— А вот и обещанное! Выбирай, душа моя!
Когда слуги удалились, пленница встала и, как была, нагая, подбежала к первому открытому сундуку.
Она вытащила белый сарафан, расшитый на груди серебристыми нитками.
— Какая прелесть! — искренне исторгла она.
— Из сундуков боярских жен, — похвалился светлейший. — Пройдя через Русь, я добыл великий скарб. Здесь лучшие одежды русских княгинь и боярынь.
— Зачем вам все это? — спросила пленница, доставая другой женский наряд. — У вас много жен?
Светлейший засмеялся. Ему польстил этот вопрос.
— Не женам намерен подарить я все это, — ответил он. — А таким, как ты!
Гордячке не понравился ответ. Не сумев скрыть досады, она спросила:
— И много у вас таких, как я?
Угадав, что подобный разговор может привести к размолвке, светлейший тут же отшутился:
— Со вчерашнего дня всего одна!
Несравненная Эвелина была из тех женщин, всякая продолжительность беседы с которой лишь множила шанс очередной ссоры. Красавица была бы абсолютно покойна и довольна, если бы жила независимо от других, как какая-нибудь вдовствующая королева. Подданные бесконечно кланялись бы ей в ножки, а она вершила бы над ними правосудие, миловала либо карала... Неизвестно, как отреагировала бы она на шутку светлейшего, если бы вдруг не увидела в одном из сундуков алый сарафан. Красавица вмиг забыла обо всем на свете. Вытащив одеяние, она тут же примерила его на себя. Сарафан был отделан золотыми нитками. Наложница надела наряд и прошлась, стараясь оценить его.
Это великолепное платье украсило бы любую женщину. Но на стройной и тонкой Эвелине оно выглядело так, будто сама природа участвовала в его покрое. От узких плеч сарафана тянулись длинные, расшитые книзу рукава, манжеты которых были украшены золотой вышивкой, как и широкий подол.
Прохаживаясь, красавица разглядывала платье. В то же самое время светлейший, пересев в кресло, любовался ею. Эта приятная занятость обоих длилась несколько минут...
Как это ни удивительно, но необыкновенность несравненной Эвелины заключалась в ее себялюбии. Последнее качество выражалось в той же привычке красавицы косить глазки, в ее движениях, склонности молчать. Она смотрела на мир, как бы видя в нем одну себя. Кажется, даже ее просьба вернуть сына была вызвана исключительно стремлением утешиться самой. И, возможно, если бы ей пришлось выбирать между собой и сыном, она остановила бы выбор на себе...
— Люблю красивые вещи! — наконец вспомнив, что не одна, прервала любование хана красавица.
Эта фраза явилась очередным подтверждением того, что бедняжка не способна была ответить на любовь взаимностью. Вместо того чтобы поблагодарить своего благодетеля, она похвалилась своим пристрастием...
Чуть позже, когда сундуки были закрыты, в шатер внесли два полных подноса. Холодная верблюжатина, горячие хрустящие лепешки и доброе крымское вино должны были утолить голод светлейшего и его наложницы, настроить их на дальнейшие развлечения.
Так и случилось. Позавтракав, оба, забыв о мальчике, отправились кататься верхом...
Окрестности долины, где остановился с войском Баты-хан, едва ли могли бы утешить эстетическое чувство прелестной Эвелины. Душу ее волновали не горки и безбрежные просторы, не плеск воды на камнях и ясное небо — но встречи с необыкновенными двугорбыми животными, которых она прежде не видела, и взгляды воинов хана. Нынешнее положение бедняжки должно было казаться ей сном. И конечно, ей льстило, что все таращились на нее и кланялись в ее сторону. Она уже начала свыкаться с положением царицы.
В одном месте оба остановились, чтобы понаблюдать за тем, как наездники объезжают лошадей. Со стороны это представление виделось забавой.
Потом проехали до стана молодого наместника. Когда собирались повернуть назад, неожиданно услышали девичий смех и плеск воды. Прелестная Эвелина остановила лошадь, прислушалась. Голоса и плеск доносились из-за холма...
Угадав, чем заинтересовалась его пассия, светлейший направил свою вороную в сторону холма. Стоило гуляющим подняться на вершину, как оба увидели у подножия круглый пруд, поверхность которого играла бликами... В пруду кто-то купался. Присмотревшись, светлейший узнал племянника. Распустив по воде длинные, как конский хвост, волосы, молодой наместник плавал в окружении целого десятка голых нимф, своих новых наложниц. За эти дни пленницы, кажется, успели свыкнуться со своим положением: они громко смеялись и обдавали возлюбленного брызгами воды...
