С колотящимся сердцем я наклоняюсь к ней и провожу большим пальцем по ее нижней губе. Не знаю, зачем я это сделал, просто так вышло само собой, но ни капли не жалею, когда ее ресницы начинают дрожать, и она со стоном открывает глаза.
– Почему ты на улице? – напряженно спрашиваю я.
Она морщится, явно оглушенная моим громким голосом.
«Почему ты на улице? Я чуть с ума не сошел из-за тебя, чего только не передумал за эти часы», – хочется сказать мне.
– Слава богу, ты просто спала, – говорю я вместо этого. – Я звонил тебе, беспокоился.
Она садится прямо, придерживая шею, словно голова вот-вот отвалится.
– Хардин?
– Да, Хардин.
Щурясь в полумраке и потирая шею, она начинает вставать, и на бетонный пол террасы падает и разбивается надвое пустая бутылка из-под вина.
– Прости, – извиняется она и, нагнувшись, пытается собрать осколки.
Я мягко отвожу ее руку и накрываю ее пальцы своими.
– Не трогай. Я сам потом уберу. Давай зайдем в дом. – Я помогаю ей подняться.
– Как… ты здесь… оказался? – Она еле ворочает языком, и я даже подумать боюсь, сколько вина она успела выпить, прежде чем бросила трубку. На кухне я заметил по меньшей мере четыре бутылки.
– Приехал на машине, как же еще?
– Так далеко? Который сейчас час?
Мои глаза скользят по ее телу – телу, прикрытому одной футболкой. Моей футболкой.
Она замечает мой взгляд и принимается одергивать подол, чтобы прикрыть голые бедра.
– Я надеваю ее только… – Запнувшись, она замолкает. – Я надела ее только один раз, – поправляется она, хотя для меня в ее фразе мало смысла.
– Все нормально, я не против, чтобы ты ее носила. Пойдем внутрь.
– Здесь мне нравится больше, – тихо произносит она, уставившись в темноту.
– Здесь слишком холодно. Идем.
Я ловлю ее за руку, но она уворачивается.
– Хорошо-хорошо. Если хочешь, оставайся на улице. Но я побуду с тобой, – говорю я.
Кивнув, она опирается о перила: ноги дрожат, в лице ни кровинки.
– Что случилось сегодня вечером?
Она молчит, по-прежнему вглядываясь во мрак.
Через несколько секунд поворачивается ко мне.
– Тебе никогда не кажется, что твоя жизнь превратилась в один большой анекдот?
– Да все время, – пожимаю я плечами. Непонятно, к чему приведет этот разговор, но грусть в ее голосе просто ужасна. Даже в темноте видно, как она тлеет в глубине этих сверкающих глаз, которые я так люблю.
– Мне тоже.
– Нет, из нас двоих ты любишь жизнь и умеешь радоваться. Циничный придурок – это я, не ты.
– Знаешь, это довольно утомительно – радоваться.
– Ничего подобного. – Я делаю шаг к ней. – Если ты еще не заметила, я совсем не тяну на какого-нибудь лучащегося счастьем ребенка с картинки, – говорю я, пытаясь поднять ей настроение, и она вознаграждает меня наполовину пьяной, наполовину смущенной улыбкой.
Лучше бы она просто рассказала, что с ней произошло накануне. Не знаю, что я смогу для нее сделать, но это моя вина. Все случившееся – моя вина. Ее несчастье – это мой крест, не ее.
Она поднимает руку, чтобы опереться на деревянные перила, но промахивается и едва не налетает лицом на зонтик над столиком.
Я поддерживаю ее за локоть, и она склоняется ко мне:
– Давай все-таки пойдем в дом. Тебе надо поспать, чтобы выветрилось вино.
– Не помню, как уснула.
– Наверное, это потому, что ты не уснула, а скорее отключилась, – указываю я на осколки бутылки неподалеку.
– Не отчитывай меня, – огрызается она и отстраняется.
– И в мыслях не было. – В знак непричастности я поднимаю руки, но от чертовой иронии всей этой ситуации мне хочется кричать. Тесса напилась, а я выступаю трезвым голосом разума.
– Прости, – вздыхает она, – ничего не соображаю.
Я наблюдаю за тем, как она опускается на пол и подтягивает колени к груди, затем поднимает голову, чтобы посмотреть на меня.
– Можно с тобой кое о чем поговорить?
– Конечно.
– И ты будешь абсолютно честен?
– Постараюсь.
Похоже, такой ответ ее устраивает, и я присаживаюсь на край стула поближе к ней. Мне немного страшно, но нужно разобраться, что же с ней происходит, поэтому я молча жду, пока она заговорит.
