Сюзан Руа - После грозы

© Bragelonne, 2014

© Shutterstock.com / Vla-dyslav Spivak, обложка, 2016

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2016

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2016

Большая любительница чтения и законченный гик[1], Сюзан Руа живет в Монреале, первом по величине городе канадской провинции Квебек. Дипломированный специалист в области литературы и коммуникаций, она преподает дисциплину «цифровые средства передачи информации». Круг литературных пристрастий Сюзан очень широк, однако особенно ее интересуют произведения романтического жанра.

Взявшись за перо в 2009 году, она написала множество историй с увлекательным сюжетом и персонажами, способными вдохновить.

Узнать о планах этого прекрасного автора и пообщаться с ней вы сможете, посетив ее блог: http://blog.idmuse.net.

С того дня, как Алекс попал в аварию на мотоцикле, я практически не выхожу из больницы. Смутно помню, как звонила его матери в Англию и сообщала эту новость. Замечательный у нас получился разговор: «Здравствуйте, миссис Эванс! Это Шарлотта Дион. Ваш сын в больнице, в коматозном состоянии…» – пробормотала я по-английски. Вышло невнятно – так у меня дрожал голос, – но, думаю, она поняла, что случилось что-то серьезное, когда я разразилась рыданиями. Меньше всего на свете мне хотелось сообщать ей такое печальное известие и при таких обстоятельствах, ведь это был наш первый разговор, но все случилось так быстро…

Как только доктор сказал, что прогноз неутешительный, Жан посоветовал мне позвонить родным Алекса. «Они должны знать! – повторял он. – Что, если…»

Я закатила ему истерику. Как это можно – предлагать мне представить худшее? Алекс – здоровый молодой мужчина, он будет бороться за жизнь и, конечно же, выйдет из комы! Всю ночь я умоляла его вернуться ко мне, говорила о том, как он мне нужен, но Алекс так и не проснулся, поэтому я решила позвонить его родственникам. Сказала себе, что голос матери, может статься, вернет его к реальности. И вместе у нас будет больше шансов удержать его в этом мире.

При таких неординарных обстоятельствах в маленьком приемном покое монреальской больницы Ройял-Виктория я знакомлюсь с Брендой и Карлом Эвансами. Миссис Эванс, которая меня совсем не знает, бросается мне на шею и начинает благодарить за то, что я сообщила ей о трагедии. По-французски она говорит с выраженным британским акцентом.

– Как он себя чувствует?

– До сих пор в коме, – грустно отвечаю я. – Никаких изменений.

Мне тяжело в очередной раз это повторять. Я опускаю голову, чтобы скрыть слезы, но моя без пяти минут свекровь спешит меня обнять и утешить. Не знаю, откуда у нее столько доброты по отношению к совершенно незнакомой девушке. Но чувствовать на плече ее теплую руку мне очень приятно. На несколько минут я замираю, а потом вдруг вспоминаю, что времени остается очень мало: у Алекса всего три дня, чтобы выйти из комы без последствий.

К разговору подключается Жан. Он повторяет слова доктора: если Алекс очнется, многим элементарным вещам ему придется учиться заново, но я сердитым взглядом заставляю его замолчать. Главное – это чтобы Алекс вышел из комы. Чтобы он остался жив. Вряд ли кто-нибудь это замечает, но я постоянно молюсь. Вот и теперь я секунд на десять закрываю глаза и мысленно повторяю: «Господи, сжалься, не забирай его у меня!» Если Бог есть, Он не может быть настолько жестоким: я не сделала ничего плохого, никогда ничего у Него не просила. Алекс – это все, что есть у меня в целом мире.

По первой же просьбе я веду Бренду и Карла в палату интенсивной терапии, но порог переступаем только я и миссис Эванс. Карл растерянно замирает перед окошком в двери, через которое видна кровать и лежащий на ней Алекс. Я подвожу Бренду к постели. Я догадываюсь, как ей больно видеть сына в таком состоянии – его лицо, лишенное всякого выражения, расцарапано и в синяках, на голове белая повязка, которую уже следовало бы сменить, тело подключено к многочисленным аппаратам, в том числе к прибору искусственного дыхания, благодаря которому грудь Алекса мерно поднимается и опускается. Неприятный шум прибора заглушает всхлипывания Бренды.

