Юрий Татаринов - Посланник Аллаха

Некоторое время оба смотрели друг на друга: он — с удивлением и страстью, она — с боязнью и неприязнью. Эта минута могла бы примирить их и даже заложить фундамент для их будущего счастья. Но светлейший прервал паузу. Его уже подстегивали другие заботы, те, к которым он собирался вернуться... Увидев спящего тут же мальчика, светлейший проникся к обоим жалостью и окончательно засомневался в своей решимости, тем не менее уверенным голосом сказал:

— Одевайся!

И бросил девице платье.

Невольница, угадав его намерение, тихо, но не без гордости попросила:

— Умоляю вас, только не трогайте его, — и она указала взглядом на сына. При этом в глазах ее блеснули слезы.

— Одевайся! — уже гневно повторил хан. И скинул покрывало, которым она была накрыта. А сам направился вон из шатра.

Слезы прекрасной Эвелины все еще имели над ним власть...

На улице, перед самым входом в шатер пленницы, Багадур уже держал под уздцы запряженную лошадь.

— Поеду один, — сказал светлейший телохранителю. И угадав, что расстроил верного слугу, добавил: — Я должен сделать это сам, дружище, без свидетелей.

Багадур передал хану вороную и отступил... Его молчаливая покорность успокоила повелителя. Хан сел на лошадь и стал ждать пленницу.

Сначала он услышал голос ребенка. Потом увидел, как дрогнула занавеска и выбежал мальчик... Большие глаза его так и сияли счастьем. Малыш радовался тому, что был выпущен на улицу. Увидев вороную и седока, он замер, насторожился, как заяц, уставился на обоих взглядом, полным неподдельного восторга...

За мальчиком из шатра вышла его мать.

Светлейший сейчас же пришпорил вороную, двинулся к реке. Взяв сына за руку, пленница направилась за ханом. Багадур остался у шатра...

Доехав до воды, светлейший подождал пленницу и ребенка, а затем двинулся берегом.

В одном месте они встретили дозорных, которые поклонились им...

Так, втроем, они двигались до тех пор, пока не выбрались к широкому броду. Стан остался позади. За рекой начиналась дорога, уводившая на север.

Вороная легко перебралась через шумную речку, вынесла всадника на другой, высокий берег. Светлейший развернул лошадь и стал ждать...

Пленница взяла мальчика на руки и вошла в воду. Брод был неглубоким, до колен. Но сильное течение и скользкое каменистое дно в конце концов заставили бедняжку остановиться. Это случилось на середине реки... Несравненная Эвелина посмотрела на повелителя — в ее взгляде угадывалась растерянность.

Не мешкая, светлейший погнал вороную обратно в воду...

Оказавшись на середине реки, хан соскочил в воду, решительно взял из рук возлюбленной мальчика и посадил его в седло. А затем поднял пленницу. На несколько мгновений он задержал ее в своих объятиях... Божественная Эвелина смотрела ему в глаза и ждала. На этот раз в ее взгляде и поведении угадывались покорность и желание помириться... Но хан уже не мог отступить. Посадив девицу в седло, он взял под уздцы вороную и пошел в сторону высокого берега...

Остановившись на возвышении, все трое вдруг увидели впереди долину, соседнюю с той, где располагался стан. За долиной у горизонта маячил синий лес, над которым на востоке уже вовсю сияло солнце.

Дорожа временем, светлейший опять двинулся вперед. Дорога осталась в стороне, а они направились полем. Идти было непросто: в иных местах трава достигала пояса. То тут, то там в заболоченных местах искрилась вода. Сидя в седле, пленница ни о чем не спрашивала — кажется, она ожидала самого худшего. Между тем хан все шел и шел, словно собирался вовсе удалиться из этих мест...

Но вот, оказавшись в центре долины, они наконец остановились. Не оглядываясь на спутницу, светлейший вдруг начал объяснять ей, указывая куда-то рукой:

— Пойдешь на север. А там, за лесом, свернешь на запад. Дальше должны быть твои.

Глаза пленницы сделались шире и увлажнились. Весь этот долгий час бедняжка ожидала расправы — и вдруг ее лютый враг заговорил с ней о свободе!.. Божественная даже задохнулась от неожиданно охватившей ее радости.

