Юрий Татаринов - Посланник Аллаха

Зажгли факелы. Потом внесли высокий деревянный чан в виде ладьи, поставили посреди шатра под круглым вырезом, из которого виднелся клочок звездного неба. И, наконец, принесли две бочки с водой — горячей и холодной, стали наполнять чан...

Когда слуги удалились, прелестная Эвелина, словно подчиняясь воле свыше, стала снимать рубашку. Угадывая взгляд очарованного ее движениями повелителя, она повернулась к нему лицом и, как бы воздавая должное за то, что тот удовлетворил ее просьбу, дала ему какое-то время полюбоваться своими прелестями. Плечи, грудь и бедра ее были слишком худыми. Своей фигурой она походила на подающую надежды тринадцатилетнюю девочку. И только длинные пышные волосы, ясные, чуть выпуклые глаза да еще тонкие, выразительные брови делали ее настоящей царицей.

Светлейший едва успел насладиться чудесным видением — красавица хихикнула и побежала к чану. В грациозном беге ее сквозило желание обольщать. Бедняжка словно пробудилась от сна — теперь ей хотелось игры, движения... Приблизившись к чану, она опять оглянулась. При этом глаза ее выдали радость — теперь она зазывала к себе.

Светлейший даже рот раскрыл — так удивился ее неожиданному перевоплощению. Ему хотелось получше разглядеть наложницу. Живая игра огней множила его фантазии и подогревала страсть. Наконец бедняга почувствовал, что не может удовлетвориться одним созерцанием, ему хотелось близости с подругой, хотелось касаться ее, ласкать...

Между тем несравненная нагнулась и опустила ладонь в чан — оценила теплоту воды. Кажется, оценка удовлетворила ее, потому что красавица тут же подняла ножку и стала забираться в чан... Эта ее попытка переполнила чашу терпения светлейшего. Баты-хан, будто мальчик, которого ударили, изогнулся, вскочил на ноги и поспешно, урча от нетерпения и даже злости, стал сбрасывать с себя одежды...

Он разделся, когда царица его очей, обласканная теплой водой, уже нежилась, сидя на дне широкого чана. Ноги ее были согнуты в коленях, а глаза блаженно закрыты. И только длинные ресницы подергивались на белых щечках, как крылья присевшей бабочки... Светлейший приблизился к чану, перелез через стенку, выплеснув при этом часть воды на ковер, и жадно привлек пленницу к себе, припал к ее тонкой белой шее. Теплая вода, близость желанного существа, своим поведением напоминающего безропотную девочку, движение и вспышки живых огней вокруг — все это мгновенно вскружило ему голову. Впервые за последние годы бедняга позабыл обо всем на свете: мир, вселенная, бесконечное небо, в силу и таинство которого он верил, в одно мгновение сократились до пределов маленькой, искусно сработанной ладьи, лица и тонкого тела его богини. Одной рукой он прижимал свою желанную, а другой нежил ее по тем местам, которые скрывала темень воды.

И тут случилось то, чего он так ждал: пленница стала поддаваться ему. Сначала появился румянец на ее лице. Потом открылись ее глаза, а уста начали исторгать стоны. Чудесная Эвелина всем телом придвинулась к повелителю и начала нежно целовать ему плечи и грудь.

«Божественная! — очнувшись от первого порыва страсти, мысленно воскликнул светлейший. — Целую ноги твои!» Порыв его являлся не просто выражением восторга — то была своеобразная клятва. Светлейший обещал посвятить новой возлюбленной свою жизнь...

Их соединил чан с водой. Оказывается, не так уж много надо, чтобы пробудить дремлющую страсть холодной женщины, — лишь дать ей возможность искупаться в теплой воде!

Баты-хан вынес прелестную Эвелину из чана, когда та пребывала в состоянии неги. Он уложил ее на перину и опять стал ласкать. Ему хотелось насытиться приятнейшим из видений: впервые он видел, как чудесная Эвелина улыбалась. Ее улыбка множила уверенность светлейшего в том, что эта женщина действительно обновит его жизнь, сделает ее счастливой.

В эту ночь величайший из воинов должен был забыть не только о детях и женах своих, но и о многочисленных подданных. Чары черноволосой красавицы заставили беднягу подчинить свою волю новому божеству.

— Несравненная! Душа моя!.. — лаская пленницу, бесконечно повторял он в эту ночь. — Сделаю тебя первой из женщин Орды! Будешь матерью моих детей! Твой сын станет моим сыном! Брошу к твоим ногам весь покоренный мною мир!

