— Тварь, — равнодушно сказала Таня, имея в виду то ли профессора, то ли мадам. — Дай затянуться… я все заначки повыбрасывала.
— Разбежалась, — зло выплюнула Анна и выбросила окурок в форточку. — Родишь — делай, что хочешь.
— Два месяца еще. Сдохну.
— Не сдохнешь, — уверенно сказала Анна.
— Когда я рожать решила, я не… — она запнулась и подняла на нее глаза, в неожиданно чистой голубизне которых были слезы. Но разве идет дождь, когда нет туч? Таня покачала головой и прошептала: — Ань, я дура. Ты отговаривала, мадам предупреждала. Ни работы, ни денег, ни хрена. Четыре стены. Когда нечего станет продавать, и того не останется.
— Идиотка! — Анна снова закурила и, опомнившись, выбросила сигарету все также в форточку. — Сколько тебе надо?
— На сигареты, — хмуро ответила Таня и отвернулась. — Не обращай внимания. Иногда просыпается жалость к себе, это нормально. У тебя же тоже приступы случаются.
— На сигареты не дам! А моя жалость — не твое дело, — Анна поднялась. — Пора мне, еще ехать. Звони, если что. На следующей неделе заскочу.
— Ань, — позвала Таня, удерживая ее на мгновение. — А рожать со мной пойдешь? Подружку можно, я спрашивала… Не могу одна, боюсь.
— Пойду. Там такси приехало. Пока.
В машине Анна уставилась невидящим взглядом в окно. Зло думала о том, что жизнь — дерьмо. Хоть вдоль, хоть поперек. Даже по диагонали.
У Анны Протасовой была своя диагональ, жирной линией отделившая прошлое от настоящего и перечеркнувшая будущее.
Она хорошо помнила, как находилась в клинике и как оказалась в детдоме. Но старалась не вспоминать о том времени. Сначала врачи, потом учителя делали то, что требовала выбранная ими однажды профессия, без оглядки на результат.
Но если только вспомнить, если только заглянуть…
Анна училась в одиннадцатом классе, когда их всем скопом отвезли на городские соревнования по спортивной гимнастике. Черт его знает зачем — вроде как массовку для камер создать. Снимал местный телеканал — а ей только-то на телевидение с ее страхами и рисками. Напустив на себя равнодушный вид, Аня наблюдала за участницами — что еще ей тогда оставалось? Некоторых знала с тех пор, когда сама училась в лучшей школе города. Было и такое в ту пору, о которой упорно пыталась не думать. И тренера их знала, потому что сама у нее занималась. Она старалась не попасться ей на глаза, пряча лицо под длинными прядями светлых волос, ссутулившись и вжавшись в спинку кресла. И облегченно вздохнула, усаживаясь в автобус, который отвозил обратно в детдом.
Если бы только Анна знала, что спустя две недели Ольга Николаевна Калинина, любезничая с их директором, заявится на урок физкультуры. Посмотреть пластичных девочек из малышей. Василий Андреевич что-то объяснял про благотворительную программу от какого-то неведомого мецената, по которой в школу собирались взять детей из приюта. Если найдут в тех способности. Здесь, казалось бы, тоже можно было выдохнуть. Анна находилась в том возрасте, который меньше всего интересовал бы тренеров. Звездочек ищут среди тех, кому и пяти нет. Потом поздновато для результативности. Но и тут ей не повезло. С везением у нее вообще было туго.
Ольга Николаевна нашла ее во дворе, на улице. Тогда был апрель, листва распускалась. Мир казался сотканным из чертовых лучей чертова солнца, ласкавшего кожу — впервые тепло и ласково в том году.
— Настя, — позвала ее Калинина.
Анна курила, сидя на спинке скамьи, и покачивала ногой. Ольга Николаевна подошла ближе и снова позвала ее по имени. Имени, которое Анна Протасова больше не носила.
— Настя! Это ты?
— Вы мне? — удивленно спросила Анна и отбросила в сторону окурок.
— Тебе! — обрадовалась тренерша, до которой снизошли. — Ты не узнаешь меня, Настён?
— Я — Аня, — объяснила прописную истину девочка.
— Аня… — повторила Ольга Николаевна и сомкнула красивые губы. Несколько мгновений она внимательно изучала собственную бывшую подопечную. Сомнений быть не могло. Горина. Талантливая была. И безумно красивая — подобные лица так просто не забываются. Ольга Николаевна слишком хорошо помнила, что творилось в школе, когда стало известно, что девочка погибла с родителями при пожаре.
