Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

Она не воспринимала перемен и потрясений времени, она сама была как бы символом времени, медленная, неуклонная, вечная, чуждая страстей, волнений и усталости смертных. Бедная черепаха! Ничто, кроме извержения вулкана и содроганий расколотой земли, не могло погасить вяло тлевшую искру твоей жизни. Неотвратимая смерть, которая не щадит ни блеска, ни красоты, проходила мимо, не замечая этого существа, для которого смерть была бы совсем незначительной переменой.

Эта черепаха вызывала у горячего и живого грека удивление и сочувствие. Он мог часами смотреть, как она медленно ползет, и раздумывать о ее судьбе. В радости он презирал ее, в горе – завидовал. И теперь, лежа на траве, афинянин глядел, как она движется почти незаметно для глаза, и говорил себе:

«Орел уронил камень из когтей, думая проломить твой панцирь, но камень размозжил голову поэта[112]. Такова судьба! О ты, глупое существо! У тебя были отец и мать, может быть, много веков назад у тебя был друг. Любили когда-нибудь твои родители или ты сама? Бежала ли твоя ленивая кровь быстрее по жилам, когда ты ползла рядом со своим супругом? Была ли ты способна на привязанность? Огорчало ли тебя, если его не было рядом? Чувствовала ли ты его присутствие? Чего бы я не дал, чтобы узнать тайну твоей бронированной груди, увидеть твои скрытые желания, постичь тонкую, как волос, разницу, которая отделяет для тебя горе от радости! И все же, думается мне, присутствие Ионы ты ощутила бы! Ощутила бы ее приближение, как ветерок, как солнечное тепло. Сейчас я завидую тебе, ибо ты не знаешь, что ее здесь нет, а я… если б я мог уподобиться тебе в то время, когда не вижу ее! Какие сомнения, какие предчувствия меня преследуют! Почему она не хочет меня видеть? Уже столько дней я не слышал ее голоса. В первый раз жизнь мне не мила. Я словно остался один на пиру, светильники погашены, цветы увяли. Ах, Иона, если б ты знала, как я тебя люблю!»

От этих размышлений влюбленного Главка оторвала Нидия. Легкими и осторожными шагами она прошла через мраморный таблин, потом через портик и остановилась около цветов, росших в саду. В руках у нее был сосуд с водой, и она полила жаждущие растения, которые словно ожили при ее появлении. Девушка наклонилась понюхать их. Она прикасалась к ним робко и ласково, ощупывала их стебли, чтобы убедиться, не портит ли их красоты сухой листок или насекомое. Когда она переходила от цветка к цветку, сосредоточенная, изящная, нельзя было себе представить более подходящую служанку для богини сада.

– Нидия, дитя мое! – окликнул ее Главк.

При звуке его голоса она замерла, затаила дыхание и, покраснев, прислушалась. Губы ее приоткрылись, голова повернулась на звук. Потом она поставила сосуд с водой и поспешила на зов; удивительно, как безошибочно она прошла среди цветов кратчайшей дорогой к своему новому хозяину.

– Нидия, – сказал Главк, нежно гладя ее длинные и мягкие волосы, – уже три дня ты живешь под покровительством моих Пенатов. Улыбаются ли они тебе? Хорошо ли тебе здесь?

– Очень, – отвечала рабыня со вздохом.

– А теперь, – продолжал Главк, – когда ты немного оправилась от тяжких воспоминаний о своей прежней жизни, когда на тебе одежда, – и он коснулся ее вышитой туники, – более подходящая для твоей грациозной фигуры, теперь, когда ты привыкла к добру, дорогое дитя, да благословят тебя боги, я хочу просить тебя об одной услуге.

– Скажи, что могу я для тебя сделать? – спросила Нидия, сжимая руки.

– Слушай же, – сказал Главк. – Хоть ты еще ребенок, но будешь моей наперсницей. Слышала ли ты когда-нибудь про Иону?

Слепая девушка вздрогнула и побелела, как одна из статуй, что сверкали в перистиле, и, помолчав, ответила через силу:

– Да, я слышала, что она из Неаполя и очень красива.

– Красива! Ее красота может затмить солнце! Из Неаполя! Нет, она гречанка по происхождению. Только Греция могла породить такое совершенство. Нидия, я люблю ее!

– Я так и думала, – сказала Нидия спокойно.

– Я люблю ее, и ты должна сказать ей об этом. Счастливица Нидия, ты войдешь в ее комнату, услышишь ее голос, будешь греться в лучах ее тепла!

– Как! Неужели ты хочешь послать меня к ней?

– Да, ты пойдешь к Ионе, – сказал Главк таким тоном, словно подразумевал: «Чего еще можешь ты желать?»

