— Вы выполните эту работу? — спрашивает голос. Он либо испытывает меня, либо новенький. В любом случае, мой ответ такой же.
— Не знаю, — сперва я всегда предварительно изучаю свою цель. Хотя убийства являются моей жизнью с тех пор, как я себя помню, выйдя из Братвы Петровича, я стал искать оправдание каждому убийству. Любое оправдание, даже не самое убедительное.
Каждая работа оставляла на мне свой след. Я всегда знал, что времени, отпущенного мне на Земле, всё меньше, и торговался с самим собой. «Этот человек, — говорил я себе, — должен быть убит». И эти слова отдавались болью в груди. Я приношу добро людям вокруг моей цели. Именно эту ложь я использую, чтобы спать по ночам и без отвращения смотреть на себя в зеркало. Я должен убедить себя, что со смертью очередной жертвы мир становится лучше.
На том конце провода слышно только тяжёлое дыхание абонента, он обдумывает мои условия. Я жду. Самое мощное оружие убийцы — это терпение. И импровизация.
— Хорошо, всё в порядке, — наконец отвечают мне по-французски.
Я кладу трубку и устанавливаю будильник на две тысячи девяносто пять часов. Затем выхожу из второй спальни, и вдруг меня привлекает какое-то движение в окне напротив. Она вернулась. Я припадаю к своему телескопу. Она убирает свою сумку и садится на кровать, облокачиваясь о её спинку.
Её гибкое тело облачено в тонкую футболку. Я могу разглядеть слабые тёмные очертания её сосков под тканью. Мой взгляд опускается ниже. Тень от её лобковых волос тоже видна. Я чувствую, как учащается мой пульс, пока глаза изучают её тело.
Я волнуюсь, что мне, возможно, стоит проверить информацию, собранную о цели, и проверить маршрутизацию новой цели от Невшателя. Сделаю это позже. Стоит мне отойти от телескопа, как её движения будто арестовывают меня. Маленькая ручка с розовыми ноготками движется вниз к животу. Пальчик упирается в верхнюю полоску её кружевных трусиков. У меня перехватывает дыхание. Время останавливается.
До этого такого не случалось. Она никогда не прикасалась к себе. Никогда не приводила домой мужчину. Наверное, я бы выстрелил в него. Нет, это было бы нарушением.
Я думал, что она невинна, и мечтал разбудить в ней женщину. Но сейчас маленькие пальчики забираются всё глубже под хлопок. Я вижу, как неровные костяшки пальцев белеют на фоне розовых трусиков.
Её пальцы двигаются по кругу.
Я представляю, как мои собственные пальцы, более тёмные и грубые, делают с ней то же самое. Пальцы рефлекторно сжимаются, при мысли о прикосновениях к её киске. Я бы легко погладил её круговыми движениями, так, как ей, видимо, самой нравится. Я бы двигался от её клитора ниже к горячей киске. Она была бы такой мокрой. Мои пальцы были бы пропитаны её соком, и я бы ни за что не остановился и вылизал сладкий мёд каждой её складочки.
Мой член так сильно напряжён, что я боюсь, он может сломаться о грубую ткань джинсов. Я легонько щипаю себя за сосок, с трудом представляя, будто это её былые зубки теребят мою плоть. Я вспыхиваю и покрываюсь потом.
Её ноги напряжены, движения рук становятся более безумными. Я вижу, как тяжело вздымается её грудь. Её тело вытягивается струной и снова округляется в конце. Но выражение её лица скорее разочарованное, чем удивлённое. Она облизывает свои пухлые губы, закрывает глаза и начинает ещё раз, но снова безуспешно.
Внутри меня разыгрывается война эмоций. Я расстроен, что она не может прийти к финалу, но в то же время меня наполняет чувство собственничества, рождённое из идеи, которую я пытаюсь в себе подавить. Мне кажется, что только я могу довести её до оргазма и подарить долгожданное облегчение. Я могу научить её прикасаться к себе с удовольствием.
Я бы начал не с её киски. Нет, кожа — самая большая эрогенная зона. Я бы гладил каждый сантиметр её тела, начиная со лба. Мои губы и пальцы ласкали бы каждую её складочку. Я сжал бы руки кольцом вокруг её шеи, затем скользнул бы ниже к плечам и ещё ниже к запястьям.
Я бы тёрся об неё так, её тело насквозь пропахло бы мной. Чтобы когда она шла по городу, другие мужчины сторонились, понимая, что это моя собственность. Собственность Николая. Может, даже сделал бы татуировку на её шее, как ошейник.
