Филиппа Грегори - Последняя из рода Тюдор

Я поднимаю голову, но из упрямства не двигаюсь с места.

– Я никуда не поеду.

– Наша мать тоже сказала, что ты не хочешь никуда ехать и что тебе можно остаться в нашем доме. На что герцогиня сказала, что в таком случае оставит Гилфорда в родительском доме, а ты будешь объявлена непокорной женой и они от тебя откажутся.

Я поднимаю глаза на свою маленькую сестрицу.

– Я должна повиноваться мужу. Потому что я дала обет быть его женой, – вымученно произнесла я.

Глаза Марии казались огромными на ее бледном личике.

– Наша мать сказала то же самое.

– Так она тоже хочет, чтобы я вернулась?

– У тебя нет выбора, – кивает она. – И мать говорит, что она тоже этого желает.

Я поднимаюсь на ноги. Меня охватывает ощущение усталости и бессилия, словно это я, а не мой кузен, король, борюсь за свою жизнь с болезнью, в то время как все остальные за моей спиной заняты борьбой за власть.

– Тогда мне придется ехать, – говорю я. – И одному Богу известно, что случится дальше.

Пока я плыву на барже обратно к дому Дадли, на меня накатывает тошнота. На пристани я вижу высокую фигуру ожидающего меня мужа. Когда баржа подходит к причалу и останавливается, мягко покачиваясь на воде, он слегка мне кланяется. Когда слуги бросают сходни и пришвартовывают судно, он протягивает мне руку, чтобы помочь сойти на берег.

Я бросаю взгляд на окна их дома, выходящие на сад и реку, словно ощущая их внимательные и недовольные взоры.

– Да, это отец послал меня сюда, чтобы я встретил тебя, – говорит он. – И теперь он наблюдает за нами из окна. Он желает видеть тебя в своем кабинете незамедлительно.

– Мне нездоровится. Я заболела, – говорю я.

– Это тебе ничем не поможет, – равнодушно отвечает он. – Он вернулся домой из Вестминстера сразу, как узнал о твоем побеге в Саффолк. Ты отправилась туда вопреки его распоряжениям, требованию моей матери и моему приказу.

– Я действительно плохо себя чувствую, – говорю я ему. – Мне нужно подняться в мои покои. Я не могу ни с кем видеться сейчас. Попроси своего отца меня извинить, скажи, что мне надо прилечь.

– Я скажу матери, – отзывается он. – Но она, скорее всего, придет за тобой сама, чтобы отвести к нему силой. – Тут он замолчал, а потом заговорил иначе, словно один несчастный ребенок предупреждающий другого: – У тебя не выйдет просто запереться. У твоей двери нет замка. А если ты ляжешь в постель, она просто вытащит тебя оттуда.

– Не станет же она меня бить, – мрачно пошутила я.

– Ну почему не станет. Вполне может.

А потом он отворачивается от меня и уходит, оставив меня в саду одну, в окружении фрейлин, где я и стою, пока одна из них не подходит ко мне, чтобы взять под руку и проводить в мои покои.

Как Гилфорд и предсказывал, не прошло и пары мгновений, как дверь в мои комнаты открылась и вошла леди Дадли, без стука, чтобы нависнуть надо мной с алчным выражением на лице.

– Ты испытываешь недомогания по утрам, перед утренней службой? – спрашивает она меня.

– Да, – отвечаю я, пытаясь сесть на кровати, но, к моему удивлению, она удерживает меня на подушках.

– Нет, лежи, отдыхай. У тебя кружится голова?

– Да.

– А грудь болит?

Я нахожу этот вопрос слишком личным для свекрови, никогда до этого не проявлявшей интереса к невестке, и просто заливаюсь румянцем, оставляя его без ответа.

– Когда ты ожидаешь наступление своего женского недомогания?

Я не знаю, как ей ответить. Иногда эти недомогания приходят позже, чем я их жду, или даже через раз.

– Кажется, на этой неделе. Или должны были быть на прошлой.

С ее жестким лицом внезапно происходят странные метаморфозы. Оно начинает дрожать, и я понимаю, что эта женщина чем-то растрогана. Она берет меня за руку.

– Ты будешь отдыхать, – говорит она с неожиданной мягкостью. – Отдохни, дорогая.

