И сразу же начала готовиться к отъезду. Клайд, услышав такую новость, разогорчился до того, что закатил настоящую истерику, от которой Джастину бросило в дрожь, однако наутро круто переменил фронт и ворчливо, но добродушно сдался. Переуступить квартиру, которую она снимала близ Черинг-Кросс, оказалось проще простого – квартал модный, охотников сразу нашлось множество, телефон звонил каждые пять минут, и под конец Джастина просто переложила трубку с рычага на стол. Миссис Келли, которая прибирала квартирку с тех давних времен, когда Джастина только-только поселилась в Лондоне, грустно бродила среди хаоса ящиков и стружек, оплакивая свою судьбу, и украдкой опять клала трубку на рычаг в робкой надежде: вдруг позвонит кто-нибудь, кого Джастина слушается, и уговорит ее остаться.
И среди всей этой суматохи действительно позвонил некто, кого Джастина слушалась, но не затем, чтобы уговорить ее остаться; Лион даже не знал, что она уезжает. Он только попросил ее взять на себя обязанности хозяйки, он дает у себя в доме на Парк-лейн званый ужин.
– Какой дом на Парк-лейн? – изумилась Джастина.
– Видишь ли, Англия все деятельней участвует в Европейском экономическом сообществе. И я провожу здесь столько времени, что удобней обзавестись в Лондоне каким-то pied-a-terre[27], вот я и снял дом на Парк-лейн, – объяснил Лион.
– Вот негодяй! Какого же черта ты секретничал? И давно у тебя этот дом?
– Около месяца.
– И ты мне в тот раз загадывал какие-то дурацкие загадки и ничего не сказал?! Черт тебя возьми совсем! – Она даже запиналась от злости.
– Я хотел тебе сказать, но уж очень забавно ты вообразила, что я все время летаю взад-вперед, слишком велик был соблазн еще немножко поводить тебя за нос. – В голосе Лиона слышался смех.
– Убить тебя мало! – сквозь зубы процедила Джастина, на глаза ее навернулись слезы.
– Нет-нет, herzchen! Пожалуйста, не сердись! Помоги мне принять гостей и осматривай мое новое жилище, сколько душе угодно.
– Ну конечно, самый подходящий случай – в сопровождении тысячи других гостей! Ты что, боишься остаться со мной вдвоем? Кого ты, собственно, опасаешься, себя или меня?
– Ты будешь не гостья, – ответил он на первую половину ее гневной речи. – Ты будешь хозяйка, это совсем не одно и то же. Так поможешь мне?
Тыльной стороной кисти Джастина утерла слезы.
– Ладно, – буркнула она в трубку.
Она никак не ждала, что будет так хорошо и весело: дом оказался просто прелесть, а сам Лион в наилучшем настроении, которым поневоле заразилась и Джастина. Она явилась в подобающем случаю, хотя, на его вкус, немного слишком ярком наряде, и в первую секунду он невольно поморщился, посмотрев на это ослепительно розовое шелковое платье, но тотчас взял ее под руку и до появления гостей провел по всему дому. И потом целый вечер был безупречен, на глазах у всех держался с ней так естественно, непринужденно, что она чувствовала себя и нужной, и желанной. Гости сплошь были важные персоны, ей даже не хотелось думать о том, какие политические решения должны принимать эти люди. Самые заурядные люди. Тем хуже.
– Это бы еще ничего, будь хоть в одном из них какая-то искра, что-то от значительной личности, – сказала Джастина Лиону, когда все разошлись; она рада была случаю побыть с ним вдвоем и только спрашивала себя, скоро ли он отправит ее восвояси. – Знаешь, как в Наполеоне или Черчилле. Если уж человек стал государственным деятелем, наверное, не вредно считать себя избранником судьбы. А ты веришь, что ты – избранник судьбы?
Лион поморщился.
– Хорошо бы немного обдуманней выбирать слова, когда задаешь вопросы немцу, Джастина. Нет, я не считаю себя избранником судьбы, и это очень плохо, когда политик такое о себе возомнит. Может быть, в редчайших случаях оно и верно, хотя я сильно в этом сомневаюсь, но в огромном большинстве такие люди навлекают и на себя, и на свою страну неисчислимые бедствия.
Джастине вовсе не хотелось с этим спорить. Важно было как-то завязать разговор, а перевести его не слишком резко на другое уже проще.
– А их жены довольно разношерстная компания, правда? – заметила она простодушно. – Почти все выглядели еще менее пристойно, чем я, хоть ты и не одобряешь ярко-розовые платья. Миссис Как-бишь-ее еще туда-сюда, а миссис Как-тебя – ничтожество, не отличить от обоев, но миссис Динозавриха просто мерзость. Непостижимо, как муж ее выносит? Нет, мужчины ужасно бездарно выбирают себе жен!