– Иногда мне кажется, что все вокруг получают то, чего хочу я, – смущенно бормочет она.
Тессе стыдно рассказывать о том, что у нее на душе…
Я едва могу разобрать слова.
– Не то чтобы я не рада за этих людей… – Однако слезы в уголках ее глаз более чем заметны.
Хоть убей, не понимаю, о чем речь, но на ум сразу приходит помолвка Кимберли и Вэнса.
– Дело в Кимберли и Вэнсе? Потому что, если ты об этом, не стоит желать себе того же. Он обманщик, изменщик и… – Я обрываю себя, пока не наговорил лишнего.
– Но он ее любит. Очень сильно, – бормочет Тесса. Ее пальцы обводят узоры на бетонном полу.
– Я люблю тебя еще больше, – говорю я, не задумываясь.
Мои слова оказывают действие, обратное тому, на которое я рассчитывал. Тесса начинает всхлипывать. По-настоящему всхлипывать, обхватив колени руками.
– Это правда. Люблю.
– Любишь, но только временами, – отвечает она, словно это единственное, в чем она уверена в этой жизни.
– Чушь. Ты же знаешь, это не так.
– Но так кажется, – шепчет она, глядя в сторону моря. Лучше бы сейчас был день, тогда вид моря мог бы ее успокоить, раз уж я с этой задачей не справляюсь.
– Я знаю. Знаю, что может так показаться. – Я допускаю, что именно так она это сейчас и воспринимает.
– Когда-нибудь ты будешь любить другого человека постоянно.
«Что?»
– О чем ты говоришь?
– В следующий раз ты будешь любить ее постоянно.
В этот момент я странным образом вижу себя в будущем: лет через пятьдесят я словно заново переживаю острую боль от ее только что прозвучавших слов. Меня охватывает понимание, абсолютное и окончательное понимание.
Она отказалась от меня. От нас.
– Не будет никакого следующего раза! – Я невольно начинаю кричать, кровь вскипает, угрожая разорвать меня на части прямо здесь, на проклятой террасе.
– Будет. Я твоя Триш.
«О чем это она? Понятное дело, она пьяна, но при чем здесь моя мать?»
– Твоя Триш. Это я. Но еще будет Карен, и она родит тебе малыша. – Тесса вытирает слезы, и я, соскользнув со стула, опускаюсь перед ней на колени.
– Понятия не имею, о чем ты говоришь, но ты не права.
Она начинает рыдать, и я обнимаю ее за плечи.
Слов не разобрать, но до меня доносится:
– … малыш… Карен… Триш… Кен…
Будь проклята Кимберли с таким количеством спиртного в доме.
– Не понимаю, какое отношение Карен, Триш или кого ты там еще вспомнишь, имеют к нам.
Она вырывается из моих объятий, но я усиливаю хватку. Может, она и не хочет, чтобы я был рядом, но сейчас ей это необходимо.
– Ты – Тесса, а я Хардин. Вот и…
– Карен беременна. – Тесса обливается слезами у меня на груди. – У нее будет ребенок.
– И? – Я мягко глажу ее по спине рукой в гипсе, не зная, что говорить и как вести себя с такой Тессой.
– Я была у врача, – произносит она, и я холодею.
«Вот черт».
– И? – Я стараюсь сдержать панику.
Она отвечает что-то нечленораздельное. Слышатся какие-то пьяные всхлипы, и я пользуюсь моментом, чтобы сообразить, что происходит. Совершенно очевидно, что она не беременна, иначе не стала бы пить. Я знаю Тессу и уверен, что она никогда в жизни не сделала бы ничего подобного. Она одержима идеей, что когда-нибудь станет матерью, и ни за что не подвергла бы опасности своего нерожденного ребенка.
Она не отстраняется, пока пытается успокоиться.
– Ты бы хотел? – спрашивает она через какое-то время. Я все еще держу ее в объятиях, но поток слез прекратился.
– Что?
– Завести ребенка? – трет она глаза, и я вздрагиваю.
– М-м-м, нет, – качаю я головой. – Ребенка от тебя я не хочу.
Она закрывает глаза и снова начинает всхлипывать. Я прокручиваю свои слова в голове и понимаю, как, должно быть, они прозвучали.
– Я не это имел в виду. Я просто вообще не хочу детей, ты же знаешь.
Она шмыгает носом и, притихнув, кивает.
– Твоя Карен родит тебе ребенка, – произносит она с закрытыми глазами и льнет к моей груди.
Я по-прежнему сбит с толку. Проводя параллель между нами и Карен с отцом, я понимаю, о чем говорит Тесса, но мне не нравится, что она считает себя не моей последней любовью.