— Вы... отпускаете меня? — воскликнула красавица. Она не знала, плакать ей или смеяться. В ее голосе, помимо удивления, угадывалось еще и разочарование — можно было подумать, что бедняжка готова была просить светлейшего вернуть ее обратно...

— Снимите меня, — неожиданно сказала она.

Хан протянул руки, желая помочь ей слезть с седла. Невольница стала перекидывать ногу — и тут вдруг охнула и повалилась...

Повелитель подхватил ее и осторожно опустил на землю.

— Что с тобой, несравненная? — с тревогой спросил он.

— Больно, — призналась красавица и указала на свой живот, — вот здесь. — Потом добавила с едва скрываемым страхом: — Так было, когда я отяжелела своим сынком...

Хан понял — и покачал головой. Нет, в ту минуту он не думал, от кого могла отяжелеть наложница. Измена, и главное, ее откровенная ненависть к нему вытравили в бедняге всякую надежду. Хан просто посочувствовал...

Мальчик остался в седле. Он ревниво поглядывал на светлейшего, видимо, боялся, что хан может причинить матери боль. Только сейчас повелитель разглядел у него за веревочным пояском кинжал.

— Береги маму, — сказал ему хан и погладил ребенка по вихрастым, черным, как смола, волосам. — Ты уже большой.

После этого опять обратил свой взор на несравненную.

— Ты можешь идти? — спросил ее.

— Да, — ответила красавица уже без всякой тени гнева или страха. И вдруг улыбнулась, обнажив белые зубки, как бы поблагодарила хана за внимание.

Наступил момент прощания. Надежды на то, что они в будущем увидятся, не было. Поэтому, желая доказать, что он действительно любил и продолжает любить ее, светлейший снял со своего мизинца золотой перстень, украшенный алым камнем, взял руку несравненной и надел перстень на ее средний палец...

— А теперь уходи, — сказал он и отвернулся, чтобы красавица не увидела слез, неожиданно застлавших ему глаза.

Прелестная Эвелина словно окаменела: она не поняла смысла сказанных им слов... Тогда он взял уздечку и передал ей из рук в руки. Бедняжка сделала несколько шагов вперед — но потом остановилась и оглянулась. Кажется, она хотела что-то сказать, может быть, поблагодарить хана за великодушие.

Но светлейший не дал ей даже рта раскрыть.

— Уходи! — крикнул он, да так громко, что заплакал мальчик...

И тогда она торопливо пошла и уже не останавливалась, хотя еще долго оглядывалась — может быть, из-за боязни, что повелитель изменит свое решение и погонится за ней...

Баты-хан смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась из виду. Когда она последний раз оглянулась, а потом вошла в лес, светлейший повернулся и направился обратно в стан.

Его ждали новые заботы, новые трудности и новые, пока еще не выбранные им дороги...

Прежде чем вернуться, светлейший решил наведать черный камень.

Когда он пришел на то место, то вынужден был опуститься на траву — боль в ногах сковала все его тело. Впервые повелитель подумал о возможности скорой своей смерти.

— Хочу умереть! — выразил он вслух неожиданное желание.

Сознание того, что смерть избавит его от великого душевного страдания, даже доставило ему некоторое облегчение. Дальнейшее собственное существование уже не виделось светлейшему важным и необходимым. Для чего теперь нужны были ему царства? Для чего нужны были рабы, золото? Повелитель находил бессмысленной жизнь, в которой он имел могущество, но не имел, по его мнению, главного — сердечного отклика на свое искреннее чувство.

Уверенность в том, что смерть дарует забвение, заставила хана достать из-за пояса кинжал...

Та издавна представляемая им неприступная крепость, которую он страшился встретить и которая должна была убить его уверенность завоевателя и наконец повергнуть его, предстала перед ним в неожиданном образе — образе прекрасной девы...

— Что с того, что я поставил на колени полмира, коль и не сумел завоевать одно-единственное сердце!..

Ему хотелось примириться с тем, что случилось. Хотелось выплакать свое горе. Но слезы не шли. А успокоить его было некому, вокруг не было ни одной живой души — только черный камень...

— Хочу умереть, — страстно повторил хан и приставил кинжал к груди. — Боги, если вы есть, даруйте мне силу! — попросил он. — Хочу остановиться! Довольно! Много пролил чужой крови! Не могу теперь жить спокойно! А потому — хватит! Познал уж все: и вершину радости, и бездну разочарования!..