Уффффф, устала… Эй, мой грустный товарищ, махая крылом, кровавую пищу клюешь за окном? Не хочешь подежурить немного; товарищ, я вахту не в силах стоять, сказал кочегар кочегару. Огни мои в топке совсем прогорят, сдержать не могу я уж пару. Ты вахты не кончив, не можешь бросать, механик тобой недоволен, ты к доктору должен пойти и сказать, лекарство он даст, если болен.

Нет? Ты до сих пор – поспать, отдохнуть? Нннну лллладно, я тут пока. Выползти на двор… Оххххуеннно тяжжжеллло… Уууууфффф…

Гражданин, а вы, собственно, кто? Что это вы сгрудились здесь, у нашего с Возлюбленным заветного костерка? Что это у вас в руках, любезный? Идите прочь, мон колонель, со своими неясными дровами. Нет, позвольте, позвольте, что вы делаете??!! Отойдите от печки. Извольте. Я сама, я сама. Или вот мой товарищ сейчас. Проснется. Может быть. Я в него верю. Вроде бы. Какое вы отношение вообще?!. Да кто вам дал право?!.

Ну вообще-то я действительно устала. Вы подкиньте там пару дровишек, ага, спасибо. Кочерга – вот она, я в углу прислонила. Хорошо. Это – это я поранила руку, когда дрова пилила. Это – угольком обожглась, отлетел, нет, мне не больно, подуть? спасибо, да. Приятно. Неожиданно. Да, это я все сама, сама. А вы можете?! Ой, вот это было бы классно. Спасибо. Спасибо. Как вы быстро управились! Я бы полдня мудохалась с этим топором… Давайте, я подброшу, уфф, жарко. А теперь вот яблоневую веточку, будет чудно. Да вы садитесь ближе, да, конечно, сюда. Касаемся друг друга бедрами и локтями.

А этого? Ну давайте отодвинем, что он тут… в самом деле… разлегся.


00.00

Замечательно жарко я натопила баню, загрузилась первой партией, оставив мальчишек с воплями носиться по дому, саду, огороду. Надо было сосредоточиться, настроиться. Еще раз выверить интонацию. Все имеет значение.

Разделась в предбаннике, торопливо развесила одежды, сняла цепочки, надела специальную шляпу, фасон «черепашка», мне очень идет. Традиционно забралась на стул – разглядывать себя в микрозеркало. Ничего, в общем-то, не изменилось с прошлой-то недели.

Так волновалась, что пальцы плясали, колени дрожали, голова вообще представлялась пустой и светящейся. Светлячок, тоже мне. Он живой и светится.

Вошел Олаф, праздничный, светлый, улыбался тепло, стало еще страшнее.

Как я его сейчас. Оглушу монтировкой по голове, в лежащего воткну кухонный хороший немецкий нож, лезвие 20 см, люблю большие, отлично лежит в руке, и буду неспешно проворачивать, по часовой стрелке, и при этом заботливо интересоваться: «Ну ты как? Не очень больно? Ты уже лучше?»

– Ну что, готова? – бодро спросил.

Не могу даже представить, как я вела бы серьезные разговоры, будучи мужчиной. Вот тут я взяла и разревелась. Сидела, голая, в шляпе, хрюкала носом, заливалась слезами и сбивчиво и облегченно рассказывала.

Достаточно долго, потому что Олаф взял меня за мокрую руку и спокойно сказал: «Вера, я со второго раза все понял, в третий уже не надо…»

Налил мне чаю из термоса, я заварила: крепкий и сладкий.

– Что ты так расстраиваешься, я так смотрю, Он не при смерти? Лежит просто на вытяжке? Да там таких пациентов вся Пироговка забита – не наплачешься, не нарасстраиваешься…

Мысли мои если и были, то ужасно путались, наезжали одна на другую, очень хотела объяснить, что это же я, я, я во всем виновата, я мечтала забыть В., вытравить его из себя, изгнать, тоже мне, экзорцистка, и поэтому он сделался беззащитен, я забрала его ангела-хранителя, переманила себе, привечала, подкармливала, развлекала, и он не спас В., и В. разбился, и что там от него осталось вообще?.. Я виновата.

– Вера, то что ты сейчас говоришь – это полнейший бред. Ты успокоишься, сейчас мы все-таки пойдем попаримся, потом все обсудим. Ты считаешь своим долгом съездить к нему в больницу? Навещать больных твое любимое занятие? Съездишь, сходишь.

– Ты знаешь, я…

– Знаю.

И мы пошли, наконец, париться, и было хорошо накрываться волнами влажного обжигающего воздуха, а потом мы намазали меня медом – для кожи, и появился густой медовый аромат, и Олаф лизнул мне плечо.