Он еще не знал ни настоящего нрава этой женщины, ни ее отношения к нему, а уже поселил в своем будущем.

Впрочем, прекрасная Эвелина действительно могла бы стать ему идеальной парой. Человек жесткий, горячий, Баты-хан должен был иметь рядом именно такую — холодную, отвергающую всякую решительность, постоянно снедаемую сомнениями женщину. Она отрезвляла бы его, оберегала от авантюр. Даже не сами любовные ласки нужны были ему от нее, а обычная человеческая близость. Если бы эта женщина была с ним рядом, она вдохновляла бы его. И светлейший преуспел бы гораздо больше...

Как бы там ни было, но в эту ночь бедняга похоронил свое прежнее спокойствие. Он утопил его на дне чана с теплой водой. Отныне и до конца дней своих ему выпало просыпаться с именем его новой возлюбленной, с мыслью о ней и с вечным воображением ее милого личика. Потеряв покой, светлейший должен был сделаться другим человеком, измениться. Отныне должны были измениться и привычки его, и даже представления и замыслы...

Уже следующий день принес неожиданность: впервые за последние несколько месяцев не собрался утренний совет. Наместники хана были в недоумении.

Между тем светлейший даже не вспомнил о них. Проснувшись, он первым делом подумал о прекрасной пленнице... Чудесная Эвелина лежала рядом, подперев голову ручкой, и смотрела на повелителя.

— Божественная, ты уже проснулась! — осчастливленный этим видением, сказал хан.

Красавица ответила улыбкой — ей было приятно, что ее величают таким высоким эпитетом. Она зажмурила глазки. Светлейший потянулся и поцеловал ее в плечо.

— Все думаю, как отблагодарить вас, мой господин, — сказала наложница. — Вы вернули мне сына, одели, накормили нас. Наконец, вы так ласковы со мной!

— О чем ты, солнце мое? Это я тебе должен!.. Ты заставила меня вспомнить о юности, о своей силе, о возможности быть счастливым! Кажется, я полюбил тебя! Мне хочется сделать для тебя что-то необыкновенное, такое, что бесконечно радовало бы тебя, поддерживало бы твою улыбку и румянец, который я вчера видел! Приказывай! Все исполню!

Баты-хан вдруг спохватился, подумал, что сказал лишнее. Ну, конечно, он не может, не в силах сделать для нее все! Например, он не может пощадить ее соплеменников, укрывшихся за стенами городской крепости...

Но красавица и не думала о соплеменниках. Она ликовала, чувствуя, что повелитель боготворит ее, но пока не придумала, каким образом может использовать свое преимущество. Ей предстояло свыкнуться с новой для себя ролью.

Ее эгоизм и откровенная наивность должны были сразу насторожить светлейшего. Но Баты-хан был ослеплен. Ясные, как две сияющие звезды, глаза красавицы Эвелины, ее курносый носик и выражение девочки околдовали беднягу, не давали ему трезво оценивать происходящее.

— Если желаешь, можем отправиться на прогулку, — сказал хан. — Любишь кататься верхом?

— Ну, если рядом будет такой господин, соизмеримый разве что с самой планетой... — льстиво ответила кокетка.

Красавица явно успокоилась. Она уже не сомневалась, что в случае нужды может отказать повелителю. Для нее все возвращалось на круги своя, ибо еще недавно точно так же она вела себя с другими мужчинами. Уверенность в том, что хан неравнодушен к ней, подталкивала ее на игру, заставляла давать уклончивые ответы, — иного способа скрывать свою неприязнь к светлейшему и одновременно поддерживать с ним добрые отношения она не знала.

— Если хочешь, возьмем твоего малыша, — продолжал о своем светлейший.

— Это было бы так великодушно с вашей стороны!

Наложница прижалась к хану. Чувствуя, что волнует его, она подставила ему губы для поцелуя.

Бедняжка умела приворожить. В свои двадцать пять лет она была опытной в делах любви. Умела скрывать и отвращение...

Повелитель был обманут. Поглаживая ножки прекрасной Эвелины, он опять вспомнил ночные поцелуи в чане.

— Божественная! — в который раз исторг он, не умея, да и не желая скрывать своего изумления. И крепко обнял наложницу...

Позже слуги внесли в шатер сразу несколько сундуков и открыли их. Светлейший, облаченный в зеленое шелковое платье, расшитое белыми и золотыми нитками, в шапочке, отделанной норкой, с кинжалом на поясе, сказал продолжающей нежиться на ложе красавице: