Требую повторный дубль.
— Это я, — ровно произносит Градский. — Я убил ее.
— Нет, не надо, — кусаю губы, чтобы опять не разреветься. — Не обвиняйте себя.
— Но я виновен.
Его глаза сверкают, наполняются слезами.
— Я должен был предвидеть. Не подпускать ее к этому Артуру. Я беседовал с ней. Но слишком мало. Не уделял ей времени, а теперь... Из-за этого подонка могла влипнуть в темную историю.
— Нет, — кладу ладонь ему на плечо. — Вы всегда заботились о ней, она безумно вас любит.
— Любила, — поправляет сухо.
— Мы обязательно найдем того, кто это сделал, — стараюсь вложить всю уверенность в данную фразу.
Градский кивает, остаток дороги проходит в тишине.
***
— Ты совсем охренел? — прокурор раскраснелся от воплей, кажется, его круглая физиономия сейчас лопнет. — Ты кем себя возомнил?
Градский молчит.
— Ты сериалов насмотрелся? Ты сейчас в «Карпове» или в «Глухаре»? А может, у этого, который вечно кровищу снимает, у Тарантино на подтанцовке?
Никакого ответа.
— Ты зачем на Хару набросился? Еще и пистолетом угрожал? Ты вообще понимаешь, что творишь?
Босс не проявляет особой реакции, спокойно заявляет:
— Самозащита.
— Само… что?!
Прокурор подскакивает на стуле.
— Тебе лечиться пора. Преследуешь людей. Дальше — куда? Скоро начнешь палить посреди улицы.
— Людей я не преследую.
— Ах вот оно как.
Медлит и взрывается потоком отборного мата.
Смотрю в пол, краснею. Тянет вмешаться, заявить, что я тоже находилась рядом. Но мне слова не дают.
— Никогда не приближайся к Артуру Харе. Понятно? Никогда. Чтоб за километр его обходил, чтоб даже мысли не допускал… Твою мать, проваливай, пока я тебя сам не размазал!
Совещание проходит не слишком удачно.
Я стараюсь не усугублять положение. Когда показательная порка завершается и все расходятся по кабинетам, просто утыкаюсь в бумаги, перебираю, листаю.
— Зачем ты изучаешь старые дела из архива? — вдруг спрашивает Градский.
Вздрагиваю, судорожно сглатываю.
— Обычная процедура, — прячу взгляд.
— Нераскрытые дела за последние десять лет, — произносит с нажимом. — Что ты пытаешься там найти?
— Не только нераскрытые, самые разные…
— Отвечай.
— Я ищу сходство.
Он мрачнеет.
— Похожих случаев может быть много, — пристально изучает меня.
— На самом деле, нет, — роняю тихо. — Именно таких, практически идентичных. Их совсем мало. Ну, чтобы ничего из вещей не пропало, то есть никакого намека на ограбление. И чтоб никаких следов сексуального насилия, просто ножевые ранения.
— Надеешься поймать маньяка?
— Не знаю, — нервно веду плечами. — Я только хочу понять, попробовать. Вдруг чутье не подводит и удастся вычислить убийцу.
— Ты представляешь, сколько материала придется пересмотреть?
— Меня это не пугает.
Тереблю документы.
— Я занимаюсь исследованием в свободное время, поэтому…
— Не оправдывайся, — прерывает он. — Возможно, мы ищем одно и то же. Будет разумнее объединить усилия. Пойдем, хочу кое-что показать.
Послушно следую за ним, слегка вздрагиваю, когда за моей спиной захлопывается дверь. Щелчок замка вынуждает поёжиться.
После случая с Артуром я впервые остаюсь с Градским наедине. Прошло несколько дней, мы едва общались, ограничивались скупыми приветствиями и формальными прощаниями, общими фразами.
Стоит хоть на миг прикрыть глаза — вижу похороны Вероники. Мрачный, пасмурный день. Дождь не шел, но запах грозы пропитывал прохладный воздух. Я безуспешно пробовала спрятать слезы за солнцезащитными очками, в горле саднило. Мне очень хотелось напиться, снова онеметь изнутри, перестать чувствовать, отключить эмоции.
— Ты искала не там, — говорит он, открывает сейф, достает несколько папок, раскладывает на столе, жестом приглашает приблизиться. — Я просмотрел несколько раскрытых дел. За текущий месяц произошло много интересного. Взгляни.
Пролистываю документы, добираюсь до фотографий.
— Боже, — судорожно выдыхаю.
С трудом удерживаюсь от истеричного вопля.
Отворачиваюсь, закрываю глаза. Опускаюсь на стул, комната плывет перед глазами, очертания смазываются.
— Это определили как суицид, — ровно продолжает Градский.
— Что?! — буквально взвиваюсь, даже в обморок упасть уже не тянет. — Какой же здесь суицид?
— Так гласит заключение эксперта, — хмыкает. — Пятьдесят семь ударов ножом. Нужно очень постараться, чтобы нанести подобные увечья самому себе.
Вновь вглядываюсь в снимки.
— Нереально, — бормочу пораженно. — Только идиот назовет это суицидом.
— Верно, — кивает. — Идиот или тот, кому не нужны «висяки».
— Слить дело ради успешных показателей?
— Да, такое происходит постоянно. Кто станет возмущаться? Погибшая была из неблагополучной семьи, проститутка, наркоманка. Всем на нее плевать.
Звучит ужасно, однако чистая правда.
Беру фото, внимательно изучаю, стараюсь беспристрастно оценить детали. Сначала вижу только кровь. Гигантское багровое пятно. Из последних сил пытаюсь сосредоточиться.
Проклятье.
Ошибка исключена.
Тот же почерк.
Девушка застыла в до боли знакомой позе. Руки раскинуты в разные стороны, бедра сведены, ноги чуть согнуты в коленях, повернуты немного набок.
Похоже на распятие.
— Еще один случай, только в другом районе, — протягивает новую папку. — Муж погибшей признался в убийстве.
Быстро исследую материалы.
— Чистосердечное признание, — пробегаю взором по путаным строкам. — Сам вызывал бригаду «скорой помощи», думал, жена жива, надеялся спасти. Он отрицал всякую причастность, а потом вдруг решил покаяться.
— Его отпечатки нашли на орудии преступления, но, учитывая то, что нож был взят на кухне, из набора, это вполне логично. Любой из членов семьи мог им неоднократно пользоваться.
— На одежде мужа не обнаружено никаких следов крови, — перебираю отчеты. — Сорок восемь ударов. Что-то должно было остаться. Однако окровавленную одежду не нашли, предположили, будто преступник заметал следы.
— А про нож забыл и про алиби.
— Бред какой-то, — шепчу возмущенно. — Необходимо пересмотреть дело, учитывая новые обстоятельства. Признание явно выбили.
— Никто не пересмотрит дело без веских оснований, — уверенно заявляет Градский.
— Но у нас еще два одинаковых случая, — произношу с нажимом.
— У нас нет ничего, — криво усмехается. — Суицид и раскаявшийся убийца. Лишняя морока никому не интересна. Преступление раскрыто, можно поставить галочку. Мне не позволят заниматься расследованием.
— Тогда как быть? — шумно сглатываю. — Мы же не бросим это?
— Нам необходимо больше доказательств. На данный момент улики отсутствуют, а наших вольных допущений недостаточно.
— Господи, тут ведь полное совпадение, и жертвы… — осекаюсь, закусываю губу.
Я назвала Веронику жертвой.
Впервые.
— Жертвы относятся к одинаковому типу внешности, — спокойно заключает Градский.
— Простите, я…
— Хватит, — обрывает холодно. — Мы на работе, поэтому общаемся и действуем по ситуации. Личное остается дома, за кадром.
— Я просто…
— Когда погибает близкий человек, мир разлетается на куски, — хрипло произносит он, крепко сжимает кулаки. — Но если хочешь поймать убийцу, нужно заткнуть чувства. Иначе злоба помешает трезво мыслить.
Комментарии излишни.
Молча изучаю материалы.
— Все убийства произошли в помещении, в квартире жертв, причем следов взлома не обнаружено, — говорю тихо. — Либо он профессионал и легко открывает любые замки, либо умеет войти в доверие. А возможно, это знакомый.
— Он не боится, что его поймают.
— Самоуверен? — делаю осторожное предположение.
— Или ему известен распорядок дня. В случае с первой жертвой, проституткой, он мог притвориться клиентом. Как насчет остальных? Вторая жертва работала секретарем в университете. Ее муж бухгалтер, часто задерживался в офисе.