И вот на парковку въезжает автомобиль. Не рассмеяться невозможно. Это древний бутылочно-зеленый «моррис-майнор», а вовсе не та машина, на которой Пол ездит обычно. Я хватаюсь за телефон снять, как он приближается, стараясь не смеяться и чтобы рука не дрожала. Мое присутствие никак не должно угадываться. Пол паркуется рядом, опускает стекло, что оказалось делом небыстрым, потому что вертеть надо вручную, но от этого еще забавней.
– Привет, Каспер, – кричит Пол в камеру. – Тебе шестнадцать. Отлично выглядишь. Уверен, девчонки любят тебя. Погляди, это та самая машина, которую я учился водить. Твой дедушка Чарли учил меня. Она и в те времена была старенькая, и уж, конечно, с тех пор не помолодела, но именно на ней учил меня водить твой дед, а сегодня и я проведу для тебя первый урок вождения. Забирайся сюда! – Он подмигивает и призывно взмахивает рукой.
– Что не так? – неуверенно спрашивает он после того, как мы сняли урок вождения. – Это плохо? Я чувствую, что вы как-то не включились.
– Нет-нет, все отлично! – Улыбаюсь изо всех сил, но сомнения у меня имеются. К примеру, насчет текста. Мне кажется, он плохо продуман. Пол обращается к мальчику, которому в момент урока шестнадцать, но говорит он так, будто урок будет завтра, а сыну два года, упоминает его нынешних друзей, опирается на сегодняшний день, говорит о вещах, которые невозможно предвидеть, какими они станут через полтора десятилетия… Но вслух я этого не говорю, не хочу сбить ему настроение. С Полом свою задачу я понимаю так: выполнять, что он надумал, и все. И к тому же его оживление очень воодушевляет. Как ни удивительно, все эти хлопоты с написанием писем и съемкой фильмов совсем не повергают меня во тьму, как некоторые боялись. Напротив, это позитивно, занимательно и тренирует воображение. Хотелось бы мне, чтобы Гэбриел увидел меня сейчас: как я смеюсь, как с пользой и удовольствием беседую с человеком, а тот ни чуточки не вгоняет меня в депрессию.
– Как насчет завтра? Будем снимать для Евы? – беспокоится он, как будто я могу ему отказать.
– Конечно, все подготовлено.
– Блеск, – кивает он. – Ну, значит, совсем немного осталось. К следующей неделе нужно закончить.
Закончу с Полом, у меня останется только Джиника. Что же я буду делать потом?
– Почему к следующей?
– Назначена краниотомия.
Вне всякого сомнения, операция на головном мозге, любого уровня, – самая опасная из всех возможных. Краниотомия – самый распространенный вид таких операций, когда убирают опухоль и хирург выпиливает часть черепа, чтобы попасть в мозг. Всю опухоль целиком зачастую изъять невозможно, и тогда вырезают все, что получится; это называется циторедукцией. Опасность в том, что может развиться инфекция, а также мозговое кровотечение, тромбообразование, отек мозга, эпилепсия, и у некоторых, в результате низкого кровяного давления, – инсульт.
– Мужу все это делали.
– У меня уже третья. Хирург предполагает, что не исключен левосторонний паралич.
– Ну, это их долг – предполагать самое худшее.
– Да уж. Но хотелось бы на всякий случай, чтобы все было наготове. Письмо Клер я написал, мы сняли десятки видео. Они ведь уже готовы, да, Холли? – В такт словам он постукивает ногой. Нервничает.
– Да, и я отсылаю их на электронный адрес, который мы зарегистрировали на Каспера и Еву, – веско говорю я, стараясь внушить ему уверенность своим тоном.
– В письме Клер все указания по поводу детей, – говорит он.
Я киваю. Надеюсь, Клер с сочувствием воспримет эту идею. Иначе ей всю жизнь будет в тягость рассылать растущим детям его имейлы. Подумываю, не затронуть ли эту тему, но взамен спрашиваю:
– Пол, вот вы сейчас за рулем, а вам это можно?
Этот вопрос его сердит.
– Я спрашиваю только потому, что беспокоюсь за вас.
Почти четыре года моя жизнь вертелась вокруг того, что испытывает сейчас Пол. Я знаю все о диплопии, двойном видении, о припадках, об обездвиживании. Водительские права Джерри аннулировали.
– После операции будет нельзя. После операции очень многое будет нельзя. Спасибо за помощь, Холли.
Это без обиняков, и я понимаю, что мне пора выметаться.
И тут вздрагиваю от стука в окно.
Пол наклоняется через меня, чтобы взглянуть, кто там. Чертыхается. Повернув голову, вижу женщину примерно моих лет, с ковриком для йоги через плечо. Похоже, она кипит гневом.
