- Перестань наконец на меня кричать, - слабо запротестовала Джоанна.
- Прости, - извиняющимся тоном пробормотал он.
- Я думала, что просто простудилась. - И добавила еле слышно, что разительно отличалось от свойственной ей напористой манеры разговаривать: - Спасибо.
Он искоса поглядел на нее.
- Пожалуйста.
Джоанна отдала бы все, что угодно, за то, чтобы узнать, о чем он сейчас думает. Но, увы, по его бесстрастному выражению лица было видно, что этот мужчина умеет скрывать свои истинные чувства. Ослабев от жара и чувствуя легкое головокружение от сделанного врачом укола, она даже не спросила, откуда ему известно, где она живет.
Не стала она протестовать и тогда, когда Редклифф взял ее на руки с пассажирского сиденья и отнес в бунгало, выкрашенное в традиционные розово-желтые тона, - одно из немногих строений, сумевших устоять перед натиском бульдозеров алчных застройщиков.
Она, правда, забеспокоилась, когда он решительным шагом направился в ее спальню, но была слишком слаба, чтобы предпринять хотя бы робкую попытку запротестовать.
Он усадил ее на край постели. Кусочки ткани и обрывки бумаги, разбросанные на мягкой тахте, вышитой полевыми цветами, молчаливо свидетельствовали о том, что она работала даже по ночам.
- Это просто нелепо, - пробормотал Редклифф, подбирая куски разноцветной материи.
- Ты не прав. Это же итальянский шелк.
- Все равно, выглядит слишком экстравагантно. - Собрав обрывки ткани и эскизы, он положил их на плетеный столик.
- Тебе помочь раздеться? - Усилием воли он заставлял себя говорить как можно непринужденнее.
Господи, ему все труднее быть рядом с этой женщиной и не иметь права желать ее! Даже несмотря на небрежность в одежде - алый джемпер на ней болтался, брюки сидели мешковато, - несмотря на покрасневший нос и бледные щеки, Редклифф все равно страстно желал ее. Ему нестерпимо хотелось просунуть руку под джемпер и ласкать ее плоть, которая, он был уверен, еще нежнее, чем эта шелковая ткань на столе. Долгие, томительные месяцы работы в непосредственной близости от Джоанны и постоянная необходимость соблюдать дистанцию наложили отпечаток на его душевное состояние.
- Я сама.
Он испытал и облегчение, и досаду одновременно. Ну что ж, сказал он себе, это и к лучшему.
- Я подожду в соседней комнате. Если тебе что-нибудь понадобится, позови.
Хотя это было непросто, он усилием воли заставил себя выйти в гостиную и воспользовался выдавшейся паузой для того, чтобы осмотреть это помещение, которое, так же как и модели Джоанны Лейк, хранило на себе печать ее яркой индивидуальности.
На тщательно выскобленном дубовом полу стояла незамысловатого вида плетеная мебель и лежали подушки из парусины в ярких сине-желтых тонах. Середину комнаты занимал небесно-голубой ковер, на котором лежали разноцветные воздушные шары. В керамических горшках зеленели свежей листвой комнатные растения. Белоснежные стены были увешаны репродукциями.
На коврике перед плетеным диваном стояла пара красных туфель на умопомрачительных шпильках, а кругом валялись все те же обрывки ярких шелковых материй и куски атласа, отделанного блестками. На столике рядом лежал небольшой пластмассовый шар, внутрь которого была вмонтирована миниатюрная панорама Нью-Йорка. В комнате оказалось еще несколько таких шаров с видами собора Святого Людовика и Ниагарского водопада.
Взяв шар со столика, Редклифф перевернул его и ахнул: над собором Святого Людовика пошел снег. У него заныло сердце. Интересно, когда Джоанна держит в своих ладонях этот игрушечный мир, думает ли она о нем?
Вздохнув, он поставил шар на место и продолжил осмотр гостиной, стараясь таким образом поглубже проникнуть во внутренний мир Джоанны, понять, чем она живет. Ему бросилась в глаза фотография в рамке, на которой были запечатлены седая женщина средних лет и улыбающийся темноволосый юноша. Снимок стоял на столе, выкрашенном ярко-желтой краской, напоминавшей подсолнечник. Мать и брат, решил Редклифф. Он долго всматривался в их черты, тщетно стараясь найти в них сходство с Джоанной.
Может быть, Милдред права.
