, что присущая ему от природы склонность к расточительству обострялась тем обстоятельством, что круг его общения в Оксфорде состоял из мотов, кошельки у которых были гораздо толще, чем у него. Карты и лошади интересовали их куда больше, чем штудирование головоломных греческих и латинских текстов.
– Стало быть, ты приехал в деревню не по своей воле? – спросила она. – Тебя временно исключили из колледжа?
Он горестно пожал плечами.
– Точно… причем до конца года. Вот только графу эта маленькая подробность неизвестна. Он думает, что я в должниках лишь до следующего дня выплат содержания и что я будто бы решил для себя необходимым пару недель побыть вдали от злачных мест города дремлющих шпилей.[2] Так что об этом держи язык за зубами.
– Конечно. – Корнелия с насмешливой укоризной покачана головой. – Но ты же можешь его умаслить, Найджел. Ты сам это знаешь. Просто так же мастерски, как всегда, играй роль блудного сына, и граф сменит гнев на милость.
– Как это ни смешно, я здесь именно затем. Бегаю за старым пнем повсюду, куда он – туда и я, – сказал Найджел, язвительно улыбаясь. – Прислуживаю, точно его личный адъютант. – Он поправил сильно накрахмаленные складки своего галстука и, подмигнув Корнелии, повернулся к двери в библиотеку, где все еще заседали его почтенные родственники.
Пройдя по каменному полу коридора, Корнелия приблизилась к большой двери парадного входа родового дома графа Маркби. Тащивший корзину с углем слуга в кожаном переднике поставил свою ношу и поспешил открыть перед ней дверь.
– На улице холодно, миледи, – напомнил он.
Кивнув в ответ, Корнелия вышла из дома и, вдохнув полной грудью свежий воздух, энергично потрясла головой, словно желая стряхнуть с себя какую-то мерзость. Она почти не замечала ни колючего февральского воздуха, ни голых ветвей деревьев, сгибающихся под порывами ветра, когда решительно пересекла полукруглую засыпанную гравием площадку перед домом и направилась по заиндевевшей лужайке прочь.
Она задержалась у пруда с рыбами, ныне под свинцовыми небесами выглядевшего совсем заброшенным и непривлекательным, и подобрала с земли внушительных размеров ветку, которую у одного из высоких буков, тянувшихся вдоль подъездной дорожки, отломило ветром. Ее дерзкое заявление о намерениях в действительности было лишь словами. Уехать из Дагенем-Мэнор ни с детьми, ни без них, не имея средств, она не могла.
На сей раз не пытаясь себя сдерживать, Корнелия разразилась самыми что ни на есть непристойными проклятиями и в сердцах швырнула в зеленые, стоячие воды пруда палку. На душе полегчало, и только теперь она осознала, до чего продрогла в своем тонком муслине и хлипких туфельках. Накидка, в которой она приехала, осталась в Маркби-Холле, но возвращаться за ней было немыслимо… пока этот кворум самодовольных и высокомерных попечителей не разойдется. Две мили до своего дома, до Дагенем-Мэнор, она пройдет, одолжив ротонду у Элли.
Корнелия направилась вдоль берега пруда к проему в изгороди из бирючины, отделявшей регулярные сады от фермы при усадьбе. За фермерскими полями простирались усеянные утесником вересковые пустоши Нью-Фореста, а те, в свою очередь, сменялись густо поросшими лесом землями.
Корнелия подобрала юбки, осторожно ступая по сырому выгону к перелазу, от которого вперед тянулась узкая сельская дорога. Преодолев перелаз, Корнелия, озябнув, не пошла, а почти побежала к сельскому лугу и расположенному в стороне от дороги очаровательному особняку из красного кирпича. К дому, где она выросла.
– Э, леди Нелл, этак и помереть недолго, – попеняла ей экономка, отворившая на ее требовательный стук дверь. – Выйти на улицу в таком виде!.. Да это все равно что в одной сорочке.
– Ее сиятельство дома, Бесси? – Корнелия обхватила себя руками.
– В детской, мэм.
– Хорошо. – Корнелия поспешила вверх по лестнице. – Бесси, будь добра, принеси поссет[3] с хересом, какой ты готовишь, пожалуйста.
Женщина с явным удовлетворением улыбнулась:
– Будет сделано, миледи.
Преодолев первый пролет, Корнелия поспешила по коридору к другой лестнице – в детскую, располагавшуюся на самом верхнем этаже. Из комнаты доносился голос невестки, перемежавшийся звонким словесным ручейком, лившимся из уст четырехлетней дочери Аурелии.
Корнелия толкнула дверь детской и очутилась в тепле, перед горящим камином, окруженная восхитительным запахом раскаленных утюгов: нянька гладила белье.
– Нелл, это ты? – встретила ее леди Аурелия Фарнем. Разжав пальчики дочери, сжимавшие ее белокурый локон, она живо вскочила на ноги. Ее карие глаза проницательно посмотрели на золовку и точно оценили ее расположение духа.
Корнелия тряхнула головой. Шпильки еле держались в волосах, и она вытащила их вовсе. Ее спускавшиеся ниже пояса косы цвета меда, вначале аккуратно уложенные вокруг головы, упали.
– Отказали? – спросила золовка, слегка откинув назад голову и приподняв светлые брови.
– Да, Элли, отказали, – подтвердила Корнелия.
Гнев вспыхнул в ней с новой силой, она повысила голос, ее глаза засверкали.