Со двора сквозь окна доносится лязг амуниции: это всадники Дадли прибыли в распоряжение хозяина и криком подзывают конюхов и оруженосцев. Этот шум эхом отдается в моей голове, и я отворачиваюсь от окна.

– Можешь отправиться в особняк в Челси и отдохнуть там, – предлагает она. – Тебе же там нравится, да?

Я жила там с королевой Екатериной, когда она только овдовела и занималась написанием своей книги. Больше всего на свете я люблю это место.

– Мне там очень нравится, – говорю я. – Но мне показалось, что ваш муж требует, чтобы я находилась здесь.

– О, нет, нет, нет, ты можешь отправляться туда, пока мы здесь будем ждать известий, – она с улыбкой похлопывает мою холодную руку. – Гилфорд может там тебя навещать, а мой муж будет извещать тебя обо всех событиях. Можешь взять с собой своих фрейлин. – Никогда раньше она не была со мной так нежна. – Там ты сможешь побыть в тишине и покое, только ешь хорошо. У меня было тринадцать детей, – поведала она мне. – Я все об этом знаю.

Неужели эта безумная женщина считает, что я понесла? Что я беременна ее внуком? Ну что же, что бы ни было у нее на уме, я не стану с ней спорить, особенно сейчас, когда она собирается отправить меня в Челси без Гилфорда.

– Я распоряжусь, чтобы в старом поместье приготовили твои комнаты, – продолжает она тем временем. – И ты можешь отправляться туда на нашей барже, как только они будут готовы тебя принять. Вот видишь, как я о тебе забочусь? А сейчас отдыхай.

Я закрываю глаза, и когда я снова открываю их, леди Дадли уже не оказывается рядом.

Здесь, в Челси, мне сложнее всего поверить в то, что моей подруги, учителя и почти матери, королевы Екатерины, нет рядом со мной. Каждый раз, поднимая глаза со страницы книги, я ищу ее фигуру, как всегда склонившуюся над письменным столом, читающую или делающую записи. Этот особняк был ее домом, а я была ее любимой компаньонкой и подопечной, маленькой девочкой, которую она воспитывала по своему образу и подобию, любя как собственного ребенка. Мы вместе гуляли по садам, сидели на берегах реки и каждый божий день без единого исключения занимались в прекрасных комнатах, окна которых выходили или на реку, или на сад. Если она и скучала по блеску и восторженному поклонению толпы, то никак этого не проявляла. Скорее напротив – жила, как всегда мечтала: как образованная женщина, имеющая тягу к знаниям, вдали от грешного мира, погруженная в счастье с мужчиной, которого любила, и наконец получившая свободу посвящать себя наукам и молитве. Именно из библиотеки этого дома вышла ее книга, направившись к издателю. Именно сюда она приглашала лучшие умы этого времени читать проповеди. И теперь мне все время кажется, что она просто вышла в сад или гуляет по галерее и что я вот-вот увижу ее или услышу ее голос. И эта мысль утешает меня. Жизнь, которой она окружила себя, стала желанной целью и для меня: наука и покой.

В это спокойное время я решила прочитать все, что смогу, о карликах. Теперь, когда я думаю о своей сестре, Марии, мне кажется, что она не просто родилась хрупкого и тщедушного строения и по слабости своей медленно развивается и растет. Само по себе это не плохо, потому что отец использовал все это, чтобы объяснить, почему оставляет ее в родительском доме. Я боюсь, что она так и не вырастет, и пытаюсь найти объяснение этому факту.

У греческих философов я не нахожу почти ничего по интересующей меня теме, но в Древнем Египте обнаруживаются карликовые божества и высокородные придворные карлики. Я пишу Марии письмо, чтобы рассказать о своих находках, оставляя за скобками лишь манеру поведения придворных карл во времена Римской империи. Такие знания ни к чему юной деве, к тому же наследнице короны. Я удивлена уже самому факту, что подобная книга могла стоять в библиотеке Екатерины Парр.

Я живу здесь почти в полном одиночестве, если не считать моих фрейлин. Гилфорд приезжает ко мне с визитами через день, чтобы поделиться известными ему новостями, которых немного, чтобы после визита вернуться ко двору, где они все изображают лицемерное молитвенное бдение о здравии моего бедного кузена, короля.