Анна Яковлева
Посадочные огни
Адам Рудобельский стоял в очереди к телефону-автомату. Очередь почти не двигалась, и Адам от нечего делать следил за табло на фасаде административного здания в стиле ложного классицизма. В бегущей строке проплывали по очереди число, время и температура воздуха.
Если верить пробегающим цифрам, все было не так уж плохо: 10 утра 28 августа, температура воздуха +21.
Данные бегущей строки и ощущения Адама не совпадали.
Во-первых, голова раскалывалась после вчерашнего пива с водкой, подтверждая печальную истину: нельзя вылечить душу, не погубив печень.
Во-вторых, Адам был убежден, что его время прошло, хотя по факту с недавних пор времени было непривычно много.
Употреблял Адам его бездарно: восемь месяцев культивировал вину за Юлькину неверность.
В том, что случилось, Адам Рудобельский винил только себя, потому что он – мужчина, значит, за все в ответе. Сильный отвечает за слабого, муж – за жену. Библейские истины.
Если бы у них с Юлькой были дети, никакой змей Витька не сумел бы заползти в их постель. Эта мысль доводила Рудобельского до белого каления именно потому, что Юлька детей не хотела. Бывают такие женщины, одна на миллион, и вот надо ж такому случиться – одна из миллиона стала женой Адама! Выверт судьбы. Цыганское счастье.
Наконец очередь к телефону-автомату рассосалась, Адам снял трубку таксофона:
– Здравствуйте. Я по объявлению.
– Да! – Грудной, низкий, с привкусом шампанского, завораживающий женский голос прикоснулся к душе. Из будущего или из прошлого был этот голос?
Застигнутый врасплох, Адам пропустил реплику.
– Алло? Излагайте! – Голос искушал.
Адам взмок от напряжения (будь оно неладно, это пиво с водкой):
– Я могу посмотреть квартиру?
– Конечно! Когда вам удобно?
– Мне удобно прямо сейчас.
– Приезжайте. Адрес запишите.
– Я запомню, говорите.
– Постовая, дом 4, квартира 86, первый подъезд, восьмой этаж. Десятиэтажка из красного кирпича, вставки из желтого кирпича, слева от остановки, первый подъезд.
– Найду, – бросил в трубку Адам.
Звонок застал Маргариту Галкину перед компьютером. Она все еще не теряла надежды найти работу и рылась в недрах сайтов на тему «Job». Требовались администраторы в ночной клуб до 35 лет, менеджеры в клуб караоке, стрессоустойчивые и с опытом работы, требовались няни к младенцам, сиделки к больным – тоже с опытом работы и медицинским образованием, и домработницы. Домработницы шли нарасхват у владельцев особняков от 150 до 350 квадратных метров. Уборка, стирка, глажка, уход за зелеными друзьями, приготовление завтраков, обедов и ужинов для семьи из трех или четырех человек. И все за двадцать тысяч в месяц при одном выходном. Просто сказ про то, как поп работницу нанимал: погладила – спи-отдыхай, постирала – спи-отдыхай.
Домработницей Маргарита заделываться не торопилась: готовка никогда не приносила ей радости.
К тому же, если вдуматься, глажка чужого белья – это слишком интимно, отдает фетишизмом.
Да и в уходе за зелеными друзьями у Галкиной не было навыков и, что важнее, – призвания. Работа бортпроводницы не предполагала наличия никаких друзей, ни зеленых, ни четвероногих. Даже школьные, и те со временем рассосались.
Голос. Да, голос отвлек Галкину от невеселых мыслей.
Голос у мужчины был густым и теплым, как гречишный мед. В таком голосе можно увязнуть, утонуть, в него можно влипнуть. «Определенно секси», – решила Маргарита, и сердечная мышца сделала на несколько сокращений больше.
В необъяснимом волнении экс-стюардесса поднялась и подошла к зеркалу.
Копна рыжих волос перехвачена лентой, лицо без косметики. Ни одной морщины.
Свободная, крупной вязки туника и гетры. Остаться в них или переодеться? Галкина повертелась перед зеркалом: под туникой угадывался абрис стройных линий. Ногам позавидовала бы любая дива с рекламы колготок. Она все еще в обойме, все еще готова к войне полов. Вопреки, наперекор, несмотря на…
Маргарита припудрила нос, брызнула остатками Guerlain Mitsouko на запястья и затылок, следуя рекомендациям Катрин Денев.
Настойчивый звонок в прихожей развеял предромантический транс Маргариты.
Скользнув в прихожую, заглянула в глазок: высокий мужчина в белой рубашке с короткими рукавами стоял вполоборота к двери, будто собирался уйти. Маргарита повернула ключ, отворила дверь и с тупым удивлением уставилась на подбородок мужчины. Тут ее качнуло, да так, что она схватилась за косяк.