– Джастина! Когда ты научишься запоминать фамилии? Еще спасибо, что ты мне отказала, хороша бы вышла из тебя жена для политика. Я ведь слышал, как ты бормотала и мычала и не могла сообразить, кого как зовут. Кстати, очень многие мужья мерзких жен недурно преуспевают, а очень многие мужья прекраснейших жен отнюдь не преуспели. В конечном счете это не важно, все решают качества самого человека. Очень мало кто из них женится по чисто политическим соображениям.
По-прежнему он умеет поставить ее на место, и это все так же обидно; чтобы Лион не увидел ее лица, она, словно бы шутя, низко, на восточный лад, поклонилась ему, потом уселась на ковре.
– Не сиди на полу, Джастина!
Но она не встала, а вызывающе поджала ноги и прислонилась к стене возле камина, поглаживая кошку Наташу. Оказывается, после смерти кардинала Витторио Лион взял к себе его любимицу и, видно, очень к ней привязан, хотя она уже старая и довольно капризная.
– Говорила я тебе, что уезжаю насовсем в Дрохеду? – спросила вдруг Джастина.
Лион как раз открывал портсигар; крупные руки его не дрогнули, не приостановились, он спокойно достал сигарету.
– Ты прекрасно знаешь, что не говорила, – сказал он.
– Значит, теперь говорю.
– Давно ты это решила?
– Пять дней назад. Надеюсь уехать в конце этой недели. Чем скорей, тем лучше.
– Понятно.
– Это все, что ты можешь мне сказать?
– Что ж тут еще говорить? Ну, разумеется, я желаю тебе счастья и удачи, как бы ты ни поступала, – произнес он уж до того невозмутимо, что Джастина поморщилась.
– Ладно, и на том спасибо, – беспечно отозвалась она. – А разве ты не рад, что я больше не буду въедаться тебе в печенки?
– Ты вовсе не въедаешься мне в печенки, – был ответ.
Джастина оставила в покое Наташу, взяла кочергу и принялась свирепо ворошить перегоревшие поленья в камине; они с шорохом рухнули кучкой легких раскаленных угольев, мгновенным фейерверком взметнулись искры – и жар, пышущий от камина, разом спал.
– Наверное, в нас живет демон разрушения, всегда хочется переворошить огонь. Это лишь ускоряет конец. Но какой красивый конец, правда, Ливень?
Но Лиона, видно, не занимало, что происходит с огнем, когда его переворошат, он только спросил:
– Так, значит, уже в конце недели? Ты времени даром не теряешь.
– К чему откладывать?
– А как же сцена?
– Меня уже тошнит от сцены. Да мне там после леди Макбет и делать нечего.
– Ох, довольно ребячиться, Джастина! Когда ты несешь такой вздор, я готов тебя поколотить. Сказала бы просто, что театр больше тебя не привлекает и ты соскучилась по дому.
– Хорошо, хорошо, хорошо!!! Считай, как тебе угодно, черт подери! Просто я легкомысленна, как всегда. Извини за резкость! – Она вскочила. – Где мои туфли, черт бы их побрал? Куда девалось мое пальто?
Появился Фриц, подал туфли и пальто и отвез ее домой. Лион извинился, что не может сам ее проводить, у него еще много дел, но потом долго сидел с Наташей на коленях у разведенного заново огня и, судя по его лицу, поглощен был чем угодно, только не делами.
– Что ж, – сказала Мэгги матери, – надеюсь, мы поступили правильно.
Фиа, щурясь, посмотрела на нее и кивнула:
– Да, я уверена. С Джастиной беда в том, что она просто не способна сама принять такое решение, поэтому у нас не осталось выбора. Приходится решать за нее.
– Не слишком приятно разыгрывать роль Господа Бога. Я-то, думается, знаю, чего ей на самом деле надо, но даже если б я могла сказать ей это напрямик, она бы все равно увильнула от ответа.
– Гордость в крови у всех Клири, – слабо улыбнулась Фиа. – Вдруг вылезает в тех, от кого ничего такого и не ждешь.
– Брось, тут не одни Клири! Я всегда подозревала, что тут есть кое-что и от Армстронгов.
Но Фиа покачала головой:
– Нет. Почему бы я ни сделала то, что сделала, гордость тут была ни при чем. В старости тоже есть смысл, Мэгги. Она дает нам перед смертью передышку, чтобы мы успели сообразить, почему жили так, а не иначе.