Когда доктор Флин входит в кабинет, я протягиваю руку и сжимаю ладонь Клем, выражая ей свою поддержку. Она не находила себе места весь вечер, и утром, когда я забирал ее из дома, Мэри сказала, что Клем почти всю ночь не спала.
Будущей матери нужен полноценный сон, о чем я и сказал Клем. Но я и сам едва глаз смог сомкнуть. Из-за болезни Клем могли возникнуть осложнения. Мы хотели быть готовы к этому.
— Только, док, не тяните, пожалуйста.
Она улыбается дрогнувшей улыбкой, огромными от испуга глазами глядя на доктора. Даже меня бросает в холодный пот, когда замечаю непривычно опущенные уголки губ Флина.
Очевидно, он принес неутешительные новости.
— Клементина, — Флин вздыхает, сцепляя кончики пальцев на столе. Еще один тяжелый вздох, после чего продолжает, — мне жаль, но показатели не очень хорошие.
Мои руки дрожат, и я с силой хватаюсь за подлокотники кресла.
Наше будущее в руках этого человека, а я чертовски боюсь услышать, что он скажет дальше.
— Насколько? — Клем съеживается в кресле, ее голос едва разборчив.
— Я рекомендую прервать беременность.
Слова словно выстрел на поражение. Они не просто ранят — они убивают. Я знаю о ребенке менее сорока восьми часов. А теперь нам говорят, что мы должны избавиться от него.
Клем плачет: тихо, беззвучно слезы катятся по щекам. Мое сердце рвется в клочья от боли за нее, нашего ребенка, нас. Рушение нашей надежды.
— А если я не буду этого делать? — она судорожно вздыхает, сжимая руки на коленях.
— Это опасно, Клем, — док тепло смотрит на нее. — Риск слишком большой. Может произойти самопроизвольный аборт, у плода могут возникнуть патологии. Твое состояние может ухудшиться, — он делает паузу, но потом продолжает, — Твоя собственная жизнь может быть под угрозой.
— Вы говорили, что если… если я буду придерживаться лечения, смогу… жить нормальной жизнью, — она говорит с трудом, задыхаясь от слез. — Но что здесь нормального, если…
Она замолкает и, прикрыв глаза, трясет головой.
— Разве ничего нельзя сделать? — я смотрю на дока взглядом побитого пса. Собственные слезы перехватили горло и душат.
Пусть бы все оказалось кошмарным сном. Проснуться, увидеть счастливую улыбку Клем и не бояться, что можешь потерять все это в один момент.
— Может быть позже. Но сейчас это опасно.
Флин опускает глаза. Не будет никаких «позже». Риск того, что с Клем и ребенком что-нибудь случится, будет всегда.
***
Погода, подстраиваясь под наше состояние, тоже меняется. Ветер усиливается – и температура резко падает. Всю обратную дорогу Клем плачет, забившись в угол джипа. Я не трогаю ее, давая ей выплеснуть свою боль — моя же концентрируется внутри, кислотой разъедая все на своем пути.
Она попросила сразу поехать на озеро. Я и сам не знаю, как сейчас встретиться с ее родными и разделить с ними эту новость.
Это же я во всем виноват. Будь я более осторожен, ей бы не пришлось решать судьбу своего ребенка. Она бы училась на выпускном курсе и брала от жизни все. С ее-то энергией и умением радоваться каждому дню.
— Хочешь, я приготовлю тебе что-нибудь? — тихо предлагаю я, когда мы входим в дом. Не думаю, что кто-то из нас сейчас в состоянии есть, но Клем это необходимо, чтобы не упал уровень сахара.
Она качает головой, но ее изможденный вид не может не беспокоить.
— Клем, надо. Ты должна съесть что-нибудь. И тебе пора принимать таблетки.
— А какой в этом смысл? — в ее голосе слышится такая непривычная для нее агрессия. — Смысл соблюдать правила, если я не могу даже ребенка выносить? Мое тупое тело не способно на это! Зачем я тебе такая бесполезная?
— Клем!
Я смотрю на нее в ужасе от ее слов. Знаете, как страшно наблюдать, как ломается человек, которого ты любишь? Испытываешь беспомощность — ведь никакие твои слова не могут помочь.
Я проходил это с Дженни. Каждый день наблюдал, как она рассыпается, становится кем-то, кого я не знал. В итоге моя жена превратилась в незнакомку. Потому что моя Дженни не могла пойти на самоубийство.