Я остаюсь рядом с ней до тех пор, пока она не привыкнет к тяжелому зрелищу, но стоит ей присесть на стул для посетителей и взять Алекса за руку – я ухожу. Не хочу видеть ее горе, да и Бренде наверняка будет легче, если она будет знать, что никто за ней не подглядывает. С Алексом они не виделись больше трех лет. И, насколько я поняла, их отношения нельзя было назвать теплыми. Неидеальное время и место для примирения, но так уж получилось… Я иду по коридору к Карлу. Он стоит у окна в приемном покое и смотрит на огни города.

– Ты тоже мог бы зайти к Алексу, – говорю я, когда между нами остается пара шагов.

Карл неопределенно кивает, словно еще не решил, хочется ему этого или нет. И я его понимаю. После смерти матери я возненавидела больницы. В этих белых стенах меня одолевают ужасные воспоминания. И если бы Алекс не лежал сейчас в одной из палат, меня бы здесь не было.

– Не уверен, что он хотел видеть меня, – произносит Карл на корявом французском.

Пронзительный взгляд его зеленых глаз останавливается на моем лице. Думаю, Карл хочет услышать от меня что-то ободряющее. А в самом деле, захотел бы Алекс увидеть брата после стольких лет?

– Не думаю, что это… имеет сейчас значение, – отвечаю я после паузы.

Как знать, слышит нас Алекс или нет, там, где он теперь находится? Как знать, присутствует ли он в своем неподвижном теле? Это страшно – понимать, что он рядом и в то же время так далеко. Слеза скатывается по моей правой щеке, и я спешу ее смахнуть. В знак утешения Карл кладет свою тяжелую руку мне на плечо. Я была бы рада перестать наконец думать о себе и найти обнадеживающие слова для родных Алекса, но мне это не удается. Это непросто после двух бессонных ночей, проведенных в больнице в ожидании момента, когда доктор соизволит сказать хоть что-нибудь о состоянии своего пациента… И что же он сообщает? Что во время первой же операции Алексу стало хуже и он впал в кому. И что нужно набраться терпения и надеяться.

– Алекс о вас рассказывал, – внезапно говорит Карл.

Он берет мою руку и легонько проводит большим пальцем по подаренному Алексом колечку.

– Как давно вы помолвлены?

– Уже три месяца, – шепотом отвечаю я, и у меня в горле встает комок.

Я не смотрю на него. Да и зачем? Разве я здесь для того, чтобы рассказывать о нашей помолвке? Разве я не теряю драгоценное время на разговоры, вместо того чтобы молиться за Алекса, молиться о том, чтобы он выжил несмотря ни на что? Он должен вернуться! Мы вдвоем должны были встретиться с его родными и сообщить им приятную новость, вдвоем должны были поехать в Англию… «Алекс, проснись!» – умоляю я снова и снова. Потому что знаю: одна я не справлюсь.

Карл отпускает мою руку и идет к палате брата, но почему-то опять останавливается у двери. Может, не хочет беспокоить мать или же страшится зрелища, которое ждет его с той стороны? Бренда выглядывает в коридор и делает ему знак войти. Вместе они исчезают в палате, а мне остается лишь надеяться, что их голоса пробьются в сознание Алекса.

Рядом беззвучно появляется Жан. Он смотрит на огни города, как это только что делал Карл. Думаю, Жан просто хочет напомнить мне о том, что он рядом, – на случай, если у меня появится желание с кем-то поговорить. Но мне сейчас не до того: я молюсь.

Не проходит и пяти минут с того момента, как Карл вошел в палату, – над дверью загорается лампочка. У меня обрывается сердце. Это значит, что-то случилось. Ноги реагируют раньше, чем голова, и я бегу туда. Но медсестры не пускают меня в палату, и я издалека вижу, как тело моего нареченного содрогается в конвульсиях. В комнату входят какие-то люди, а меня и членов семейства Эванс, наоборот, прогоняют. Я смотрю попеременно то на Бренду, то на Карла, ищу хотя бы тень надежды.

– Что случилось? – в страхе спрашиваю я.

– Ничего, – отвечает Карл со слезами на глазах.

– Он просто начал… всем телом… неожиданно…

Жестами Бренда пытается изобразить, что же случилось с Алексом. Мне становится очень страшно. С тревогой в голосе я продолжаю их расспрашивать: