– Черт, блин и боль, – снова читает она. – Что у вас в голове, Холли? Что за настрой?
– У некоторых слов правописание нестандартное, их прочесть способом слияния нельзя, – игнорирую я ее вопрос.
Джиника цокает языком.
– Знаешь, когда мы к чему-нибудь готовы, оно как бы само падает нам на голову.
– Ага, например, рак.
– Джиника!
Она лукаво смеется.
– Многие из таких слов, к сожалению, очень распространены, и мы называем их каверзными.
Джиника, кивнув, делает вид, что закатывает рукава.
– Давайте. Я готова.
– Например, – улыбаюсь я, – «дождь». Вот, я напишу сейчас, а ты прочитай.
– Д-о-ж-д-мягкий знак.
– Отлично, ты справилась.
– Да, вот если бы я еще понимала, что это значит…
– Мы произносим это как «дожь» – узнаешь слово? – а написание нужно запомнить.
– Да какого же хрена не писать так, как слышишь! – сердится Джиника. – Как люди вообще такое запоминают? – Она швыряет карандаш, тот приземляется на стол, заточенным грифелем сковырнув свежую краску. Я делаю вид, и не в первый раз, что ничего этого не было.
– Джиника, – зовет ее Дениз. – Простите, девочки, что прерываю… – произносит она с запинкой, и видно, что нервничает. – У меня есть знакомая, у которой ребенок вырос, и она отдает вещи… Так вот, она хотела выбросить детскую коляску, а я ее выпросила, подумала, пригодится для Джуэл. Джиника, если вы против, мы сами ее выбросим…
– Джуэл ненавидит коляски, вы и без меня это знаете. Ей нравится сидеть на руках, – твердо говорит Джиника, не поднимая глаз от страницы.
– Конечно, вы ее мама, решать вам. Но я просто подумала, возьму-ка, что уж ей пропадать, такой хорошей коляске. Погодите, я вам сейчас покажу! – Она кидается в дом, а мы смотрим на Джуэл, которая, лежа на животе, исследует зеленую травинку, осторожно трогает ее пальчиком… а потом как схватится, как дернет!
Дениз возвращается в сад с легкой прогулочной коляской, на вид новехонькой. Я скашиваю глаз на Джинику, которая сидит с непроницаемым видом, и кто знает, что за видения проносятся в ее голове.
– Я могла бы повезти ее прогуляться, тут, вокруг дома. Далеко мы не пойдем, – легким тоном предлагает Дениз. – Можно? Ну, чтобы сменить обстановку.
Я из этой истории устраняюсь, сижу носом в учебник.
Джиника молчит. Подталкивать ее нельзя, чего доброго, взорвется, особенно если дело касается дочери. Но нас ждет сюрприз.
– Ладно, – разрешает она.
Джуэл вывинчивается и брыкается, пока ее усаживают в коляску, но потом отвлекается на игрушки, тоже новые, которые Дениз кладет перед ней на перекладину. Под бочок девочке ложится ее любимая мягкая книжка, и Джуэл утихомирена.
Когда они уходят, Джиника затихает. Отворачивается от учебника и от игрушек, оставшихся на одеяле. Выглядит она паршиво. Еще бы! Рак уже захватил печень, таз и пах. Темные подглазья, кожа да кости. С усилием тянется к своей сумке, которую я ей подаю. Порывшись в ее глубинах, выуживает оттуда леденец на палочке, но я знаю, что это не лакомство. Это мощное обезболивающее, фентанил.
– Давай-ка устроим перерыв, – говорю я. – Хочешь, пойдем в дом? Здесь что-то жарко.
– Не надо мне перерыва, – отрезает она.
– Хорошо. Принести тебе что-нибудь?
– Нет. – Молчание. – Спасибо, – уже мягче добавляет она.
Чтобы она передохнула, я переставляю свой стул из тени на солнце и наконец позволяю себе расслабиться. Закрываю глаза, подставляю лицо вечернему солнышку, слушаю, как гудят вокруг пчелы, зарываюсь ступнями в прогретую за день траву. Бесконечно длительный день близится к своему закату.
– Ваш муж тоже принимал это? – врывается в мысли голос Джиники.
Открываю глаза. Она помахивает своим леденцом.
– Нет. Он был на морфии. Внутривенно.
– Это сильней, – говорит она, облизывая леденец. – А меня от морфия тошнит.
