Ехали очень весело, иногда к вечеру животы болели от смеха. Частенько, к полнейшему изумлению иностранцев, сама Екатерина устраивала настоящие импровизации со своим давним приятелем, Львом Нарышкиным. Сначала не очень понимая, что происходит, даже Сегюр, хорошо знакомый с веселым нравом государыни, терялся. Однажды за рассказанный каламбур Нарышкин получил чашу отменного рейнского, ему понравилось, и Лев потребовал такого же за каждый следующий анекдот. Предвидя веселье, Екатерина категорически отказала. Тогда Нарышкин закатил шутейный скандал, к которому подключилась и государыня. Принц де Линь и граф Сегюр с растерянностью наблюдали, как «ругаются» Екатерина с Нарышкиным! Их взаимные обвинения были столь нелепыми, что скоро стало ясно, что это розыгрыш, только как реагировать?
Закончилось и вовсе весело. Екатерина с Мамоновым крепко ухватили «бунтовщика» с криком:
– А вот мы тебя охладим!
От Сегюра потребовали горсть снега, которую тот спешно подал, ожидая, что Нарышкина просто умоют, но Екатерина поступила куда более вольно. Она затолкала снег… в меховые штаны обер-шенку! Взвывший от неожиданности и холода Нарышкин бросился вытряхивать таявший снег.
Государыня как ни в чем не бывало налила остальным по чаше вина и протянула со словами:
– Вот вам, господа, только еще не просите, снега вокруг вон сколько.
– А мне? – подал голос из угла чуть пришедший в себя Нарышкин.
– Чего тебе, снега или вина?
– Конечно, вина, снега уже достаточно.
Бедолаги иностранцы чаши с вином приняли осторожно, кто знает, на что еще способна расшалившаяся государыня? Екатерина весело рассмеялась:
– Пейте, пейте, я сегодня уже нашалилась…
По сторонам дороги время от времени попадались стоявшие в сугробах вместе со своими лошаденками мужики, которые, сняв шапки, терпеливо пережидали, пока проедет огромный поезд. Де Линь кивнул на одного такого, увязшего с дровнями в сугробе по пояс:
– Как он выберется?
Екатерина насмешливо глянула Карлу-Иосифу в глаза:
– О том подумано уж. Позади всего поезда едет нарочная служба, из снега вытащат и двугривенный за хлопоты и обиду дадут.
Вообще императрица сразу предупредила Потемкина и всех, кто организовывал поездку: местное население не обижать. Ей не хотелось понимать, что вслед понесутся проклятья и обидные слова, напротив, лучше, если с удовольствием вспоминать станут. Именно поэтому все, что только можно, делалось по ходу за государственный счет, по 500–600 лошадей на каждую стоянку поставляли заранее, как и корма для них. Все, вышедшее из строя при малейшей поломке, оставляли там, где приходилось менять. Продовольствия для гостей и корма для лошадей запасено столько, что доставалось и местным.
Сама Екатерина очень любила на остановках выйти из кареты и поговорить с народом. В один из дней с ней наружу выбрался и Сегюр, с интересом наблюдавший, как государыня общается со своими подданными.
В деревне, где остановились, чтобы размять ноги, чуть поодаль увидели толпу крестьян. Все были явно в лучших нарядах, разодеты в яркие одежды, шапки в руках, несмотря на мороз. Правда, и морозец для русских легкий… Стоило Екатерине, опираясь на руку Мамонова, шагнуть с подножки экипажа, как крестьяне согнулись в низком поклоне, приветствуя государыню. Та подошла ближе, и вдруг послышался ее ласковый голос:
– Поднимитесь, полно кланяться! Я хочу видеть лица, а не спины.
Не решаясь разогнуться полностью, видно, старший из стоявших залепетал:
– Приветствуем тебя, государыня-матушка!
– Да поднимитесь же! – рассмеялась Екатерина. Подвернувшийся рядом какой-то чиновник принялся тыкать крестьян плетью:
– Поднимайтесь, государыня велит!
– Постой, дорогой, не мешай. Поди, займись своим делом, – остановила ретивого помощника императрица. – Я без тебя разберусь.
Тот исчез, словно и не было рядом. Крестьяне, поняв, что не опасно, стали один за другим разгибаться.
– Как вы живете?
