— Ты такая мягкая, такая жаркая…
Он перевернулся на спину, не отпуская ее, и, касаясь губами ее уха, попросил:
— Я хочу, чтобы ты была сверху.
Сойер откинул назад волосы Кейт, чтобы видеть ее глаза. В них горело нетерпение.
— Да, да… — она целовала его грудь, потом ахнула, когда почувствовала у себя внутри его неумолимую плоть.
— Да, любимая, да, — вторил ей Сойер, и движения их тел слились в одно. — Не спеши…
Но она уже ничего не могла поделать. У нее в ушах еще долго звенел его негромкий счастливый стон.
XLV
— Ты хотел мне что-то сказать? — сонно произнесла Кейт лежа на руке Сойера.
— Да, конечно, — Сойер умиротворенно улыбался. — Но почему-то все вылетело из головы.
Кейт пронзило острое чувство вины. Они оба только что проснулись и не знали, сколько времени провели в блаженной дремоте. Она только сейчас спохватилась, что не спросила о самом главном.
— Я узнал, кто хотел столкнуть нас под откос.
Кейт окаменела. Она ожидала услышать совсем другое.
— Я-то думал, что это мой сумасшедший клиент, Силвермен, но ошибался, — голос Сойера стал жестким.
— Кто же это был?
Он внимательно посмотрел ей в лицо:
— Один из приспешников Томаса Дженнингса.
Кейт затаила дыхание. Нельзя сказать, чтобы это открытие удивило ее, тем более что у нее давно появились подозрения. Но уверенность Сойера ее почему-то успокоила.
— Как ты узнал?
— Мой помощник, Ральф, прочесал все ремонтные мастерские и докопался до истины. Сначала хозяин помалкивал, но Ральф при помощи своего бумажника развязал ему язык.
— Томас. Паршивый ублюдок.
Сойер отстранился и, не веря своим ушам, уставился на Кейт:
— От вас ли я слышу такие слова, судья Колсон?
— Могу повторить, — сказала она. — Томас так просто не отделается. Придется ему держать ответ.
За все свои грехи, добавила она про себя.
— Будь уверена, — с металлом в голосе подтвердил Сойер.
Они опять лежали молча, наслаждаясь теплом и близостью друг друга.
— Ну, а как то, главное дело? — спросила Кейт. — Я знаю, ты не потому приехал, но все-таки…
— Скоро смогу тебе дать ответ. Нам нужно раскопать записи об усыновлении в монастырских книгах. — Сойер пересказал ей свой разговор с Ральфом.
— Думаешь, эти записи сохранились? — жалобно спросила она.
— Думаю, что да. Скажи, — спросил вдруг Сойер, — ты простила меня за то, что я ворошил твое прошлое?
— Нет.
Он тяжело вздохнул.
— Я так и думал.
Наступило долгое молчание.
— Значит, тебе все известно? — спросила Кейт.
Решимость изменила ей.
Ответом ей было громкое биение его сердца. Потом он опять повернулся так, чтобы видеть ее лицо.
— Да, мне все известно.
Кейт хотела что-то сказать, но ее душили слезы. Ее боль передалась Сойеру. Он осторожно обнял ее и поцеловал в макушку.
— Пойми, я не мог иначе. Мне нужно было знать о тебе все. Я одержимый.
Кейт с трудом заговорила:
— Когда я приезжала к тебе домой и мы повздорили, я почувствовала, что ты недоговариваешь. Это меня так разозлило, что я не выдержала и сорвалась.
— Я получил по заслугам, — нехотя признал Сойер.
Кейт смотрела на него с безграничной грустью.
— Насколько я понимаю… тебе также известно, что Томас — отец этого ребенка.
— Я был в этом уверен, хотя не нашел доказательств.
— Она была… такая крошечная, такая нежная. Я так ее любила. — Слезы покатились по щекам Кейт. — Но ему не нужна была ни она, ни я.
— Не надо. Тебе тяжело говорить об этом.
— Нет, я скажу. — Она не могла остановиться. — Томас требовал, чтобы я сделала аборт.
— Вот сукин сын, — не выдержал Томас.
— Когда я отказалась, он пообещал, что его отец, который тоже был проповедником, найдет для девочки любящую семью, и я ему поверила. — Кейт содрогалась от рыданий.
— Прошу тебя, успокойся.
— Не могу.