Мысли о том, что история повторяется, пугают меня до дикого ужаса.
— Не говори так.
Я чувствую, как начинаю злиться. Не на нее, нет. На несправедливость, которая раз за разом происходит с ней. Я бы хотел забрать всю ее боль себе, впитать ее как губка, до последней капли, чтобы ничего не осталось.
— Даже не думай об этом.
— Почему, если это правда? Всю жизнь слышишь слова о том, что, если будешь следовать правилам, принимать вовремя лекарства, то и не почувствуешь, что болезнь чего-то лишила тебя, — в ее словах столько горечи и обиды. — В школе тебе говорят, что тебе не следует заниматься кроссом, потому что твоя болезнь может плохо сказаться на физическом здоровье. И ты отказываешься — это не сложно, ведь в мире столько увлекательных занятий. В колледже на вечеринке ты пьешь воду, пока твои друзья поглощают коктейли. И это тоже не проблема, хотя где-то в глубине души ты и чувствуешь себя немного отстраненной. Тебе говорят есть по часам, потому что иначе дерьмовые последствия не заставят себя ждать. И ты ешь. А потом ты слышишь, что должна избавиться от своего ребенка.
Ее губы дрожат, и она тяжело сглатывает. Я чувствую, что перестал дышать. Мне кажется, если я сейчас сделаю вдох, мою грудную клетку разорвет.
— И это становится пределом. Я больше не могу так, Люк. Я не могу улыбаться, говорить: «Да, сейчас тяжело, но ведь станет лучше». А лучше может и не быть. Мы всю жизнь ждем чего-то: более удачного момента, благоприятных условий, знаков свыше. Нам кажется, что стоит потерпеть еще совсем немного, и мы получим награду. А потом оказывается, что мы упустили драгоценное время и больше ничего уже не будет, — Клем смахивает слезы с глаз и качает головой. — Я больше не хочу отказываться, Люк. Не хочу.
***
Знаете, я много раз представлял, как мы с Дженни проводим месяцы в ожидании малыша. Еще когда мы не лишились надежды. Потом, когда это случилось, я перестал представлять. С мечтами ушла и вера.
Когда я обрел Клем, я понял, что даже с такой неверующей душой случаются чудеса. Клем Стивенс стала моим чудом. Она вновь помогла мне обрести веру в то, что мы не одиноки в этом мире. Даже если вам кажется, что в мире нет никого, кто смог бы вас полюбить и вы никому не нужны, это не так. Где-то, может быть далеко или совсем рядом с вами, есть человек. И однажды вы найдете друг друга. Не сомневайтесь в этом ни на секунду.
Возможно, это девушка, которую вы видите в окне своего дома, или парень, оказавшийся вашим соседом в вагоне метро. Может быть, это девочка из вашего далекого прошлого, которая выросла в прекрасную молодую женщину.
Оглянитесь вокруг. Поверьте. Не теряйте надежду.
Я бы хотел сказать, что решение оставить ребенка не принесло нам трудностей. В первое время мы спорили, иногда ругались, после чего я всегда винил себя. Клем нельзя было нервничать, но страх за нее, возможность ее потерять, сводили меня с ума.
Но потом все изменилось. Наши жизни изменились, и мы подстраивались под обстоятельства. Ребенок стал нашей реальностью, он был частью нас. Мы справлялись с трудностями, которые подкидывала жизнь.
Я ушел в отставку из ВВС, чтобы посвятить все время заботе Клем, а ей пришлось взять академический отпуск. Благодаря тому, что я вел скудную общественную жизнь последние два года, мне удалось скопить кое-какие сбережения, и некоторое время я мог не думать о работе. Мы с Клем поселились в коттедже у озера. Из-за частой усталости она много спала, а я в эти часы шел в сарай, переделанный в мастерскую, где работал над сюрпризом для Клем — делал кроватку ребенку.
— Если это будет девочка, назовем ее Лили. Мне всегда нравилось это имя, — говорила Клем, гладя ладонями свой округлившийся живот.
Часто после обеда мы сидели на крыльце, и Клем клала свою голову мне на колени, а я перебирал ее мягкие волосы.
— А если мальчик, то Дэниел. Как тебе?
Я всегда соглашался и говорил, что мне нравится. Если это делало ее счастливой, я готов был согласиться с чем угодно.