– Вы?! – Вопрос был задан скорее коварной судьбе, чем мужчине.
На лице гостя отразилась масса чувств: от недоумения до суеверного ужаса. Перед ним стояла та самая бортпроводница того самого рейса Магадан – Москва, на котором он навтыкал каким-то зэкам, после чего сразу по прилете в Домодедово-дурдомово его сдали в дежурную часть вместе с этими зэками. И все из-за этой рыжей бестии! Точно, он даже вспомнил ее запах – свежий и чувственно-дразнящий.
В эту минуту рыжая бестия попыталась захлопнуть дверь перед носом Адама! Ну уж нет – Адам подставил ногу:
– Подождите!
– Вы что себе позволяете? – Неукротимая копна волос встала дыбом, синие глаза метали молнии. Вокруг рыжей искрило, не хватало только таблички с черепом, скрещенными костями и надписью «Не влезай – убьет».
– Да не бойтесь вы меня! – взмолился Рудобельский – ему позарез нужна была хата в этом районе.
– Кто это вас боится? – Хозяйка квартиры моментально преобразилась. – Никто и не боится. – Галкина демонстративно, широким жестом распахнула дверь и повысила голос, приглашая всех соседей в свидетели: – И не вздумайте дебоширить! В квартире рядом живет полковник милиции. Сейчас он дома.
Это был чистой воды блеф – в квартире рядом жила ветхозаветная старушка, смахивающая на Фанни Каплан, и такая же близорукая.
– Адам, – представился Рудобельский.
– Ева, – хмыкнула рыжая и добавила с детской обидой: – Откуда вы взялись на мою голову?
– По объявлению, – напомнил Рудобельский, заметив про себя, что женщина по имени Ева по-другому выглядеть не может.
– Да не сейчас! Тогда!
Поставив локти на подоконник, Галкина смотрела в гостиничное окно.
За окном зверем выл шквальный ветер (по метеосводке, порывами до тридцати метров в секунду), стеной валил снег, занося взлетно-поса-дочную полосу вместе со снегоуборочной техникой, – бр-р-р!
Маргарита уткнулась лбом в обледеневший по краям двойной стеклопакет, стараясь разглядеть зачехленные крылатые машины по краю поля. Ветер хлопал чехлами, прицельно забивал тяжелым рыхлым снегом иллюминаторы, как глазницы покойнику.
Над аэропортом третьи сутки бушевал тихоокеанский циклон. Видимость заканчивалась на расстоянии вытянутой руки.
Третьи сутки аэропорт был закрыт, вылеты задерживались, и экипажи, изнывая от безделья, отлеживали бока на бугристых матрацах в местной гостинице, не поддающейся классификации по международным стандартам.
В зале ожидания творилось нечто невообразимое – великое переселение племен и народов. Маргарита не бывала в лагерях беженцев, но представляла их именно так: багаж вместо спальных мест, газеты вместо постельных принадлежностей и спящие, свернувшиеся клубком тела на подоконниках, на ступеньках и в закутках под лестницей. Под лестницей вообще было вип – место.
Столовая и кафе, не рассчитанные на такую прорву народа, не справлялись, комната матери и ребенка размещала только малышей, мамашам в койко-местах отказывали, милость оказали кормящим – им позволили оставаться при грудничках.
Отделение милиции аэропорта превысило плановые показатели по числу задержанных нарушителей порядка.
Пассажиры, вымотанные тремя сутками ожидания и антисанитарией, сублимировали агрессию – злились не на администрацию аэропорта и не на стихию, злились друг на друга. Мужья – на бестолковых, отупевших жен, которым все время чего-нибудь хотелось: то горячей воды, то супчика, то таблетку от головной боли. Жены вымещали злость на мужьях, которые ухитрялись при закрытых барах и ресторане, с пустыми карманами набраться по самые брови.
Апатичные дети уже не закатывали истерик, только хныкали.
При полном физическом истощении организмов эмоции не выгорали, уходили вглубь и тлели, ждали своего часа.
Ситуация подогревалась близостью Нового года и амнистией.
В аккурат под Новый год из тюрем страны вышли на волю заключенные, мотавшие сроки за грабежи, вымогательство, мошенничество и незаконный сбыт наркотиков, общим числом полтора миллиона. На этом фоне беспокойство администрации аэропорта за имущество пассажиров выглядело вполне объяснимо: монотонный голос в динамиках чаще предупреждал не только (и не столько) о задержанных рейсах, сколько не оставлять вещи под присмотром малознакомых людей.