Нидия расплакалась. Главк встал, привлек ее к себе и стал утешать, как брат:

– Нидия, дитя мое, ты плачешь, потому что не знаешь, какое счастье тебя ждет. Она нежная, ласковая, как весенний ветерок. Она будет тебе сестрой, она оценит твои таланты, полюбит тебя за изящную простоту, как никто другой, потому что эта простота ей сродни… Ты все еще плачешь, глупенькая? Я не стану тебя принуждать. Окажешь ты мне эту услугу?

– Если я могу служить тебе – приказывай. Видишь, я больше не плачу, я уже спокойна.

– Узнаю мою Нидию, – сказал Главк, целуя ей руку. – Итак, ступай к Ионе. Если ты разочаруешься в ее доброте, если я обманул тебя, можешь вернуться, когда захочешь. Я не дарю тебя ей, а только отдаю на время. Мой дом всегда открыт для тебя, дорогая. Ах, если б он мог быть пристанищем для всех одиноких и несчастных! Но если сердце говорит мне правду, я скоро призову тебя снова, дитя мое. У нас с Ионой будет общий дом, и ты станешь жить с нами.

Дрожь прошла по телу слепой девушки, но она больше не плакала – она покорилась.

– Иди же, моя Нидия, к Ионе, тебя проводят. Отнеси ей самые красивые цветы, какие можешь собрать. Я дам для них вазу. Извинись за то, что они так ничтожны. И еще возьми с собой кифару, которую я подарил тебе вчера, – ведь ты умеешь извлекать из нее такие чудесные звуки – и передай Ионе это письмо, в котором мне после долгих усилий кое-как удалось выразить свои мысли. Лови каждый звук, каждую нотку ее голоса, а потом, когда мы снова увидимся, расскажи мне правду, какова бы она ни была. Вот уже несколько дней, Нидия, Иона не хочет меня видеть. Тут есть какая-то тайна. Меня раздирают сомнения и страхи. Узнай, ведь ты такая умница и хочешь мне помочь, это удесятерит твою проницательность, – узнай причину такой немилости. Говори обо мне с ней как можно чаще, пусть мое имя всегда будет у тебя на устах. Говори ей о моей любви лишь намеками. Замечай, вздохнет ли она при этом, ответит ли тебе. А если она будет меня хулить, то запомни, каким тоном. Будь моим другом, умоли ее не сердиться на меня. О, как щедро заплатишь ты мне этим за то немногое, что я для тебя сделал! Ты меня понимаешь, Нидия? Ты еще ребенок, может быть, я говорил непонятно?

– Нет.

– Сделаешь ты это для меня?

– Да.

– Приди ко мне, когда нарвешь цветы, я дам тебе вазу. Ты найдешь меня в комнате Леды. Ну, моя красавица, ты больше не грустишь?

– Главк, я рабыня, разве я могу грустить или радоваться!

– Что ты говоришь! Нет. Нидия, будь свободна. Я дарю тебе свободу, пользуйся ей как хочешь и прости, что я рассчитывал на твое желание помочь мне.

– Ты обиделся! Ах, за все блага свободы я не обидела бы тебя, Главк! Мой защитник, мой спаситель, мой покровитель, прости бедную слепую девушку! Ее не огорчит даже разлука с тобой, если она может помочь твоему счастью.

– Да вознаградят тебя боги за твое благородное сердце! – оказал Главк, глубоко растроганный, и, не подозревая, какой огонь разжигает, он опять поцеловал ее в лоб.

– Ты прощаешь меня, – молвила Нидия, – и не говори больше про свободу. Мое счастье – быть твоей рабыней! Ты обещал не отдавать меня никому…

– Да, обещал.

– А теперь я пойду собирать цветы…

Молча взяла Нидия из рук Главка дорогую, украшенную драгоценными камнями вазу. Когда голос его умолк, она помедлила, боясь ответить, нашла его руку, поднесла ее к губам, опустила на лицо покрывало и быстро пошла прочь. На пороге она снова остановилась, простерла руки и прошептала:

– Три счастливых дня, три дня невыразимой радости пережила я с тех пор, как переступила тебя, о благословенный порог! Да пребудет над тобой мир! А теперь сердце мое разрывается и твердит одно: «Умри!»

Служанка вошла в комнату Ионы и доложила, что посланная от Главка просит разрешения войти.

Мгновение Иона колебалась.

– Она слепая, – сказала рабыня, – и ни с кем, кроме тебя, не хочет говорить.

Только низкие души безразличны к чужому несчастью. Едва Иона услышала, что пришедшая слепа, она почувствовала, что не может холодно принять ее. Главк выбрал посланную, которая была священна, посланную, которой нельзя было отказать.