Перемены, которые произошли в ней с тех пор, как мы встретились, разительны, но заметны не сразу. Понятно, что внешне она изменилась, но ведь и внутренне тоже. Тело истощено, но кругозор сделался шире. Речь стала более индивидуальной, если, конечно, она не выстраивает вокруг себя стену, и порой мы беседуем с ней как вполне взрослые люди. Она набралась уверенности в себе. Знает, чего хочет. Конечно, она это и раньше знала, но теперь иначе выражает себя, свои мнения и эмоции. Обрадовалась, поняв, что способна прочесть вкладыш к лекарству от кашля, прописанному Джуэл. Читает дочери на ночь. Вообще, грамотность делает ее менее уязвимой.
– Похоже, у вас в доме привидение. Фотографии переставляет.
Сквозь открытую во дворик дверь я следую за ее взглядом внутрь дома, в гостиную. Надо думать, она имеет в виду каминную полку, откуда исчезла наша с Гэбриелом фотография из более счастливых времен. Я заменила ее той, что свалилась со стенки. Такую же, только поменьше, вставила в раму. Джиника заметила это, когда пришла сегодня на урок, и я ждала расспросов, но, как ни странно, она их отложила.
– Мы с Гэбриелом расстались.
– Да? – удивляется она. – Что, на вранье попался?
– Нет. У него есть дочь, которая в нем нуждается, для него она важнее, чем я. – Говорю, немедленно чувствую себя виноватой, что подаю Гэбриела как плохого парня, и эта моя реакция подсказывает мне, что вовсе не Ава – истинный повод к разрыву. Магический эликсир отрицания действительности истощил свою силу.
– Сколько ей лет?
– Столько же, сколько тебе. – Надо же, этот факт до меня впервые доходит. Джиника кажется мне на сто световых лет взрослей.
– Что значит «она в нем нуждается»? Она что, больна?
– Нет. Но у нее проблемы. И в школе, и дома. Она выкидывает всякие фортели. Пьет, курит, тусуется. Не ладит с матерью и будущим отчимом. Гэбриел решил, что будет лучше, если она переедет к нему.
– Вместо вас?
– Ну, в общем, да.
– То есть он бросил вас из-за того, что его дочь – засранка?
– Ну, ей правда нужна стабильность, – говорю я, стараясь унять свой цинизм. – И это не он меня бросил. Я сама с ним порвала.
По правде сказать, мне порядком надоело скармливать ей эту историю малыми порциями. Ведь, со своей стороны, она сама поступает именно так, и, если продолжать в этом духе, мы ни к чему путному не придем. Я прячу лицо в ладонях.
– Я устала его ждать, Джиника. И потом, он не поддержал меня в том, чем я сейчас занимаюсь.
– Это ревность, – с пониманием кивает она, глядя на пустое одеяло, по которому разбросаны игрушки Джуэл.
– Нет! – хмурюсь я. – Почему ты сказала «ревность»?
– Ну, так это же понятно. Ваш муж сделал вещь удивительную, то, что другие люди теперь стараются повторить. Он начал большое, важное дело. А этот ваш парень – как ему конкурировать с мертвым мужем? Он же не может, так? И не важно, как классно он справляется с обрезкой деревьев или что он там еще делает. Вот он и говорит себе: раз она собирается проводить время с бывшим мужем, я пущу к себе вместо нее дочь. Посмотрим, как ей это понравится.
Я поражена. Такая точка зрения, как ни странно, не приходила мне в голову. Мог ли Гэбриел ревновать к Джерри? Почему нет, ведь именно так я сама относилась к его бывшей жене!
– Джиника, ты наимудрейшая из всех, кого я знаю.
– Ну да, я даже написать «наимудрейшая» не смогу, – бормочет она, смущенная похвалой.
– Не думаю, что умением писать определяется мудрость.
– А чем?
– Ха, если бы я знала! – криво улыбаюсь я.
– Вот дали бы мне эту его дочку на пять минут, уж я бы вправила ей мозги. – Джиника явно настроена меня оборонять. – Сила у меня, конечно, уже не та, что раньше, но на то, чтобы вогнать ей в задницу этот вот леденец, хватит.
– Благодарю тебя, Джиника, это так трогательно, но не метишь ли ты в учительские подлизы?
– Мы защитим вас, мисс! – подмигивает она.
– Послушай, а здорово ты придумала! Твой леденец сначала боль причинит, а потом боль снимет!
Она в голос хохочет, настоящим открытым смехом, и лицо у нее светится.
– А могу я еще раз спросить тебя про отца Джуэл? – опять, пользуясь моментом, осторожно интересуюсь я.
– Я всего лишь хочу написать письмо.
– Извини. – Я тянусь к книге.
– Я не это имела в виду. – Она кладет руку на обложку, чтобы не дать мне ее открыть. – Я имела в виду, что хочу, чтобы у Джуэл осталось от меня письмо. Мне не нужно, чтобы вы занимались всяким этим восстановлением порванных связей, как для жены Берта и ее сестры.