Филиппа Грегори - Последняя из рода Тюдор

Иногда Гилфорд ужинает со мной, но чаще всего он ест и спит в доме родителей. Фрейлины спрашивают меня, не скучаю ли я по нему, ведь он так хорош собой и мы так недавно венчаны, на что я слегка улыбаюсь им и отвечаю:

– Не особенно.

Я никогда не скажу им, что испытываю облегчение от того, что в моей постели нет его тяжелого тела, потного под моими теплыми одеялами. Просто он обязан за мной ухаживать, так же как я обязана эти ухаживания терпеть. И мы должны делить супружеское ложе, как того требуют закон церкви и наши родители. Но мне никак не удается понять, как женщина может получать удовольствие от того, что мы делаем, и стремиться к этому. Хотя иногда я припоминаю, что счастливее всего Екатерина Парр выглядела по утрам, когда из ее спальни выходил голоногий Томас Сеймур. Я знаю, что моя мать наслаждается временем, которое проводит с отцом, и леди Дадли самым нелепым образом поглощена своим мужем. Может быть, способность оценить эти радости придет ко мне позже, с возрастом, когда я сама подрасту и окрепну. Возможно, в деле удовольствий плоти сначала надо вырастить эту пресловутую плоть. Однако мне все равно было сложно представить себе, что я, даже толстая и здоровая, жажду неуклюжего ерзанья Гилфорда или хихикаю от шлепка по заду.

Время, которое я провожу здесь, было бы гораздо приятнее, если бы не боли в животе и лихорадочное состояние.

Кажется, это единственный случай, когда книги меня подводят. Я нашла несколько греческих свитков о зачатии детей, но они все говорили об этом в связи с фазами луны. Там еще были ужасающие картинки, показывавшие младенца, вырезанного из утробы мертвой матери, множество теологических утверждений о том, как Господь наш был зачат Духом Святым в теле девственницы, и упоминание о некоторых вдумчивых авторах, сомневавшихся в этом утверждении. Но тема зачатия обыкновенной женщиной, похоже, не интересовала никого. Мне начинало казаться, что я и другие дочери Евы, женщины, существовали только в качестве символа. В книгах не упоминалось ни единым словом о странной смеси стыда и боли, которую переживали мы с Гилфордом, оказываясь в постели, молча и неуклюже. Никто не объяснял, как от этих неприятных телодвижений в теле женщины зарождается дитя. Мне вообще кажется, что об этом никто ничего толком не знает, но спрашивать об этом мне, разумеется, никого нельзя.

Утром ко мне приезжает Гилфорд и рассказывает о том, что о болезни короля было объявлено в парламенте и что церкви по всему королевству теперь молятся о его выздоровлении. Принцесс Марию и Елизавету призвали ко двору, и они обе ожидают новостей в своих загородных имениях.

– Что они будут делать? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает он. – Надо спросить у отца.

– И что будет дальше?

– Не знаю. Надо спросить у отца.

– Так ты спросишь?

Он как-то смешно и странно хмурится:

– Нет. Ты сама-то спрашиваешь своего отца о том, какие у него планы?

В ответ я качаю головой.

– Он что-то обсуждает с Джоном, Эмброузом или Робертом, – Гилфорд перечислил имена старших братьев. – Они часто разговаривают и знают, что происходит. Но они гораздо старше меня и уже давно при дворе, и даже бывали на поле боя. Они могут делиться с ним своими мыслями, а он прислушивается к ним. А я просто… – и он замолкает.

– Что ты?

– Наживка, на которую они поймали тебя, – жестко произносит он, словно отвешивая пощечину нам обоим. – Жирная муха для приманки глупой форели.

Я задумываюсь, не обращая внимания на его грубость и на боль, которая сквозила в его голосе.

– Так как мы узнаем, что мы должны делать?

– Нам об этом скажут, – отвечает он. – Когда мы будем им нужны, за нами пришлют. И за мухой, и за форелью.

Я впервые увидела этого молодого человека, которому еще не исполнилось двадцати и который во всем должен повиноваться своим родителям, как и я должна была повиноваться своим. Я в первый раз поняла, что он нервничает перед испытаниями и судьбой, запланированной для нас не нами. И впервые подумала, что мы оба с ним оказались в одном и том же положении, вместе. Мы вместе будем расти, взрослеть, делить одно на двоих будущее и встречать предстоящие нам невзгоды.

– Значит, просто будем ждать? – робко улыбаюсь ему я.