Я касаюсь самодельной татуировки на груди. Слова до сих пор пылают, даже спустя столько лет. Она убежит в страхе, если увидит звёзды на моих коленях, кинжал на шее, паутину на одном плече и погоны на другом. Эта надпись. Я хочу швырнуть прицел в стену. Мне никогда не будет позволено прикоснуться к её девственной коже своими грязными пальцами и губами. Это осквернило бы её.
Но я не бросаю своё оружие. Инструменты убийцы — это его друзья, возможно, единственные. Я возвращаюсь на своё место. Она идёт в кухню, чтобы перекусить. По крайней мере, сейчас нас кое-что объединяет. Мы оба не удовлетворены.
Мысли о еде напоминают мне, что я и сам с утра ничего не ел. Это нехорошо. Я должен тщательно заботиться о своём теле, так же серьёзно, как отношусь к своей винтовке САКО и ножу ХК. Я стряпаю сандвич с арахисовым маслом. Белок в орехах и зёрна пшеницы в хлебе дадут мне достаточно энергии до утра.
Я подхожу к турнику, висящему в дверях моей спальни. Глядя на суровое пространство вокруг, я понимаю, что не смог бы привести её сюда даже в темноте. Я несколько раз подтягиваюсь, но моё внимание сосредоточено на глухих стенах и почти полной пустоте квартиры.
Ничего здесь не имеет значения, кроме моих инструментов. Я мог бы упаковать их всех за две минуты. Эту жизнь я пытаюсь оставить позади, но старые привычки всё ещё контролируют меня. Завтра я куплю настоящую кровать, вместо пенопластового каремата (прим. ред.: туристический коврик) на полу. Прочную, деревянную кровать, которая не сдвинется с места, даже если на неё упадёт слон.
Я делаю восемь подходов по десять повторений. Бицепсы и мышцы спины отзываются приятной болью. Я ложусь на пол, чтобы продолжить тренировку отжиманием на одной руке. Четыре подхода по двадцать пять, а затем замираю на одной руке до тех пор, пока на лбу не выступают капельки пота. Мои дельтовидные мышцы, бицепсы, трицепсы и мышцы грудной клетки слишком слабы, чтобы удержать меня дольше.
Я лежу на полу и снова думаю о ней. Завтра, может быть, я поговорю с ней. Скажу ей, что она пахнет свежестью и широтой космоса, что её голубые глаза напоминают мне небо над Уральскими горами, и я хочу в них утонуть.
Снова звенит телефон. Судя по звонку, это Дэниел. Дэниел — другой киллер, с которым я сталкиваюсь снова и снова. У меня было всего несколько контактов с ним, потому что он очень опасный человек. Не нужно привлекать к себе внимание людей.
Я напоминаю себе, что называю его Дэниел, с коротким гласным звуком вместо длинного «и», как я говорю по-русски. Однажды, я назвал его Даниил, и он предупредил меня, что моего неправильного произношения слишком много для того, чтобы стать врагами, и слишком мало, чтобы мы стать друзьями. Я не был уверен, чем это было, предупреждением или приглашением. В этом бизнесе ни у кого нет друзей, тем не менее, я никогда больше не называл его Даниил. Только Дэниел.
— Привет, — отвечаю я с максимально американским акцентом.
— Ник, — ответил Дэниел. Мы оба используем модуляторы голоса. Вполне возможно, что мы могли бы стоять рядом на улице и не узнать друг друга. Хотел бы я знать, был ли он солдатом с, возможно, очень бдительным взглядом и ухоженным телом.
— Дэниел, — отвечаю я, — что случилось?
Он кашляет в трубку, как будто сдерживая смех. Я удивляюсь, неужели я где-то допустил ошибку?
— Вот, что случилось. Ты слишком официален.
Поэтому я и не общаюсь с другими людьми. Менять акценты легко, но мой язык слишком высокопарен, чтобы сойти за родной. Этот мой главный недостаток и станет причиной моего краха, как говорит Александр. Поэтому, дабы уменьшить риск, мне приходится чаще молчать. Этот приём я применяю и сейчас. Жду, пока Дэниел продолжит. В конце концов, он единственный, кто со мной периодически связывается. Тишина между нами становится всё тяжелее, мы оба ждём, пока кто-нибудь сдастся. Я смотрю на часы. У него есть шестьдесят секунд, прежде чем я повешу трубку.
Дэниел сдаётся первым.
— У меня есть информация о смерти Александра.
Мои глаза закрываются с облегчением и тревогой. Я долго ждал этой информации.