Что она ожидала услышать? Жалобы на барина? На нее саму? Конечно, никто жаловаться не стал, принялись уверять, что живут лучше некуда! Да и до того ли было, увидеть близко саму царицу – такое раз в жизни выпадает ничтожному числу людей. Щедро раздав двугривенные и приласкав какого-то подвернувшегося шустрого мальчонку, довольная Екатерина вернулась в карету.
С той поры она на каждой остановке норовила поговорить с народом. А своим спутникам объяснила:
– Терпеть не могу, когда меня боятся. Я что, Медузина голова, чтобы от меня шарахаться?!
Подле государыни, как всегда, собралось любезное общество. На сей раз оно состояло из иностранцев, Екатерину очень интересовало, какое впечатление поездка и сама Россия производит на посланников. В шестиместной карете вместе с хозяйкой сидели австрийский посол Кобенцель, француз Сегюр, к которому императрица весьма благоволила из-за его умения вести приятную беседу, красавец и умница де Линь, по обыкновению скучавший Мамонов, и должен был присоединиться английский посол лорд Сент-Элен. Для этого карета и остановилась, поджидая. Из женщин, кроме самой хозяйки, была фрейлина Варвара Николаевна Головина.
То ли желая сделать комплимент, то ли действительно восхищаясь, Кобенцель вовсю хвалил бархатную шубу императрицы, выглядевшую действительно великолепно. Кроме прочего, австриец дивился, как это удается оградить столь роскошный мех от моли в летнее время, ожидая, что будет сказано: мол, шуба не так стара, ее сшили только что. Но Екатерина махнула рукой:
– Моим гардеробом ведает один из моих лакеев. Если честно, то он столь глуп, что не годится ни для какого другого занятия.
За окнами разворачивалось интересное зрелище, лорд Сент-Элен как раз собирался сесть в карету императрицы, но несколько забуксовал, не зная, с какой стороны обойти большущий сугроб. Наблюдавший за тем, как англичанин пытался преодолеть снежную кучу с помощью своего бестолкового лакея, больше мешавшего, чем помогавшего, Сегюр пропустил начало разговора и услышал лишь ответ Екатерины со слова «лакей». Решив, что все остальное относится к только что увиденному, француз поторопился ввернуть поговорку:
– Каков господин, таков и слуга.
Сегюр помнил, что императрица очень любит использовать народные выражения в своей речи, и был очень удивлен, когда услышал в ответ дружный хохот. Послы попытались спрятать улыбки, при том что это им плохо удавалось, а сама Екатерина рассмеялась от души. Пока хозяйка промокала платочком выступившие от хохота слезы, де Линь шепотом объяснил Сегюру, в чем тот оконфузился. Французу стало дурно от понимания, что за этим может последовать, но не последовало ничего. Напротив, все еще улыбаясь, Екатерина поинтересовалась у Кобенцеля, не утомляет ли его ее компания. И тут пришла очередь австрийца. Видно, не поняв, что речь идет именно об императрице, а не о других попутчиках, тот довольно громко буркнул:
– Соседей не выбирают.
Императрица снова спряталась за кружевами надушенного платочка, поспешили достать свои из обшлагов и остальные. Теперь Сегюр смеялся, а Кобенцель с ужасом озирался.
Выручил бедолагу английский посол, который наконец забрался в карету и, умащиваясь поудобней, заметил:
– А у вас тут довольно весело…
Карета тронулась, мерно покачиваясь. Ни для кого не секрет, что англичанина от покачивания неудержимо клонило в спячку, но не при государыне же! Тем более та принялась со смехом пересказывать последние невольные остроты. И тут… Екатерина не закончила и второй фразы, замолчав и с изумлением уставившись на посла. Флегматичный Сент-Элен сладко посапывал!
Теперь замерли уже все. Императрица развела руками:
– Только этого и недоставало. Вы сегодня удивительно любезны, господа. – Она приложила красивую ручку к груди: – Я совершенно удовлетворена.
Глаза ее искрились смехом. Не выдержав, рассмеялись и послы. Какое счастье, что русская императрица не злопамятна и столь милостива!
– Господа, я думаю, что в столь веселой компании нам нет необходимости соблюдать излишние условности.
Послы молчали, удивленные таким началом фразы. Что еще придумала императрица?
– Предлагаю в нашем узком кругу заменить излишне чопорное «вы» на более дружеское «ты».
По крайней мере, у двоих отлегло от сердца, значит, Екатерина не только не рассердилась на их оплошность, но и допускает более дружеское общение. Первым отреагировал остроумный де Линь, целуя императрице ручку, он воскликнул: