Сесилия Ахерн - Postscript

Я смотрю на него и думаю, но думать я так устала… Я знаю только, что ощущаю как правильное, а прощение есть дар. Это такое облегчение, что мне предложили второй шанс…

– У нас есть телевизор, – тихонько говорит он.

Я улыбаюсь, как тут не улыбнуться, кладу голову ему на плечо, и он часто, мелко меня целует.

Хочется рассказать Джинике, что случилось, что она снова оказалась права, и снова капают слезы. Горько-сладкие слезы.

Приковываю свой велик на парковке на Экклс-стрит, в ясный пятничный вечер прикатив туда после работы, надышавшись солнечным светом, теплым летним воздухом, городским шумом. Здание, куда я направляюсь, находится напротив больницы Милосердной Божьей Матери. Оно стоит в ряду помпезных георгианских зданий, когда-то особняков, потом съемных квартир, в одной из которых обретался герой «Улисса», Леопольд Блум, а сейчас там конторы всяких консультантов, приемные врачей и амбулатории. В пятницу вечером в воздухе носится предвкушение выходных: гора с плеч, что трудовая неделя позади. Погоду обещают хорошую, метеорологи дают добро на пикники и барбекю. Супермаркеты распродадут запасы отбивных, котлет и сосисок, дороги к морю будут забиты открытыми, вибрирующими в такт музыке машинами, сладкоголосые фургоны с мороженым, приманивая покупателей, станут курсировать мимо загородных домов, владельцы собак выйдут их прогуливать, полуголым поддатым людом наполнятся городские парки. В понедельник утром наступит расплата, но сегодня пятница, шесть вечера, и в воздухе разлито настроение праздника, спектр возможностей – выбирай! – открыт перед каждым.

– Здравствуйте, Холли! – с профессиональной приветливостью, крепким рукопожатием приветствует меня Мария Костас. Закрыв за мной дверь, она ведет меня к двум креслам под георгианским окном. Комната тихая, светлая; то, что надо, чтобы люди обнажили здесь душу. Если бы эти стены заговорили… не расплатиться бы им с психологом Марией.

В центре стола стоит кактус в горшочке.

Мария улавливает направление моего взгляда.

– Это Оливия. Мне сестра ее подарила. Я пришла к выводу, что если дать растению имя, меньше вероятность его загубить. Примерно та же история, что с детьми.

Я смеюсь:

– У меня когда-то было дерево в горшке по имени Джепетто. Оно погибло. Оказалось, что полив ему нужнее, чем имя.

Она удовлетворенно хмыкает:

– Чем я могу вам помочь, Холли?

– Спасибо, что выделили мне время. Я предупредила вашу ассистентку, что вопрос у меня не личный.

Она кивает:

– Я знаю, кто вы. Слышала ваш подкаст. Рекомендую его своим клиентам, тем, кто переживает утрату или неизлечимо болен.

– Я работала с некоторыми из них: с Джой Робинсон, Полом Мерфи, Бертом Эндрюсом и, – ком в горле, мне все еще непросто произнести это имя, – Джиникой Адебайо. Недавно выяснилось, что они услышали обо мне на вашей групповой терапии. А моя история навела их на мысль написать письма тем, кого они любят, и они пришли ко мне за помощью.

– Я прошу прощения за дополнительную нагрузку, которая на вас легла, – хмурится Мария. – Джой очень позитивно восприняла ваш опыт и пришла на терапию, горя желанием обсудить его. Вспыхнула дискуссия: как лучше подготовить себя к расставанию с родными. Я посоветовала им поддерживать контакты между собой на протяжении всей этой истории. Одни прислушались к совету, другие – нет. Но только тогда, когда мы прощались с Бертом, я узнала, что он оставил письма, и полагала, что это единичный случай, пока недавно не переговорила с Джой.

– Вы были на прощании с Бертом? – в ужасе переспрашиваю я.

– Да, – улыбается Мария. – Мальчишка усложнил вам задачу.

У меня горят щеки.

– Да что там, эту задачу я запорола.

– Ну, кто бы не запорол, вложить конверт в холодные руки покойника! Но, хорошо зная Берта, я такой задачей ничуть не удивлена. – Мы дружно смеемся. Отсмеявшись, она продолжает: – Я с большой грустью узнала о смерти Джиники. Очень сильная была юная леди. Мне нравилось, как она рассуждает. Она видела все насквозь, самую суть. Жаль, что в мире мало таких Джиник.

– Я согласна была бы на оригинал, – печально улыбаюсь я.

– А что сталось с ее девочкой?

– Она в любящих руках опекунов. По правде сказать, это мои друзья. Я видела ее вчера вечером.

– Вот как? – Она изучающе смотрит на меня. – А письма вы еще пишете?

– По этой причине я, собственно, сейчас здесь. У этого занятия, у писания писем, есть название, – улыбаюсь я. – Это клуб «P. S. Я люблю тебя». Так назвала его основательница, Энджела Кэрберри, и я хочу продолжить начатое ею и четырьмя другими людьми дело. Хочу помогать тем, кто безнадежно болен, если они решат таким способом попрощаться с любимыми. И надеюсь, что вы порекомендуете меня тем, кому я могу помочь.

Это Джой рассказала мне про Марию Костас, когда я, воодушевленная поддержкой Гэбриела, решилась расширить клуб. Поскольку медицина находится в сердцевине всей этой ситуации, подумала я, логично будет начать в этом направлении.

– У вас в этом клубе есть какая-то финансовая заинтересованность?

– Господи, нет! – оскорбляюсь я. – Никакой. Я работаю полный рабочий день, а клубом занимаюсь в свое свободное время. Я ищу не денег, а тех, кому можно помочь. – Вижу, что она меня не понимает, и продолжаю свой страстный монолог: – Я понимаю, что эта идея, с письмами, она не годится для всех подряд. Только для тех, кто твердо решил что-то оставить после себя. Мой муж был из таких. Поначалу, семь лет назад, я была убеждена, что его письма – исключительно про меня, но понемногу я поняла, что они в огромной степени и про него тоже. Это часть того пути, который проходишь, прощаясь, приготовляясь к концу. Отчасти это платеж по долгам, отчасти – желание, чтобы помнили. Работаю я не по шаблону. Каждое письмо – особенное, и, чтобы понять, чем лучше всего оно сможет помочь близким, мне нужно какое-то время провести в семье, со стороны взглянуть на расклад сил. Джиника приходила ко мне три раза в неделю, иногда чаще. Если вас беспокоят мои намерения, могу уверить вас, что они абсолютно честны и добропорядочны.

– Да, – отзывается она оживленно, – я вижу, что вы человек честный и увлеченный. Уговаривать меня не нужно – я сама подсказала Джой рассказать об этом группе, помните? Жить, зная, что время твое подходит к концу, – это конечная паллиативная фаза, именно о ней мы сейчас говорим. И это крайне важная часть жизненного пути. Для меня очевидно, что вас заботят как желания пациента, так и потребности их родных. Из этических соображений я не могу поделиться с вами списком моих клиентов. Но я без всяких сомнений рекомендую ваш подкаст тем, кого консультирую, – говорит Мария.

– Но?

– Но, – продолжает она, – неизлечимо больные очень уязвимы, они стоят перед лицом близкой смерти. Пациенты с нарушением психологических установок чувствительны, обращаться с ними следует с повышенной чуткостью.

– О, я полгода провела, с повышенной чуткостью обращаясь со смертельно больными, я в курсе насчет их установок. Знали бы вы, через что я прошла с ними, не говоря уж о том, что выпало мне с мужем, за которым я ухаживала всю его долгую болезнь…

– Холли, – мягко говорит она, – я не нападаю на вас.

Делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю.

– Простите. Дело в том, что я не хочу, чтобы это закончилось.

– Я понимаю. Чтобы продвинуться, стоит выработать более четкую стратегию. Продумайте структуру клуба. Вам нужны правила и руководства. И для вас, и для них. Ситуацию нужно держать под контролем, – уверенно говорит она. – Это необходимо не только им, но и вам. Даже не представляю, каково вам было весь этот год в одиночку поддерживать четырех умирающих. Неподъемная задача.

Я сдаюсь.

– Ну, в общем да.

Она откидывается на спинку кресла и с улыбкой говорит:

– Прежде чем помогать другим, создайте безопасное пространство для себя.

Я выхожу из кабинета, уязвленная и сомневающаяся, и все думаю, пересматриваю, анализирую сделанное. Я что, наделала ошибок с Полом, Бертом, Джой и Джиникой? Дала им плохие советы? Навредила их близким? Дорога не была гладкой и простой, но справилась я, кажется, очень неплохо. И мотивы мои не могли быть честнее и выше. Ни гроша мне не было нужно. Я делала это, чтобы людям стало лучше, и верила в это крепко. Но я работала и для себя – никаких сомнений.

Погрузившись в мысли, виляю и скатываюсь с велосипедной дорожки на проезжую часть. Оглушительно гудит автомобиль. Пугаюсь до смерти. Подъехав к обочине, останавливаюсь. Кладу велосипед на землю. Сердце оглушительно стучит. Я была невнимательна. Меня опять чуть не сбили.