Отгоняя от себя непрошенные воспоминания, Калинина еще раз внимательно ее осмотрела и спросила:
— Хорошо, пусть будет Аня. Гимнастику не забросила?
— Ну березку делаю, — буркнула Аня. — Пять ставят.
— Березка — это хорошо, — на лице тренерши промелькнула усмешка. — Давно ты тут торчишь?
— Всегда.
— А когда все это здесь закончится? Придется ведь уйти. Думала, что дальше?
— Вам-то что?
— Помочь хочу.
С этих простых слов, с этого самого «помочь хочу» и началась история Северины.
Юлиан Фишер, лет семь назад переехавший в Мюнхен, якобы на историческую родину, наведывался в Питер довольно часто по двум причинам. Здесь осталась его давняя любовница, Ольга Николаевна. И по совместительству — пособница. Под видом благотворительной программы для детей-сирот, меценатом которой выступал господин Фишер, Калинина ездила по детдомам и отбирала перспективных девочек. И мало кто догадывался, что красивыми словами прикрывались обыкновенные эскорт-услуги. Это тоже не вполне выражало смысл означенной деятельности, но наиболее подходило. От тех, кто все же догадывался, откупались.
Анна провела в компании Ольги Николаевны и Юлиана пять лет. Зерна обучения профессии были брошены на благодатную почву. Анна была не простой сиротой. Настя Горина училась в престижном лицее Питера. Всегда была любознательной девочкой, говорила на двух языках. И потому ей оставалось постигать тонкости науки любви, что оказалось несложным, когда она поняла, какие возможности дают знакомства и деньги. А знакомства и деньги — теперь были единственным, что она считала важным в жизни. Потому что только так однажды она смогла бы подобраться к убийце своих родителей. Оставалось только набраться терпения и веры, что однажды этот день придет. И быть хорошей ученицей, самой лучшей ученицей, чтобы попасть в тот круг, куда нет доступа простым смертным — попасть в любом качестве. Смешно. В семнадцать лет напридумывала в своей голове целый роман. А оказалось, что все — просто болото, из которого невозможно выбраться, если уже угодил. Засасывало.
И все же знакомства помогли ей подняться по «карьерной лестнице». Ей шел двадцать первый год, когда в эскорте у нее появился постоянный клиент. Все знали его под именем Кайзер. Но Анна ласково называла его «мой Мандей». Он всегда забирал ее к себе по понедельникам на всю ночь и увозил на свою дачу. Кайзер был фетишист, любил разные игрушки и ролевые игры. Анна порой под утро падала, где придется, чтобы вздремнуть с полчаса. А Мандей продолжал бодрствовать, забавляясь с ее обессиленным телом. И никогда не отпускал без заключительного акта прямо в коридоре.
Однажды Мандей порекомендовал ее хозяйке «Носорога», членом которого был и сам.
Настоящего имени мадам Ламберт не знал никто из девочек. Но платила она исправно, сильно не обижала и даже принимала некоторое участие в их жизнях. Веревкиной она без обиняков предложила денег на аборт. А Анну поддержала, когда та сообщила, что собирается поступить в университет.
По дороге в клуб, уставившись невидящим взглядом в окно, Анна пыталась разобраться в себе. Желание мести возродилось в ней с удвоенной силой. Но все ее желания пока оставались лишь фантазиями. Для претворения их в жизнь нужно было составить четкий план, но он никак не приобретал обозначенных линий. И Анна загадала. Если Закс придет к ней снова, именно к ней, ее месть свершится.
Переодевалась она дольше обычного. Безуспешно пыталась загримировать укус, но он все равно проступал сквозь толстый слой тонального крема. И был заметен во всех корсетах. Анна почти отчаялась, когда вспомнила про костюм ковбоя. В белой блузе из плотной ткани кроваво-синее пятно было незаметным. Но и без этого все внимание всегда привлекали джинсы с большими вырезами вместо карманов на ягодицах. На бледной коже были нарисованы мишени. Завершали образ большая ковбойская шляпа и револьверы с присосками за голенищами сапог.
Задержавшись на лестнице, Северина глянула в зал сверху вниз и удовлетворенно прищелкнула язычком. За барной стойкой со скучающим видом и стаканом виски в руке сидел Закс. Он явился гораздо раньше, чем накануне. И все это напоминало бы простую игру вроде бадминтона, если бы для Анны не было игрой не на жизнь, а на смерть.