Остановившись чуть позади светлейшего, несравненная Эвелина вдруг присмирела. Она взирала на купающихся каким-то укоризненным взглядом. Ноздри ее прелестного носика были расширены, как у лошади на водопое. Как самая старшая из всех выбранных недавно наместником, она, казалось, намерена была осудить забывшихся молодиц...
Увидев светлейшего, Швейбан оттолкнул висевшую у него на шее наложницу и поплыл к берегу... Вскоре он выбрался на сушу. Нагой, плечистый, смуглый, он напоминал молодого бога — изваяние древнегреческих скульпторов. Черные волосы его блестели, а белые зубы вызывали зависть и желание поцеловать красавца. Большая родинка на правой щеке — знак, доставшийся ему от матери, а также ясные глаза и сияющая серьга в ухе очаровывали всякого, кто его видел...
— Дядя! — издали восторженно вскричал молодой наместник. — Приветствую тебя! — и он помахал рукой.
Светлейший ответил ему кивком. Но разговаривать не стал— не хотел разрушать живущее в нем со вчерашней ночи вожделение.
Меж тем прелестная Эвелина не могла отвести глаз от Швейбана. Расстояние в двадцать шагов уже не таило для нее секретов, касавшихся прелестей молодого наместника. Сначала бедняжка удивилась. Потом краска смущения залила ей лицо. Ей следовало бы отвернуться — но она не могла! Красота наместника, его жизнерадостная улыбка очаровали ее! Бедняжка продолжала взирать на молодца даже тогда, когда тот оказался всего в нескольких шагах от нее...
— Кажется, мой подарок пришелся тебе по вкусу! — обращаясь к хану, сказал Швейбан.
Светлейший хотел было ответить, но тут случайно оглянулся на спутницу и увидел ее взгляд... Бедняжка Эвелина млела, глядя на молодого... Хан в мгновение сделался темен лицом. Угадав, какая катастрофа вершится на его глазах, он вонзил шпоры в бока своей вороной. Кобыла взвилась на дыбы и громко заржала, а светлейший со всей силы ударил плетью лошадь пленницы. Оба понеслись прочь от оставшегося стоять наместника...
Некоторое время светлейший и пленница двигались молча. Чудесная наездница была занята своими мыслями. Баты-хана же мучила внезапно пробудившаяся ревность... Но позже, где-то на полпути, хан успокоился. Неожиданно он спросил:
— Красив, ничего не скажешь, правда?
— О чем вы, мой господин? — в свою очередь обратилась к нему пленница.
— Мой племянник, молодой наместник! — выказывая раздражение, воскликнул Баты-хан.
Пленница не ответила.
Это еще больше рассердило Баты-хана. Он уже не сомневался, что не только мыслями, но и сердцем красавица далеко от него.
Когда они вновь увидели долину и людей у костров, светлейший не выдержал, спросил спутницу:
— Я противен тебе, несравненная? Ты брезгуешь мной?
Движение, смена местности успели отвлечь красавицу от мыслей о молодом наместнике. Понимая, что повелитель требует к себе внимания, она ответила:
— Не в моем положении думать об этом, мой господин. Я — раба ваша. Как скажете, так и поступлю.
— Это не ответ! — сердито отозвался светлейший. — Ты могла бы быть нежнее со мной и по другим причинам!.. Если не хочешь быть со мной — уходи! Я не неволю тебя!
— За что гоните меня, господин мой? Разве я не доказала вам свое повиновение минувшей ночью?
— Не повиновения и не доказательств благодарности жажду я! Хочу тепла твоего сердца!
Спутница помедлила, потом неожиданно сказала:
— Что ж, тогда убейте меня!
Светлейший вздрогнул, посмотрел на красавицу таким взглядом, как если бы вдруг узнал о поражении своего войска... Он уже чувствовал, что с момента появления в его жизни этой девы он потерял прежний покой. Услышав теперь «убейте меня», он угадал, что это предложение, брошенное, чтобы позлить его, тем не менее является наиболее подходящим, чтобы вернуть все на круги своя. Убив пленницу, он освободился бы от тяжкой обузы, мог бы уже с завтрашнего дня возобновить отлаженную годами жизнь. Будущее с прекрасной Эвелиной уже сейчас виделось ему беспокойным и безуспешным...