Сесилия Ахерн - Postscript

– Да, – видно, что она задета за живое и очень сосредоточена.

– Наверно, больше мне говорить об этом не стоит. Ты сама должна обсудить это с ними. И с социальным работником, и с той приемной семьей, которая тебе назначена, – в общем, со всеми, с кем положено. Я просто хотела, чтобы ты знала, что есть еще и такая возможность. Об этом стоит подумать. И уж во всяком случае у Дениз чистая городская речь, – с улыбкой добавляю я.

– Это да, – всерьез отвечает она. – А у ее мужа?

Я смеюсь и продолжаю кормить Джуэл.

– Надо еще на него посмотреть.

– Конечно.

– А я думала, что вы скажете, что это вы хотите взять Джуэл.

– Я?!

По моей реакции она понимает, как промахнулась.

– Я обожаю Джуэл, но… – Мне ужасно неловко говорить это перед девочкой, я уверена, что она все понимает. – Но я не… я не знаю, как…

– Вы будете классная ма, – тихо говорит Джиника.

Не зная, что на это сказать, я сую в рот Джуэл еще одну ложку.

– Вы примерно того возраста, что моя ма. И посмотрите только, как вы со мной управляетесь. Я же не говорю, что думаю, будто вы моя ма, но вы же меня понимаете. Вы здесь ради меня, помогаете мне, как помогла бы мама. Спорю, вы отлично управитесь и с дочкой того вашего парня.

Этого не случилось. А должно бы. Я понимаю, что я бы могла…

– Господи, да вы плачете!

– Нет, это пюре в глаз попало, – сквозь слезы смеюсь я.

– Эх вы, нюня! Дайте я вас обниму! – говорит она, и мы обнимаемся.

И пока я неосторожно становлюсь спиной к Джуэл, дитя одной рукой хватает баночку с пюре, а второй – ложку и в экстазе ими размахивает, так что все, что в банке осталось, летит ей в лицо, в волосы и по столу.

– Что, сдрейфили? Признавайтесь! – добавляет Джиника обычным своим сухим тоном.

Я смеюсь.

– А вот скажите-ка мне, чем вы займетесь, когда нас всех не станет? – спрашивает она, перебирая пряди Джуэл и снимая с них пюре.

– Джиника, – покачивая головой, тихо говорю я, – я не хочу говорить об этом. Ты сейчас здесь.

– Я не о себе говорю, а о вас. Что вы будете делать, когда мы отчалим, все трое?

Я пожимаю плечами:

– Буду работать в магазине. Продам дом. Найду, где жить.

– Съедетесь со своим парнем.

– Нет. С этим все. Я же тебе говорила.

Джиника внимательно на меня смотрит.

– Нет, – она толкает меня локтем, – не все. Он симпатичный. Просто подскажите ему, – смеется она, – пусть он посмотрит на вас так, как будто вы дерево. Он ведь с больными деревьями работает, так?

– Ну, вроде того.

– Вот и скажите ему, пусть взберется по веткам и вместо того, чтобы срубить, как-нибудь их полечит. – Она хмыкает. – Я, знаете, было дело, смотрела каждое утро по телику эту передачу с психологическими советами, «Доктор Фил». Прилипчивая, зараза, не оторвешься. По большей части, конечно, фигня. Но иногда там проскакивает самая… ну, самая суть! – Шикарным жестом взмахивает она ложкой. – В общем, позвоните ему, не будьте дурой.

– Мы еще поглядим, Джиника, – смеюсь я.

По дороге домой с тревогой отвечаю себе на вопрос Джиники: что будет, когда в моем мире не станет ее, Пола и Джой. Говорю себе, что еще успею об этом подумать, время есть. Однако хворь Джиники действует по своим правилам, движется в своем темпе, и всего через две недели после того, как мы сидели на ее кухне, смеялись и строили планы, будущее Джиники решает сбавить шаг, подойти ближе и взглянуть на нее пристальнее.

Я сижу у ее постели в больничной палате. Если раньше Джиника была огонь, то теперь – тлеющие угли, но светиться не перестает и излучает тепло, а это признак жизни.

– Ночью я написала письмо, – говорит она. Вокруг глаз у нее темные круги.

– Правда? – Я беру ее за руку.

– Здесь было так тихо. Медсестры рядом, но все спокойно. Я повидалась с глазу на глаз с Полом. Вы его видели?

Я киваю.

– Выглядит он погано. Весь отекший. Говорит, левым глазом не видит. Потом не могла заснуть, все о нем думала. О нем… и вообще обо всем. Ну и слова сами сложились в предложения, прямо зазвучали в мозгу, никак не получалось от них избавиться, и тогда я стала записывать.

– Хочешь, я прочту его тебе вслух?

– Нет, вы свою работу уже сделали, – качает она головой, пытается пошутить: – Спасибо, мисс, – но шутке недостает обычной ее энергии.

Глаза мои полны слез, слезы переливаются через край, и на этот раз она не велит мне перестать. Не говорит, что я дура и нюня. Она тоже плачет.

– Мне страшно, – шепчет она так тихо, что я едва ловлю смысл.

Обнимаю ее, прижимаю к себе.

– Я знаю. Я здесь, с тобой. И Джой здесь. И Пол. И Дениз. Мы все здесь с тобой. Ты не одна.

– А ваш муж тоже боялся, ну, в конце? – спрашивает она сквозь слезы, текущие по моей шее.

– Да, – шепчу я. – Он все время просил, чтобы я держала его за руку. Но потом что-то произошло, и он, знаешь, словно бы ускользнул. Все случилось тихо. Безмятежно.

– Безмятежно?

Я киваю и реву.

– Да, Джиника, – с трудом выдавливаю я. – Безмятежно. Умиротворенно.

– Это хорошо, – вздохнув, отстраняется она. – Спасибо.

Я тянусь к коробке с бумажными платками, которая стоит на ее тумбочке, достаю один ей, один себе.

– Джиника Адебайо, ты совершенно замечательная женщина, и меня переполняют любовь и уважение к тебе.

– О, спасибо, Холли. И я испытываю к вам то же. – Она уверенно берет меня за руку и, к моему изумлению, пожимает ее. – Спасибо за все. Вы сделали больше, чем мог надеяться каждый из нас. – Смотрит на дверь и меняется в лице. Отпускает мою руку. – Черт, они уже здесь, а я похожа на чучело.

– Ничего подобного. – Беру еще один платок, промокаю ей щеки.

Она поровней натягивает свой тюрбан, расправляет вокруг себя одеяло и кое-как, с трудом, садится прямее. Выдвигает ящик тумбочки, достает оттуда конверт. Я узнаю его. Именно этот конверт они с Джуэл выбрали в тот день, когда я устроила в доме Джой демонстрацию писчебумажных товаров. У меня снова текут слезы. Не могу с собой справиться. Она протягивает конверт. Наши взгляды встречаются.

– А теперь уходите. Уходите, до свидания, прощайте.

– Удачи тебе, – шепчу я.

На каждое «прощай» есть свое «здравствуй». И нет ничего чудеснее приветствия. Голос Джерри каждый раз, когда он брал трубку. Когда открывал по утрам глаза. Когда я приходила домой с работы. Когда он смотрел, как я иду ему навстречу, так смотрел, что казалось, важнее меня нет никого на свете. Так много прекрасных «здравствуй!» и только одно безвозвратное «прощай».

У Джиники сегодня много дел. Она устраивает, что может, приспосабливает окружающий ее мир к тому зиянию, которое оставит после себя. Готовит самое главное «прощай» во всем мире самому важному для нее человеку.

За дверью стоят приемная мать Джуэл, Бетти, с девочкой на руках, Дениз, Том и их адвокат. Джиника должна написать завещание, назначить Джуэл опекунов. По правилам в палате могут находиться только два посетителя, но для Джиники в ее обстоятельствах сделано исключение. Они входят, и я, чтобы не мешать, ухожу, только в дверях оглядываюсь, чтобы увидеть, как Джиника из последних сил забирает Джуэл из рук Бетти и передает дочку Тому. Происходит великое «здравствуй».

Предвидел бы Джерри, чему он дал начало!

Конечно, я никогда не узнаю, о чем он думал, когда писал мне свои десять писем, но одно мне ясно. Они были адресованы не только мне, как я считала все это время. Это был способ продлить его собственное существование, когда жизнь выносилась вся, до ниточки, и смерть подбиралась поближе, чтобы подхватить его, когда он упадет. Это был его способ сказать не одной мне, а всему миру: не забывай меня. Потому что, в конце концов, именно этого хочет каждый. Не потеряться, не раствориться, не превратиться в тлен, а остаться в воспоминаниях. Оставить свой след. Чтобы помнили.

– Не разбив яйца, не изжаришь яичницу, – говорю я, оглядывая свою разгромленную спальню. Я пытаюсь собрать вещи к переезду.

– От яиц у меня понос! – откуда-то издалека кричит Киара, хотя она вообще-то в смежной комнате.

– Киара! – настораживаюсь я.

Она возникает в дверях, напялив на себя в несколько слоев одежду, которую я только что отложила для нашего магазина. Всю подряд, из-под пятницы суббота и как попало.

– Идея была в том, что ты будешь мне помогать, а не наряжаться.