К моему удивлению, он касается моих пальцев своими, словно разделяет со мной ощущение скованности, как будто мы сидим в запертой клетке. Мы, как медведь в Брадгейте, ждем приближения своры гончих.

– Подождем, – соглашается он.

Однажды днем за нами приезжает Мэри Сидни, старшая сестра Гилфорда, облаченная в плащ с капюшоном, словно героиня одной из своих любимых поэм. Она сверкала голубыми глазами и вся дрожала от возбуждения.

– Вы должны ехать! – прошептала она, хотя мы были одни в моих личных покоях, не считая моих фрейлин, которые сидели у окна и читали при свете уходящего солнца.

– Тебя прислал отец?

– Да! – с восторгом отозвалась она. – Вы должны ехать сию же секунду.

– Я нездорова, – говорю я. – Меня все время тошнит, словно меня отравили.

– Никто тебя не травил, и ты должна ехать сейчас же.

– Но мои вещи, мои книги… – я никак не могла решиться.

– Это всего лишь визит, едем же. Тебе ничего из этого не понадобится.

– Ехать просто так? Ничего не беря с собой?

– Да! Да!

Фрейлины несут мне плащ и шляпу, потому что на смену платья времени у меня нет. Мы поднимаемся на борт баржи, не проронив ни слова, и так же молчаливо моряки отбрасывают швартовые и начинают грести слаженно и быстро.

Сначала мне кажется, что произошла ошибка и мы движемся не в том направлении, вверх по реке, удаляясь от города на запад. Я не понимаю, зачем мы туда плывем. Если моему несчастному кузену стало хуже, то нам следует направиться к нему, в Гринвичский дворец, а он находится ниже по течению. Но с помощью приливной волны суденышко ходко движется вверх по течению с каждым взмахом весел, а мы с Мэри, сидя под тентом, покачиваемся взад и вперед, в такт каждому их движению. Я держу руку на животе, ощущая, как меня душит страх и подкатывающая тошнота.

– Куда мы едем? – спрашиваю я.

– В Сайон Хаус, – отвечает Мэри.

Я тихо вскрикиваю. Именно там держали Екатерину Говард перед тем, как отправить ее в Тауэр и обезглавить.

– Теперь это дом моего отца, – нетерпеливо поясняет Мэри, догадавшись, что именно меня напугало. – Просто он хочет встретиться с нами именно там.

– Зачем?

– Не знаю. – Слегка качнув головой, она откидывается на спинку и прячет руки внутри плаща, чтобы потом уставиться поверх голов гребцов на темную воду.

Мимо нас проплывали деревянные парапеты и раскинувшиеся вдоль реки поля. В пойме цапли медленно поднимались из воды, хлопая крыльями, и устремлялись к высоким деревьям. На пастбищах бредущий по размокшей грязи скот поглядывал на нас с таким упреком, что это мы взмутили чистую речную воду, не дав им напиться, а не они подняли ил своими тяжелыми копытами. Следом за пастбищами был густой перелесок, и деревья у воды склонялись к ее гладкой поверхности, чтобы полюбоваться отражением своих ветвей. И вот последний луч солнца затерялся в вечернем сумраке. Мэри поправила меховую накидку на моих плечах. Позади нас на небе появилась тусклая луна, отбросив на разом потемневшую воду желтоватые отблески, словно призрачные огни, манящие нас навстречу неизвестному и разрушительному будущему.

– Неужели ты и правда не знаешь, зачем они за мной послали? – очень тихо спрашиваю я Мэри, словно боясь, что мой вопрос услышат темнеющие небеса.

Мэри отрицательно качает головой, тоже не решаясь нарушить вечернюю тишину. Раздается уханье совы, и через мгновение я вижу и ее саму: белую тень с распростертыми крыльями, перелетающую от одного дерева к другому.

Проходит еще несколько часов, прежде чем Мэри говорит:

– Ну, вот и прибыли!

И я вижу свет. Это Сайон-Хаус.

Баржу швартуют точно у причала, делая все очень быстро, слуги сбегают по швартовым, чтобы поклониться нам, когда мы сходим на берег. Нас встречает прислуга с факелами, освещая аллею на пути к огромному дому. Милорд, мой свекор, перестроил старое аббатство, превратив его в жилой дом, но оставил каменные стены с витыми украшениями и прекрасными окнами, мерцавшими белесыми бликами в лунном свете. Мне кажется, что я слышу грегорианские напевы и молитвы монахинь, идущих по коридорам огромного здания.