— Можешь. Нельзя себя так казнить.
— Все годы я думала о своей дочке. Я дала ей имя Сэйра. Мне хотелось сойти с ума, уничтожить всех и вся. Я думала, что никогда больше ее не увижу. Томас не имел права так поступать. Я была такая молодая, такая глупая…
— Ш-ш-ш, все будет хорошо.
— О, Сойер, я уже ни во что не верю. Но я тешу себя надеждой, что не совершила подлости: я думала, что так будет лучше для ребенка.
Он покрыл поцелуями ее мокрые щеки.
— Потом я решила разыскать ее — и ни о чем другом уже не могла думать. Я представляю, как иду по улице незнакомого города, вижу ее, но не могу подойти, обнять, сказать, что я ее люблю.
— Как это тяжело, — тихо произнес Сойер, прижимая ее к груди. — Как тяжело.
Он не отпускал ее, пока она не успокоилась. В эти минуты она поняла, что любит его, что полюбила раз и навсегда. Но это осознание не обрадовало, а еще сильнее опечалило ее.
— Ты можешь себе представить, как мне страшно? Я не знаю, как посмотрю в глаза своей дочери.
Он обнял ее крепче.
— Я все понимаю. Эти чувства мне знакомы. Так можно свихнуться.
— А что, если… — слова застряли у нее в горле.
— Ничего не говори. Не надо переживать заранее. Посмотрим, что у нас получится. А теперь постарайся заснуть.
Кейт прильнула к Сойеру, но даже исходящее от него тепло не могло растопить ледяной страх, поселившийся в ее сердце. Избавить от этого страха могла только встреча с дочерью.
Через некоторое время Кейт проснулась и посмотрела на мирно спящего Сойера. Она осторожно провела пальцем вдоль его лица. Зачем судьба свела ее с этим человеком-загадкой?
Он открыл глаза.
— Ты не сердишься, что я тебя разбудила?
— Нисколько. Я могу заснуть в любое время, — ответил он, гладя ее руку.
Кейт прижалась щекой к его груди; жесткие завитки волос щекотали ей лицо. Она услышала, как бьется его сердце, и заглянула ему в глаза:
— Расскажи мне о себе. Теперь твоя очередь.
Он посуровел.
— Вряд ли тебе это будет интересно.
— У тебя было трудное детство?
Он безрадостно рассмеялся:
— Если это можно назвать детством.
— У меня тоже хорошего было мало. — Ее поразил ответ Сойера. Неужели он и вправду произнес эти слова? Хотя что в этом удивительного?
— Расскажешь мне о своей юности? — спросил Сойер.
— Разве ты еще не все вызнал?
— За это я уже свое получил.
Она заговорила не сразу.
— Мой отец пил. Он считал любое проявление человеческих чувств едва ли не заразой.
— Это свойственно многим людям.
— Он поколачивал маму.
— Рассказывай, — мягко торопил ее Сойер.
— Рассказывать особенно нечего. Мама меня по-своему любила, хотя у нее не всегда это получалось. В общем, детство у меня было беспросветное. А когда Томас меня предал, я поклялась, что не позволю больше ни одному мужчине обмануть меня.
Сойер гладил ее шелковистые волосы. От ласкового прикосновения его рук она немного успокоилась.
— Теперь ты рассказывай.
Он убрал руку. К нему вернулось прежнее напряжение.
— Моя история ничем не лучше твоей, — сказал он.
Лунный свет падал на его лицо. Сбоку казалось, что оно разгладилось и лишилось горького отпечатка пережитого.
— Я так и думала.
— Странно, что ты не навела обо мне справки.
— Ну почему же, я прочла все, что о тебе писали в газетах, — слабо возразила она.
Он засмеялся:
— И то слава Богу.
— Но я нашла только самые поверхностные сведения. Твой отец был полицейским; он умер, когда тебе исполнилось пять лет. Вскоре умерла и мать. Потом — сплошное белое пятно, вплоть до поступления в полицейскую академию.
— После маминой смерти меня взяли к себе тетка с мужем. Они вечно попрекали меня, что я испортил им жизнь, да еще покалечил их сына. — Сойеру трудно было говорить. — Их сын страдал слабоумием. Он приревновал меня к своим родителям. Чтобы досадить мне, он наносил себе разные увечья, а потом жаловался маме с папой, что я его избиваю. Им и в голову не пришло усомниться.