– Господи, Пол, – шепчу я, – это что, Клер?
Побледнев, но во весь рот улыбаясь, он выбирается из машины.
– Пол! – шиплю я с бьющимся сердцем.
– Делайте, как договорились, и все, – не убирая улыбки, шипит он сквозь сжатые зубы.
Клер делает шаг от моего окна.
– Привет, милая, – ласково произносит Пол, излучая вокруг себя обаяние и, на мой взгляд, чистую, беспримесную фальшь.
– Черт-черт-черт, – шепчу я себе под нос, прежде чем набрать воздуха в грудь и открыть дверь.
Клер даже не думает обнять мужа.
– Какого черта вам тут нужно? – смотрит она на меня. – И кто вы такая? Что вы тут делаете с моим мужем?
– Милая, это Холли, – увещевающим тоном говорит он. – Да посмотри же на меня! Это Холли. Она подруга Джой, мы все в книжном клубе.
Клер меряет меня взглядом, а я не в силах смотреть ей в глаза. Ужасная ситуация, и как раз та, какой я боялась. Я и сама испытываю к себе отвращение. Если бы я обнаружила Джерри в машине с другой женщиной, за неделю до важной операции, и это после того, как я отдала ему жизнь, мне бы точно захотелось придушить обоих. Это не дело.
– Ты сказал, что поедешь в «Смитс» за игрушками детям, – говорит Клер. – Тебе и водить-то нельзя, но я тебя отпустила, и волновалась ужасно, сто раз названивала. Сейчас у меня занятие, мне пришлось вызвать маму, чтобы посидела с детьми. Господи, Пол, что ты творишь? И зачем взял старую машину отца?
Видно, что она и правда удручена, и я целиком и полностью на ее стороне.
– Прости, милая, я забыл про твою йогу. Сейчас прямиком еду домой, отпущу твою маму. Я встретил Холли в «Смитс», мне стало нехорошо, и я попросил ее довезти меня до дому. Ничего серьезного, обычная головная боль, ну, и легкое головокружение, но я засомневался, доеду ли, и сейчас показывал ей, как старушка работает. Вот и все.
Он так тараторит, что и поверить ему трудно, и перебить не выходит. Клер переводит взгляд на меня. Я на шаг отступаю, готовая ретироваться.
– Холли хотела помочь мне, только и всего. – Пол тоже на меня смотрит. – Я просил ее об одолжении. Это ведь так, да, Холли? Ну скажите же!
Я встречаюсь с ним взглядом.
– Да. – Я не лгунья, но и эти последние его слова не вполне ложь. И хотя я правда ему помогаю, прощаюсь все-таки виновато. – Рада познакомиться, Клер, – говорю я, осознавая, как это все сомнительно: мой тон, мои слова, выражение лица, вся эта дурацкая ситуация. – Счастливо добраться, Пол.
Я подписывалась помочь, а не лгать, не служить девочкой для битья. Даже если это в порядке помощи кому-то другому, синяки потом – на мне.
В тот же день после обеда сижу за столом с Джиникой, вялая и измотанная. Мы читаем, склеивая звуки в слова. Я воткнула солнечный зонт, чтобы устроиться в саду, где над пестрой клумбой, которую высадил Ричард, деловито жужжат пчелы. Садовая мебель ошкурена и выкрашена как раз в срок перед установившейся на две недели жарой. Дениз на расстеленном одеяле возится с Джуэл, поет, щебечет, рассказывает про птичек и бабочек, и пальчик Джуэл все время на что-то указывает.
Ее любимое словечко сейчас «вау». Весь мир вокруг – «вау».
– Смотри, Джуэл, вон летит самолет! – Лежа на спине, Дениз тычет в небо, на одинокого летуна, оставляющего за собой пушистый белый след.
– Вау, – отзывается Джуэл с пальчиком наготове.
И пока Дениз открывает девочке глаза на мир, я благодарна столь же внимательной Джинике, которая очень серьезно относится к нашему договору. Если верить ей, что в школе она была нерадива, то сейчас назвать ее лентяйкой никак нельзя. Собранная, пунктуальная, всегда с выученным уроком, она душу вкладывает в учение, словно от этого зависит ее жизнь.
– Ч-ё-р-т, – по буквам проговаривает она, хмурится, проговаривает снова, и вдруг ее осеняет: – Чёрт!
Смотрит на меня. Я ухмыляюсь. Она хохочет.
– Вот бы так в школе учили!
– Давай следующее.
– Б-л-и-н. Блин. Блин! – радуется она.
– Следующее.
– Б-о-л-мягкий знак. Боль!
– Умница! – Подставляю ладонь, чтобы она по ней хлопнула. Смущенная похвалой, шлепает она слабо.