00.30

Есть такой телеканал, «Здоровое ТВ», лично у меня числится под номером «13», но это случайно. Просто я нифига не умею настраивать телевизор, чтобы он как-то эти кабельные каналы вменяемо сортировал, это делается вручную чуть ли не с использованием нанотехнологий, и мне не по силам (ах, надо писать: не по мозгам). И вот по этому «Здоровому ТВ» круглосуточно вещают пятьдесят шесть тысяч разных психологов, и я иногда включаю, попадаю на какого-нибудь с виду негнилого дядьку и слушаю. Тетки-психологи, может, и неплохи, но это как-то искусственно все-таки.

Один профессор психологический меня просто заворожил. Подозреваю, что не только меня. Он очень умно говорил: вот выберите два любимых предмета в доме, которыми пользуетесь ежедневно. Ага. Выбрала я чашку и выбрала я крутящийся стул. А профессор-то продолжает, продолжает, опять же мне не по силам (ах, не по уму) повторить хоть как-то его умные рассуждения о природе вещей, но смысл оказался в том, что и чашка, и стул – суть звенья и составляющие части одного процесса, самого значимого для меня, на сегодняшний день. А что, так и есть. Пью кофе, сижу на стуле – набираю тексты на компьютере.


Не успев отойти от объемного, с прозрачной крышкой, холодильного прилавка, закрываю глаза. Я люблю мороженое.

Я ем мороженое большими кусками, с напряжением и изрядным усилием вонзаю острые белые зубы в твердую ледяную плоть молока, зубы сводит сладким спазмом, карамельной тянучей истомой, небо немеет костяным панцирем черепахи, на котором стоят три слона, держащие Землю.

Долго держу большой кусок мороженого во рту, наблюдая придуманным зрением за его постепенным таянием, глотаю ванильный или шоколадный сироп, не давлюсь ни орехами, ни изюмом, ни печеньем, ни кусочками вишен.

С удовольствием представляю, что мое сердце, небольшой комок сладкого льда, тоже кто-нибудь возьмет в рот и вот так грубо оттает, пробуя с удовольствием мою кровь, наслаждаясь густым, соленым послевкусием и праздничным рубиновым цветом. Может быть, ты? Я открываю глаза.

Протягиваю равнодушной кассирше обертку. Сколько же это стоит?

19 апреля

22.45

Пасха сегодня, всех православных с Праздником.

Знала, что сегодня местный церковный люд пойдет на кладбище – традиция посещать кладбище именно на Пасху, а не на Радуницу именно старообрядческая, то есть немного языческая? Я абсолютное дерево в этих вопросах, всю информацию почерпнула от главной Ульяны, она рассказывает очень интересно.

Про крестный ход, например, совершаемый старообрядцами по движению солнца. А на кладбище в этот день – или служение канона Пасхи, или песнопения: стихеры «Пасха священная нам днесь показася». При этом, в согласии со всеми церковными правилами и уставами, никакого специального поминовения «за упокой» не бывает. Люди разговаривают с умершими как с живыми, кланяясь перед могилами и говоря: «Христос воскресе!» Очень добро, по-моему. Жизнеутверждающе. Как будто бы мы ненадолго заглянули в загробный мир, убедились, что там все хорошо, чисто, нестрашно, кругом куличи, крашеные яички и все такое, и умиротворенные, благостные, разошлись.


23.00

Утром позвонил ИванИваныч, рассказывал, что доставил «Эрвиназу» и все нормально, что затрахался с сумкой-холодильником и чтобы я приходила в Церкву послушать Московского Высокого Священнического Гостя, будет интересно.

Я и пришла, думаю, все равно ни детей дома, ни Олафа, никто не нуждается в моих услугах, почему бы нет. Слушаю. Интересно.

Высокий Московский Гость оказался веселым, бородатым, мне понравился. Отец Федор и Ульяна немного смущались и хотели ему получше угодить. На улице шел апрельский дождь со снегом, все чин чинарем.

– Понимаю, – взволнованно говорила Ульяна, – наша погода какая-то абсолютно непасхальная… Мы тут привыкли, в общем… Но гостю из столицы…

– Все прекрасно, – басил гость из столицы, – в Москве вообще снегу по колено…

– Угощайтесь, вот пасха, куличи, а вот баранью ногу у нас Мариночка запекла, конечно, мы без столичного лоска, но старались…

– Великолепнейшие яства! Превосходно! Я вообще заметил, – ободряюще произнес Гость, – что во всех русских городах Сибири – отличнейшая кухня, прекрасные кулинары…