Но он тут же напомнил себе, что из восьмерых детей в их семье он и сестра Полли похожи на мать, Аманда и Кэтрин пошли в отца, а другие четыре сестры не похожи ни на одного из родителей. Да и друг на друга тоже. Вот и Джоанна не обязана походить на мать. Что же касается брата-близнеца, то абсолютно одинаковыми их не назовешь, хотя некоторое сходство, пожалуй, есть.
Редклифф прошел крохотную, старомодного вида кухню. Стены ее были выкрашены в ярко-желтый цвет, а потолок - в ярко-голубой. Создавалось впечатление, будто здесь ничего не менялось с тридцатых годов, когда, наверное, и был построен дом. Пахло Рождеством, потому что на полу, выложенном кремового цвета керамической плиткой, высилась груда апельсинов.
Решив заварить чай, он налил воды в красный эмалированный чайник и поставил его на плиту, затем, сунув руки в карман брюк, подошел к окну и принялся смотреть на море, над которым после слабого дождя стелился серебристый туман. Как и все последнее время, голова у него была занята только мыслями о Джоанне.
Теперь он отчетливо понимал, насколько талантлива эта очаровательная женщина. А ее ослепительная красота еще больше бросалась в глаза благодаря на редкость независимому характеру и незаурядному честолюбию, которое не могло не обратить на себя его внимание, потому что он и сам обладал им в полной мере. Несомненно, Джоанна - самая прелестная и загадочная женщина, которую он встречал в жизни. Не забывай, что сейчас ей нездоровится, напомнил он себе.
Ход его мыслей нарушил пронзительный свист закипевшего чайника. Налив кипяток в чашку, куда он положил пакетик с чаем, обнаруженный им в расписанной цветами банке на незастекленной полке, Редклифф бросил взгляд на причудливые черно-белые часы в форме кошки и вдруг вспомнил, что Джоанна уже довольно долго не выходит из спальни. Что она там делает? Взяв чашку, он подошел к спальне и осторожно постучал в закрытую дверь. Потом еще раз. Ответа не последовало. Рискуя навлечь на себя ее гнев, он отворил дверь и вошел.
Лежа на тахте, Джоанна глубоко спала. На мгновение его охватила паника, но он тут же успокоился, заметив, как мерно вздымается и опускается ее грудь. Дыхание ее было еле слышным и напряженным, но ровным.
Стараясь не разбудить ее, Редклифф расстегнул застежки на высоких, по щиколотку ботинках и осторожно снял их. За ботинками последовали красные носки, потом брюки.
- О Господи! - Он застонал, увидев узкую полоску малиновых кружевных трусиков, высоко сидящих на ее округлых бедрах. Да, эта женщина ни за что на свете не станет носить белые хлопчатобумажные трусики. Впрочем, подумал он, не отрывая взгляда от проступавших под тканью мягких волосков, на ней даже панталоны монашенки будут, наверное, иметь на редкость сексуальный вид.
Наморщив лоб, он принялся снимать с нее джемпер, тщетно пытаясь унять дрожь в пальцах. Как он и боялся, лифчик оказался одного цвета с умопомрачительными трусиками. Его малиновый цвет мог ввести в искушение кого угодно.
Пожирая глазами женщину, в томной позе раскинувшуюся перед ним, Редклифф испытывал чувство, подобное тому, которое охватывает голодного человека, прижавшегося лицом к стеклянной витрине булочной без надежды даже на корочку хлеба.
За прошедшие месяцы он пришел к неутешительному выводу: Джоанна послана ему самой судьбой, чтобы мучить его, не давать ему покоя ни днем, ни ночью, сводить его с ума грезами, которые он не мог, да и не смел воплотить в жизнь. Должно быть, Господь Бог сотворил ее с единственной целью - уверить его, Редклиффа, в том, что самообладание, которым он всегда так гордился, на самом деле не что иное, как химера. Да, это яркая, умная и очаровательная женщина, перед которой не идут ни в какое сравнение все остальные женщины, встречавшиеся ему в жизни.
Протяжно вздохнув, Редклифф сумел-таки накрыть ее простыней, потом нагнулся, поцеловал в губы и тихо вышел из спальни.
В гостиной он поднял трубку телефона с изображением Микки Мауса на наборном диске и попросил телефонистку соединить его с Милдред.
Проснувшись несколько часов спустя, Джоанна обнаружила рядом с собой профессиональную частную сиделку, которую наняли для нее Милдред с Редклиффом. Она попыталась было уверить эту белокурую амазонку в том, что прекрасно сумеет позаботиться о себе сама, но в ответ Ингрид Хольстен сложила мускулистые руки на широкой груди и застыла как статуя.